В описываемое время ему было 20 ле г. Юноша написал письмо старцу Анатолию, но конверт вернулся нераспечатанным с пометкой «за смертью адресата». Тогда он поехал в Козельск, где узнал, что Оптина разорена. Причастился в Георгиевском храме, где еще служили многие оптинские. Настоятель о. Макарий (Чельцов) [11] показал ему дорогу на Холмищи, и вот городской житель, никогда на такие расстояния не ходивший, идет пешком к о. Нектарию. Стемнело, переночевал где‑то и снова в путь.
Переступив порог кельи последнего оптинского старца, он был готов принести ему, по собственному выражению, «всю родословную от Адама», но Батюшка ничего не спросил, лишь внимательно посмотрел на странника. «Пойдешь по церковной дороге — постигнет благополучие, не пойдешь по церковной дороге — постигнет злополучие», — наконец вымолвил он. «К кому благословите на исповедь?» — спросил потрясенный молодой человек. «К о. Никону или к о. Досифею [12]» — был ответ. Поскольку первое старческое слово самое верное, в Козельске юноша отыскал о. Никона и попросил исповедать его «от Адама». Впоследствии он станет иподиаконом, два раза отсидит в лагере, потом ташкентская ссылка, где его рукоположат в священнический сан. Его духовным отцом будет о.' Борис (Холчев), ученик старца Нектария Оптинского, также окончивший свои дни в столице Узбекистана…
В настоящее время 87–летний исповедник о. Василий (Евдокимов) живет рядом с нами. Удивительное чувство испытываешь, когда склоняешься под иерейское благословение этого батюшки. Принявший когда‑то благословение от о. Нектария, сегодня он передает людям животворную оптинскую благодать, а значит, является связующим звеном между современностью и легендарным старчеством. И пока не иссякли на свете праведники, покуда рождает русская земля схимонахинь Серафим и отцов Василиев, дотоле не оборвется духовная преемственность, идущая от апостолов. Она не нами началась и не нами кончится, ибо установлена на земле Самим Господом нашим Иисусом Христом…
И все‑таки паломников было множество — о. Никон изнемогал. Из‑за наплыва посетителей он был лишен возможности отдаться молитве, как того желала душа его. Обратился за советом к о. Нектарию — у того сомнений не было, монах ставится на жизненное место не по своей воле. История показала, как прав был последний оптинский старец, одолевший свое искушение и не ушедший с поста своего. Как бы мы сумели сегодня, в наше тревожное смутное время, благословиться у о. Василия и через него приобщиться к оптинской святости, если бы о. Нектарий и о. Никон отказали ему в приеме?..
Помимо духовничества, о. Никон занимался практической помощью немощным. Это была одна из актуальных задач, потому что среди изгнанной оптинской братии было много остро нуждающихся. Он устроил на квартиру 9 беспомощных стариков — скитников, среди которых были слепенький о. Иаков, о. Петр по прозвищу Карлик, совершенно слепой о. Тихон, который нес послушание будильщика и безошибочно осязал время по стрелкам. Имена остальных за давностию лет матушка Серафима не смогла припомнить.
— Это были беспризорные монахи, у которых нет жилья, одним словом, богадельня, — объясняет она нам, пресыщенным телепередачами про брошенных стариков и газетными призывами к милосердию.
