Какой позор и поругание терпел Он от князей, и рыцарей, и злых рабов, и от тех, что проходили взад и вперед по дороге перед крестом?
Поистине, какое великое, невинное милосердие и подлинная любовь, которая нигде не являлась мне с такой совершенной подлинностью, как здесь, где сила любви вырвалась из Его сердца.
Поэтому сделай себе узел из всяких страданий твоего Господа и Бога, и пусть он пребудет всегда между грудей твоих. Взгляни на Его добродетели и рассмотри их. Как усердно думал Он о твоем спасении во всех Своих делах!
Смотри, чтобы той же платой заплатить Ему за Его постыдную, позорную смерть и страдальческую природу, которой он мучился без вины за твою вину, как будто бы то была Его собственная вина, как Он Сам и говорит в пророках о Своем страдании: «Смотрите, это претерпеваю Я ради Моей вины». О плоде же своих дел говорит Он так: «Смотрите, этим богатством должны вы обладать в награду за дела ваши», и называет наши грехи Своими грехами, а Свои дела нашими делами, ибо Он исправил наши грехи, как будто бы Он Сам их сделал, и мы имеем награду за Его дела, как будто бы мы их сделали.
И это должно делать ничтожной нашу тяготу, ибо добрый рыцарь не жалуется на свои раны, когда он созерцает короля, который ранен вместе с ним. Он предлагает нам напиток, который сперва испил Сам.
Он не посылает нам ничего такого, чего бы сперва Сам не сделал или не выстрадал. Поэтому мы должны питать большую любовь к страданию, ибо Бог ничего иного и не делал, пока был на земле. Дай Бог, чтобы мы преобразили и потеряли нашу человеческую природу и все наши слабости в божественной природе так, чтобы в нас нельзя было найти ничего, кроме чистого Бога! Аминь.
Подобные вещи любят друг друга и соединяются, несхожие бегут и ненавидят друг друга.
Нет ничего более несхожего, как говорит один учитель, чем небо и земля. Почувствовала земля в глубине естества своего, что чужда она небу и несхожа с ним. Потому бежала от неба в места глубинные и лежит там неподвижно и тихо, чтоб не приблизиться к небу. И узнало небо в глубочайшем естестве своем, что земля удалилась от него и заняла глубинные места. Поэтому неудержимо изливается оно плодородием своим в земное царство, и мудрецы хотят, чтобы широкое и далекое небо не оставляло для себя ничего, даже кусочка, равного острию иглы. И возрождает всецело себя небо, пробуждая плодородие в царстве земли.
То же скажу я о человеке, который стал перед собой, перед Богом и перед всеми творениями «ничем»; он занял глубочайшие места и должен излиться в него Бог всецело, или Бог не Бог!
Клянусь вечной правдой Господа: должен Бог излиться всею силою Своей в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так, чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя; но щедрый плод принося, всецело излиться в человека, отдавшегося Богу и избравшего глубочайшие места.
Когда я сегодня шел сюда, то думал, как бы мне сделать понятной для вас мою проповедь, и придумал пример: если кто сможет понять его, то поймет подлинный смысл и сущность всего моего учения.
Пример этот касается моего глаза и дерева. Открыт или закрыт мой глаз, он все тот же глаз. И у дерева ничего не отнимается и ничто не прибавляется ему через узрение его. Слушайте: предположим, что мой глаз покоится в себе как нечто единое, само в себе заключенное, и только при зрении открывается и устремляется на дерево. И дерево, и глаз остаются тем, чем они были, а все же в действии зрения они становятся настолько одно, что можно было бы сказать: глаз есть дерево, а дерево – глаз. Если бы дерево было вовсе лишено вещества и представляло бы собою нечто чисто духовное, как зрение моего глаза, можно было бы утверждать с полным правом, что в действии зрения дерево и мой глаз – одно существо.
И если так это в мире вещественном, то насколько же больше в мире духовном. Так же должны вы принять во внимание, что между моим глазом и глазом барана, находящегося по ту сторону моря которого я никогда не видал, гораздо больше общего, чем между моим глазом и моим ухом, хотя эти последние принадлежат одному существу. Происходит это оттого, что глаз барана и мой глаз имеют одно и то же назначение. Почему и приписываю я им больше единства, а именно единство действия, чем моему глазу и уху, которые в своем действии не имеют ничего общего.
Я также говорил не раз о свете души, несотворенном и несотворимом. Этого света стараюсь я всегда коснуться в проповеди. И этот свет воспринимает Бога непосредственно; без всяких покровов, таким, каков Он Сам в Себе. Этот свет воспринимает Его в действии внутреннего богорождения!
