Махарши засмеялся:
— Нет, тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся домой со своим настоящим отцом. Пойди в школу, выучись, а потом сможешь прийти сюда — если захочешь.
Происшедшее в ашраме стало важным событием в жизни моей дочери. Несколько недель спустя я подслушал, как она кому-то рассказывала на кухне, что не бывает такого дня, когда она не вспоминала бы о случившемся. Но если бы вы спросили ее об этом событии, она ничего не ответила бы. Всякий раз, когда кто-то спрашивал ее: «Что произошло в тот день, когда ты вошла в транс перед Махарши?» — ее реакция была одной и той же: она начинала плакать. Даже мне она не могла объяснить или описать, что именно с ней было.
В другой раз я привел к Махарши пира, которого встретил в Мадрасе. Этот профессор, приобщившийся к религиозной жизни в результате внутреннего пробуждения, прибыл из Багдада в Индию потому, что ему вдруг захотелось увидеть, в каком состоянии познания пребывают настоящие индийские святые. Я убедил его поехать со мной к Махарши, ибо не мог представить лучшего примера индийского святого. В Тируваннамалае мы некоторое время посидели в зале, глядя на Шри Раману. Потом пир встал, поклонился и вышел. Когда я догнал его и спросил, почему он ушел так внезапно, тот ответил: «Я вдохнул аромат этого цветка сада индуизма. Теперь мне нет необходимости нюхать другие цветы — я удовлетворен и могу вернуться в Багдад».
Этот человек был джняни. За несколько минут, проведенных в обществе Махарши, он сумел убедиться в том, что цветок Джняны индуизма не отличается от высших состояний, достигаемых мусульманскими святыми.
Такие просветленные встречаются очень редко. За последние лет сорок я встречал тысячи садху, свами, гуру и других духовных людей. На Кумбхамелах я видел миллионы паломников; я побывал во многих индийских крупных ашрамах; я странствовал по Гималаям, встречаясь там с отшельниками; я общался с йогами, обладающими великими сиддхами; с людьми, которые могут левитировать. Но за все годы, прошедшие со времени обретения мною Самоосознания, мне довелось встретить всего двух человек, сумевших убедить меня в том, что они обрели полное просветление. Мусульманский пир был одним из них. Второго — сравнительно малоизвестного садху — я встретил на обочине дороги в Карнатаке.
Я ждал автобуса в заброшенном поселке возле Кришнагири — города, расположенного между Тируваннамалаем и Бангалором. Тут ко мне подошел человек чрезвычайно непрезентабельного вида. Одеждой ему служили грязные лохмотья, а его ноги были покрыты открытыми ранами, в которых копошились черви.
На праздновании говорили, и я вызвался почистить ему раны и дать мазь, способствующую заживлению. Мое предложение его совершенно не заинтересовало: «Оставь червей в покое. Пусть себе завтракают».
Чтобы не оставлять его в таком жалком состоянии, я порвал на ленты свою накидку и забинтовал ему ноги чистой тканью. Мы попрощались, и он ушел в ближайший лес.
Я понял, что этот человек — джняни. В моей голове уже начали появляться праздные мысли о том, что за странная карма заставила его так пренебрегать своим телом, когда ко мне подошла женщина, продававшая в придорожной лавке лепешки. Она сказала: «Вам очень повезло, вы разговаривали с великим махатмой. Он живет в этом лесу, но почти никогда не показывается на людях. Из Бангалора приезжают люди, чтобы повидать его, но никто не может его найти, если он сам не захочет встретиться с кем-то. Я сижу здесь каждый день, но не видела его уже больше года. И прежде мне никогда не доводилось видеть, чтобы он подходил к совершенно чужому человеку и беседовал с ним».
