Святой Исаак Сирианин (Сирин) явно показал, что ищущие в молитве сладостных ощущений духовных с чаянием, и особенно стремящиеся преждевременно к видению и созерцанию духовному, впадают в прелесть вражию и в область тьмы и помрачения смысла, будучи оставлены помощью Божиею и преданы бесам на поругание паче меры и достоинства своего.
Пример тому – это жалкая повесть о прельщенных диаволом: сирийский ересиарх, родоначальник евхитов Малпас (Малпа) и сочинитель духовных песнопений из города Едесса в Месопотамии Аспнас, о них святой Исаак Сирианин говорит:
«Не напрасно я сказал здесь это, но дабы разуметь поругание бесов, жаждущих погибели святых, и не возжелать не во время высоты умного жительства и не быть нам в посмеянии лукавого и супостата нашего.
Ибо и теперь я вижу, что юные без страха суесловят и учат о тайнах бесстрастия».
Святой Первоверховный Апостол Павел, когда узнал об учениках, которые пренебрегли заповедями и не победили страстей, но желали блаженства и созерцания тайн, бывающих по очищении, сказал:
«Совлекитесь прежде ветхого человека страстей, и тогда возжелаете облечься в нового, обновляемого познанием тайн, в подобие Творцу. И не желаете оного моего и прочих Апостолов в действительности бывшего благодати (дарования), потому что Бог его же хощет, милует, а его же хощет, ожесточает (Рим. 9, 18). Ибо кто противостанет лицу Его или воспротивится воле Его? Бывает, что иногда Бог дарует просто, а иногда ищет дел и чистоты и потом уже подаёт дар; иногда же и после дела очищения не подаёт здесь, но хранит, дабы подать его на своём месте».
Ревностный учитель умного делания, возобновитель исихазма в XIII веке, преподобный Григорий Синаит в главах о безмолвии писал:
«Близ и около навоначальных и самочинных бесы обыкновенно распростирают сети помыслов и пагубных мечтаний и уготовляют рвы падений; так как град их находится ещё под властью варваров. И нечего дивиться, если кто из них заблудился, или выступил из ума, или принял и принимает прелесть… В том, что новоначальные ошибаются и после многих трудов, ничего нет дивного… Ибо память Божия, или умная молитва, выше всех деланий… Но бесстыдно и дерзостно желающий внити к Богу и исповедать Его чисто и нудящийся стяжать Его в себе удобно умерщвляем бывает от бесов, если попущено им будет сие… Господь же, милосердный к нам, видя, как скоры мы на высокое, часто не попускает нам впасть в искушение, чтоб каждый, сознав своё высокоумие, сам собою обратился к настоящему действованию, прежде чем сделается поношением и посмехом для бесов и плачем для людей… Ибо сильным и совершенным принадлежит бороться всегда с бесами одним и на них непременно обращать меч духовный, иже есть глагол Божий (Еф. 6, 17); немощные же и новоначальные пользуются как твердынею бегством с благоговением и страхом, отказываясь от противоборства и не дерзя прежде времени вступать в него, и таким образом избегают смерти (душевной)…
Не всякого должно и можно учить умному деланию молитвы. Добре также говорят и те, кои совсем не держат псалмопения, если они преуспевают. Таковые не имеют нужды в псалмопении, но должны пребывать в молчании, непрестанной молитве и созерцании, если достигли просвещения. Ибо они с Богом соединены и не должны отторгать ум свой от Него и ввергать Его в смущение (или в толпу помыслов)… Научить же и других сему чину не всех возможно. Послушливых (не по простому обычаю так называемых, но в повиновении находящихся у духовного отца с отсечением своей воли и разума) простецов и неграмотных – да, потому что послушание ради смирения ко всякой добродетели способно. Не послушливым же, простецы ли они или ученые, не преподаётся эта наука, чтобы не впали в прелесть; ибо самочинный не может избегать самомнения, которому обычно сопутствует прелесть, как говорит святой Исаак. Некоторые же, не помышляя об имеющем быть вреде, всякого прилучающегося учат своими усилиями держать память Божию (то есть Иисусову молитву) для того, чтобы ум навык сей памяти возлюбил ее, что невозможно, особенно для привыкших жить по своему чину. Ибо, так как ум их нечист по причине нерадения и высокомудрия и не предочинен слезами: то они узревают паче срамные образы помыслов, нежели молитву; между тем как гнездящиеся в сердце их нечистые, будучи тревожимы страшным именем (Божиим), скрежещут, желая погубить уязвляющего их».
Оживший интерес к умному деланию давал рост цельным духовным всходам. Монашеская жизнь Валаама выстроилась по уникальным определениям отца Назария с принадлежащими ему точными высказываниями, непревзойдёнными по глубине и лаконичности, точно определяющие дух святорусской монашеской традиции:
Смирение – утверждение,
Терпение – ограждение,
Любовь – покров.