Как видим, никому не нужные старики наблюдались и в первые годы советской власти — жестоко обиженные этой властью, отнявшей у них кров, кусок хлеба, монашескую семью — другой семьи у этих людей не было. Когда они оказались без средств к существованию, о. Никон учредил своего рода дом престарелых и всячески опекал его. Еженедельно он навещал Ирину и Анастасию. Однажды приходит и говорит:
— По дороге зашел в богадельню, не нужно ли чего? Говорят, ничего не нужно, вот только вши замучили, а им никто не стирает. Может, постираете на богадельню? — и вопросительно посмотрел на сестричек — тружениц, наторевших в искусстве убелять оскверненные одежды…
Внешне все оставалось без изменений — музей худо — бедно поддерживал пристойный вид обители, но подлинный оптинский дух уходил, истреблялся. Особеннб остро Ирина почувствовала это, когда мальчишки с гиканьем скакали по могилам, швырялись зажженными спичками и от нечего делать подпалили слепую нищенку, по привычке приковылявшую сюда помолиться. Одежда пылает, старуха ничего не видит, руками бьет: «Обгорела вся!», а пацаны смеются. Бродяжку отвезли в Козельск с тяжелейшими ожогами, от которых она в тот же вечер скончалась. «То ли еще будет, — выслушав Ирину, сказал старец Нектарий, — когда они подрастут, эти волчата и собачата». Некрещеные, не обученные молитве, не вкусившие Св. Таинств, молодые «строители будущего»…
Нехорошо стало в Оптиной, тягостно. Однажды монахиня Анна (Бруни) сидела на лавочке у скитских ворот и перебирала четки. Доносятся разухабистые звуки гармошки, она их слушает почти с тоской. Приближаются два деревенских парня, с ними две девахи, краснощекие, хихикают, лузгают семечки. «Эх, какие здесь старцы жили», — лениво растянул гармонь музыкант, усаживаясь рядом с ней. «А вы разве ходили к ним?» — «А как же, каждый день. Теперь скучно. Угнали старца…» А одна из девиц прогулочным шагом направилась к воротам. Ее зовут: «Иди сюда, что ли». Им не видно, а мать Анна сбоку видит, как девушка, торопясь, крестит себя мелким крестом, и лишь потом, как бы получив разреше — ние, садится. А из стен скита несутся вопли юродивого Гаврюши: «Памятники ломать пришли! Еще не все погибло, Ты видишь, Господи!» [13]
И в такую Оптину тоже ходил о. Никон, в гульбище бесов — воин Христов с молитвою на устах. Чаще всего он появлялся по вторникам, когда в амбулатории не было приема, во избежание лишних глаз. Он находил радушный прием у Ирины и Анастасии, отдыхал в тишине их девичьей комнатки, читал, писал письма, молился…
Внутренний вид Казанского собора (фото начала века)
В 1925 году духовные дети о. Никона были встревожены слухом, что его скоро вызовут в Москву для посвящения в сан епископа. В результате многочисленных гонений в русской церкви почти не осталось священства. Народ лишился Таинств, без которых немыслима человеческая жизнь: крещения, исповеди, причастия, венчания. Калужский епископ Стефан предписал архимандриту Исаакию 2–му всех дьяконов и монахов, способных быть иереями, незамедлительно рукоположить в священнический сан. Церкви нужны были и молодые епископы, ибо православных иерархов оставалось все меньше — их расстреливали, заключали в лагеря, отправляли в ссылки. Однако на вопрос, повысили ли о. Никона, матушка Серафима отвечает:
— Нет, он остался простым иеромонахом.
— Простым?
— Ну, как простым? Как старец…
Есть сведения, что в этом же 1925 году о. Никон с о. Кириллом неделю гостили в Киеве, в Покровском монастыре, где по просьбе игуменьи Софии постригли много послушниц в мантию…
Такая активность не могла нравиться властям предержащим. Необычайная популярность о. Никона, его частые посещения Оптиной, связь с работниками музея, прием посетителей на исповедь были как бельмо в глазу, Неудивительно, что за молодым энергичным иноком был установлен негласный надзор.
Однажды, когда Ирина гостила в Холмищах, старец Нектарий вдруг спросил:
— А кто у тебя духовник?
— О. Никон, вы же знаете,
— Нет у тебя духовника.
Ирина смутилась. Батюшка Нектарий никогда не говорил случайных слов, она хорошо это знала. Когда после смерти о. Варсонофия на общем собрании братин его предложили в старцы, он заплакал: «Я скудоумен и тяготы такой понести не могу». А позднее признался, что уже тогда, в 1913 году, все знал — и про грядущие гонения на Церковь, и про разгром обители, и про собственное изгнание; согласился же на этот крест только за послушание. И вот сразу по назначении о. Нектарий стал так отчаянно юродствовать, что его даже подумывали сместить с должности, пока кто-то не догадался: оставьте, это он пророчествует. Как выяснилось впоследствии, все неадекватные поступки в действительности имели глубочайший смысл и многое из того, на что обращал внимание новоизбранный старец, сбылось. Например, он любил ходить полуодетым: ряса на голое тело, пятки посверкивают, либо на одной ноге валенок, на другой калоша. И что же? После 1920 года все в Оптиной ходили разутые, без белья или в пальто на рваном белье. Также о. Нектарий охотно собирал в своей келье всякие камешки, стеклышки, обломочки, раскладывал этот хлам по коробочкам, похваляясь: «Это мой музей». После закрытия обитель стала музеем «Оптина пустынь». А в 1920 году, за год до голода, раздал всем духовным чадам по пять мятных пряников в память насыщения пяти тысяч пятью хлебами.
Когда Колю Беляева постригли в рясофор, первым поздравить его подошел о. Нектарий, еще не старец. «Ну, держись теперь, как начнут смирять, как начнут, только держись!» — быстро выговорил он и убежал. «Мне нравится о. Нектарий, только какой‑то он чудной», — запишет юноша в своем дневнике с некоторым недоумением…