Я несколько отклонился от своего повествования, но история с джняни-оборванцем (а также в прошлом мусульманином) иллюстрирует пару важных моментов, о которых мне хочется сказать. На первый я уже намекнул. Хотя многим людям случается непосредственно бросить взгляд на истинное «Я», полное и непрерывное его осознавание — явление крайне редкое. Я убедился в этом на личном опыте, повидав миллионы (без преувеличения) людей, придерживающихся того или иного духовного пути. Второй момент тоже важен, так как в нем отражено величие Махарши. Из этих троих людей (встретившихся мне после достижения Самоосознания), в которых я увидел истинных джняни, только Махарши двадцать четыре часа в сутки был доступен для всех, кто хотел его видеть. Садху из Кришнагири скрывался в лесу; мусульманский пир, остановившись в моем доме, сидел взаперти и отказывался встречаться с посетителями, желавшими его видеть. Из них троих только Махарши можно было легко найти и свободно подойти к нему. Об этом свидетельствуют и мои первые посещения (когда я два раза шел к нему после обеда). Он мог бы промолчать и позволить секретарю отослать меня обратно. Но он, чувствуя, что у меня есть неотложная потребность увидеть его, позволил мне войти и говорить о том, что меня волновало. Никому не возбранялось повидать его — даже незрелым людям, совершенно не вписывающимся в его окружение. Посетители и ученики могли находиться в его присутствии столько, сколько хотели, впитывая в себя столько его благодати, сколько могли вместить. Джняна сама по себе делала Махарши духовным гигантом, но его постоянная общедоступность придавала его величию дополнительный блеск.
Во время своих посещений Шри Раманашрама я сидел в зале с Махарши и слушал, как ученики обращаются к нему с вопросами и сомнениями. Иногда, если ответ мне был непонятен или не соответствовал моему личному опыту, я сам задавал вопрос. Годы, проведенные в военной академии, приучили меня не оставлять затронутого вопроса до тех пор, пока мне не станет все понятно. Этим же принципом я руководствовался и в отношении философского учения Махарши.
Например, однажды я услышал, как он сказал посетителю, что Сердце как духовный центр расположено в груди справа; именно оттуда исходят и туда возвращаются мысли о «Я». Это противоречило моему собственному опыту: во время моего первого посещения Шри Раманы Махарши, когда мое Сердце открылось и расцвело, я узнал, что оно не находится ни в теле, ни вне его. А когда во время второго визита это ощущение истинного «Я» стало непрерывным, я понял, что нельзя утверждать, будто Сердце может быть ограничено телом или пребывать в какой-то его части.
Я присоединился к обсуждению и спросил: «Почему Вы помещаете Сердце в правую сторону груди, тем самым ограничивая его? Для Сердца нет ни "левого", ни "правого", потому что оно не пребывает ни внутри, ни вне тела. Почему бы не сказать, что оно везде? Как можно ограничивать Истину каким-то местом в теле? Разве не правильнее сказать, что не Сердце находится в теле, а тело — в Сердце?» (Вопросы я задавал прямо и без смущения — этому меня тоже научила армия.)
Ответ меня полностью удовлетворил. Повернувшись ко мне, Махарши объяснил, что в подобных терминах он разговаривает только с теми, кто все еще отождествляет себя со своим телом:
— Когда я говорю, что «я» расположено в правой части тела, что чувство «я» связано с правой половиной грудной клетки, я адресую эту информацию тем людям, которые по-прежнему думают, будто являются телом. Им я говорю, что Сердце находится там. Но, строго говоря, неверно утверждать, будто «я» исходит из Сердца, расположенного в правой части груди, и что оно туда же возвращается. «Сердце» — иное название Реальности, и оно не находится ни внутри тела, ни вне его. По отношению к нему нет «внутреннего» и «внешнего», так как оно является единственной реальностью. Я не отождествляю Сердце ни с каким анатомическим органом, нервным сплетением или чем-либо еще. Но если человек видит себя как тело, если считает, что является телом, то ему нужно посоветовать найти в теле место, откуда возникает и куда уходит ощущение «я». Таким местом должно быть Сердце в правой стороне груди, потому что каждый человек, независимо от расы, религии и языка, на котором он разговаривает, говоря «я», указывает на правую сторону груди. Так делают во всем мире, поэтому именно это место можно считать местоположением Сердца. И внимательно наблюдая, откуда при пробуждении возникает мысль «я», а также проследив, куда она уходит при засыпании, можно заметить, что этим местом является правостороннее Сердце.
Мне нравилось разговаривать с Махарши, когда он был один (или хотя бы в не слишком многолюдном окружении), но такое случалось редко. Даже если я обращался к нему с вопросом, мне приходилось пользоваться услугами переводчика, так как я не настолько хорошо знал тамильский, чтобы вести философскую беседу.
Застать Махарши в спокойной обстановке было легче летом, когда стояла такая жара, что поток посетителей превращался в слабый ручеек. Как-то в мае (в разгар лета) мы сидели с Махарши всего лишь впятером. Одним из нас был Чедвик, который пошутил: «Бхагаван, мы ваши самые бедные ученики. Все, кому по карману отправиться в горы за прохладой, уже разъехались. Только мы, несчастные, остались».