И тут могу я поистине утверждать, что этот свет имеет больше единства с Богом, чем с какой-либо из сил души, с которыми он все же – по своей принадлежности к одному существу – одно. Ибо несомненно, что в недрах моей души, взятой в одном существе, свет этот не занимает более высокого места, чем всякая другая чувственная способность ее, слух, или зрение, или иная сила, способная страдать от голода, жажды, холода и зноя. И это происходит оттого, что существо есть нечто простое, цельное.
Поэтому, если брать силы души в одном существе, они равны и все стоят одинаково высоко; если же рассматривать их в их действии, то одна гораздо благороднее и выше другой. Вот почему я и говорю: пусть человек отвратится от себя самого и от всего сотворенного. Поскольку ты так поступишь, постольку достигнешь ты единства и блаженства в той искре души, которой никогда не коснулись ни время, ни пространство. Эта искра сопротивляется всем творениям и хочет только Бога, чистого, каков Он есть Сам в Себе. Она не удовлетворится ни Отцом, ни Сыном, ни Святым Духом, ни всеми Тремя Лицами, покуда каждое пребывает в Своем существе. Да! Я утверждаю: мало этому свету и того, чтобы божественная природа, творческая и плодородная, рождалась в нем.
И вот, что кажется еще более удивительным: я утверждаю, что свет этот не довольствуется и простой, в покое пребывающей божественной сущностью, которая не дает и не принимает: он хочет в самую глубину, единую, в тихую пустыню, куда никогда не проникало ничего обособленного, ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой; в глубине глубин, где всяк чужой, лишь там доволен этот свет и там он больше у себя, чем в себе самом.
Ибо глубина эта – одна безраздельная тишина, которая неподвижно покоится в себе самой.
И этим неподвижным движимы все вещи.
От нее получают свою жизнь все живущие, живые разумом, погруженные в себя. Дабы жили мы в этом смысле разумно, да поможет нам Бог! Аминь.
Intravit Iesus in quoddam castellum et mulier quaedam excepit Ilium.
Я произнес сейчас на латыни слово, оно написано в Евангелии и значит по-немецки: Иисус пришел в одно селение и был принят женщиной, девой, которая была женщиной. Обратите внимание на это слово: «был принят женщиной». Поистине она должна была быть девой, та, что приняла Христа. Под девственностью разумеем мы то состояние, когда человек свободен от всякого чуждого образа, так свободен, как он был, когда его не было.
Естественно, напрашивается возражение: как человек, который родился и достиг разумной жизни, может быть настолько свободным от всяких впечатлений, как тогда, когда его еще вовсе не было? Ведь он уже так много знает, а это все отображение вещей. И как же может он в то же время быть свободным от них? Я укажу вам, в чем здесь дело!
Если бы мой разум был настолько всеобъемлющ, что все образы, которые когда-либо воспринимали люди, и даже те образы, которые существуют только в самом Боге, находились бы в моем сознании, но без того, однако, чтобы я считал их своей собственностью, так чтобы я в действии и покое не прилеплялся ни к одному из них, ни к его «до», ни к его «после», но теперь в это настоящее мгновение был свободен, готовый отдаться воле Бога и исполнить неудержимо все то, чего Он больше всего желает, – тогда воистину все множество образов было бы для меня не больше, чем тогда, когда меня не было, и моя душа была бы девственной.
И я утверждаю, что действенность эта не отняла бы у человека ничего из тех поступков, что были совершены раньше. Но вот, не обремененный ими, стоит он, свободный в своей девственной чистоте. И только так впервые являет он полное осуществление самого себя. Как Иисус свободный в неприкосновенной чистоте.
И, как говорят учителя, лишь подобное может слиться воедино, так и та душа, которая хочет вместить целомудренного Христа, должна хранить девственное целомудрие.
Но посмотрите и заметьте себе теперь хорошенько! Ведь если бы кто-нибудь остался навсегда девою, то никогда не было бы от него плода, если же должен он родить, должно стать ему «женщиной».
«Женщина», – вот самое благородное имя, которое можно дать душе, гораздо благороднее, чем «дева». Хорошо, когда человек принимает в себя Бога; в этом принятии является его девственность. Но еще лучше, когда Бог становится в нем плодотворным. Ибо принести плод – значит воистину отблагодарить за дар; и когда душа в ответной благодарности рождает в Отчем сердце Бога Иисуса – это дело женщины.