А где любовь – там Бог,
Идеже Бог – тамо и вся благая.
На Валааме – в этом Божественном сосуде слились аскетические подвиги и христианская сострадательная любовь, то есть та потерянная миром жемчужина, которую благоговейно сохраняло во все века православное русское иночество, в Божественном служении не поддаваясь духу мира сего. Святые отцы – святые молитвенники за всё грешное человечество, оживили интерес к умному деланию, несли свет исихазма, сохраняя в мощном внутреннем российском святоотеческом течении древние аскетические традиции иноческого жития, собирая выращенные отеческие самобытные духовные плоды.
Глубина любви к умному деланию, трезвению, исповеданию помыслов, послушанию – эти основные условия прохождения «узкого пути» освещали дорогу спасающимся от духовной гибели.
«Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою» (1 Ин.3, 16), – так свидетельствует о Божественном подвиге Искупителя, «вземшего греха мира», Апостол Любви Святой Евангелист Иоанн Богослов.
Проповедь в день его памяти звучавшая из уст игумена Валаамского, преподобного Назария, до глубины души волновала монаха Германа. Каждое слово настоятеля врывалось в его сердце, не обращая внимания на льющиеся по лицу слёзы умиления, он славословил Всеблагую Троицу:
«После того, как Божественный Учитель Своим Евангельским благовестием открыл всему миру „глаголы вечной жизни“ (Ин. 6, 68) и преподал новую заповедь „любить друг друга, как Он возлюбил нас“ (Ин. 13, 34), наступило время Его мессианского подвига – упразднить смерть… и даровать миру живот вечный».
Когда этот час наступил и Спаситель Мира, несмотря на все Его дела, свидетельствующие, что Он есть «Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16, 16), был предан «в руки человеческие» (Мф. 17, 22), с одним лишь требованием – «да будет распят» (Мф. 27, 22), не только те, кого Христос еще недавно посещал, исцелял и даже воскрешал, отступили от Него, «егда на кресте пригвоздиша беззаконнии Господа Славы», но даже ученик, клявшийся за Тайной вечерию душу положить за Него (Ин. 13, 37), смалодушествовал, говоря «не знаю человека Сего» (Мк. 14, 71).
Непостижимой силой любви и неизмеримой глубиной веры нужно было обладать в эти страшные минуты отступничества апостолу, чтобы ограниченным человеческим умом постичь величайшую тайну совершившегося и стать рядом с Богочеловеком, «на кресте висящим», дабы с этой Голгофской высоты, не умолкая, вечно говорить: «Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими!»(1 Ин. 3, 1)
У подножия «нас ради Распятого», святой Иоанн Богослов за свою безграничную любовь к Спасителю и удостоился от Него чрезвычайного благословенного наследования: «Жено! се, Сын Твой!» (Ин. 19, 26) Такой ценой вознаграждается апостол Иоанн за свою великую любовь, далеко не сравнимой с ценой «тридцати сребреников». В память этого Святая Церковь воспевает: «Сыновством Пречистыя Девы почествовался еси, девственниче блаженне, и брат показался избравшему тя и ученика богослова совершившему».
Несомненно, что лишь в силу такой чистой девственной любви апостол Иоанн Богослов смог удостоится Божественного Откровения и постичь непостижимые тайны богословия, «Сыном открываемые» (Мф. 11, 27), что «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… что закон чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Ин. 1, 1–17), что «три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух, и Сии три Суть единого» (1 Ин. 5, 7). Вглядываясь в глубину этого благовестия, святой песнописец поёт: «Во глубину духа мыслию озарився приник, и рождество страшное нам ясно сказал еси, вопия, богословя: в начале бе Слово Божие».
Святой Апостол Иоанн чистотой своей непорочной любви к Богу от Голгофы – Сиона земного проник в глубины Сиона Небесного, где удостоился лицезреть величие Агнца Божия (Откр. 14, 1). Который, открывая ему торжество своей победы над смертью, говорил: «Я есмь Первый и Последний и Живый: и был мёртв, и се, жив во веки веков» (Откр. 1, 17). Отсюда как своей личной жизнью, так и своими наставлениями апостол Иоанн не только открывает нам, что, «Бог есть любовь… пославший в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него» (1 Ин. 4, 8–9), но и учит нас быть достойными носителями взаимной любви к Богу и нашим ближним. Он говорит: «Возлюбленные! Если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга» (1 Ин. 4, 11), «не так, как Каин, который был от лукавого и убил брата своего» (1 Ин. 3, 12). «Любовь, – говорит апостол Иоанн, – состоит в том, чтобы мы поступали по заповедям Его» (2 Ин. 1, 6), ибо «кто сохраняет заповеди Его, тот пребывает в Нём, и Он в том» (1 Ин. 3, 24).
