Обратимся к следующим двум обвинениям. Они взаимосвязаны, поскольку оба касаются иудейского вероисповедания и впрямую затрагивают религиозную этику. Перед Пилатом иудеи утверждали, что у них есть закон, по которому Иисус «должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божиим» (Ин 19:7). Это утверждение всегда приводило в негодование апологетов христианства: нет такого закона! В Ветхом Завете не сказано, что назвавшего себя Сыном Божиим следует казнить! Тем самым получалось, что иудеи солгали и обманули Пилата. Однако не будем торопиться со столь категоричными выводами. Вопрос стоит гораздо шире. Вспомним, что среди иерусалимлян Иисус фигурировал прежде всего как «пророк из Назарета Галилейского». А стих 18:20 Второзакония гласит: «но пророка, который дерзнет говорить Моим (Бога) именем то, чего Я не повелел ему говорить… такого пророка предайте смерти». Заметим попутно, что в Мишне лжепророки относятся к категории преступников, подлежащих удушению (Санг 11.1). Расплывчатое определение лжепророка в Второзаконии позволяло иудейским властям сделать сферу применения этой статьи почти неограниченной. Под эту статью могли попасть все, кто так или иначе не вписался в раввинские представления о пророках.
Разумеется, норма Вт 18:20 распространялась и на претендентов на статус Мессии-Сына Божьего. Решающим доказательством своего мессианского достоинства Иисус, как и большинство рядовых жителей Палестины, считал творимые им чудеса. В подтверждение того, что он «Тот, Который должен прийти», Иисус указывал на совершаемые им исцеления и воскрешения (Мф 11:3-5). Но для столичных раввинов и старейшин, помнивших наставления Моисея (Вт 13:1 сл.), чудеса тут еще не были самым главным. Вернее, они смотрели не только на это. Хотя Иисус старался неукоснительно следовать ветхозаветным пророчествам о Мессии (вплоть до мелочей, как, например, в случае с ослицей: Мф 21:1-5; Ин 12:14-15), были вещи, которые выходили за пределы его возможностей. Сомнение в мессианском достоинстве Иисуса вызывало у раввинов его галилейское происхождение. Иудейские учители были уверены, что из полуязыческой Галилеи никак не может прийти Спаситель Израилев (Ин 7:41,52), потому что галилеяне подобны самарянам (Ин 8:48), отъявленным смутьянам и разбойникам. Уже одно то, что родина Иисуса была известна, в глазах раввинов говорило не в пользу того, что он Мессия: «Мы знаем, откуда он; Христос же когда придет, никто не будет знать, откуда он» (Ин 7:27). Подобное же можно прочесть и в Талмуде: «Три вещи появляются неожиданно: Мессия, то, что находишь, и скорпион» (ВТ Санг 97) [26]. В другом месте 4-го Евангелия иудеи говорят об Иисусе: «Сего же не знаем, откуда Он» (Ин 9:29), но в данном случае это относится не к географии, а к теологии. Иудеи хотели сказать, что не знают, кем Иисус послан. Для них он был не более как самозванцем, а все его чудеса воспринимались как колдовство, дела Веельзевула.
В сущности Иисус из Назарета оставался сельским проповедником (peasant у Дж. Кроссана [27]), понятым и принятым в низших слоях населения, среди людей, не искушенных в теологии и проблемах мессианизма. В городах он, как правило, терпел неудачи. Так было в Хоразине, так было в Вифсаиде, в Десятиградии, и, наконец, в Иерусалиме. Даже славный Капернаум, поначалу восторженно встретивший назаретского пророка, ставший для него своеобразной Мединой и любовно названный в Евангелии от Матфея «Своим (т. е. его, Иисуса) городом» (9:1), и тот скоро охладел и разочаровался в Иисусе, за что заслужил его проклятие: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься!» (Мф 11:23). В христианских преданиях сохранились воспоминания о торжественном вступлении Иисуса в Иерусалим, когда, казалось, его встречает с ликованием весь народ, но это было призрачное чувство. Вероятно даже, Иисуса приветствовали вовсе не иерусалимляне, а паломники, вместе с ним пришедшие в Иерусалим праздновать Пасху, в том числе его земляки галилеяне. Следуя 4-му Евангелию, иерусалимляне давно уже готовили камни для Иисуса. Галилейский пророк вел себя в столице достаточно независимо и вызывающе, а то, что вдобавок он вступил в конфликт с ведущими партиями саддукеев и фарисеев, окончательно решило его участь. Спустя двадцать лет апостол Павел в аналогичном положении проявил чрезвычайную гибкость и изобретательность, привлек на свою сторону фарисеев, внес раскол между ними и саддукеями, и этим спас свою жизнь.
Впрочем, среди недоверчивых и подозрительных иерусалимлян Иисус вел себя по возможности осторожно. Можно поверить евангелисту Иоанну, который рассказывает о неопределенности иерусалимлян в отношении Иисуса: «долго ли Тебе держать нас в недоумении? если ты Христос, скажи нам прямо» (10:24). В столице Иудеи Иисус не торопился объявлять о своей чрезвычайной роли. До самого ареста и даже во время процесса у судей не было свидетелей, которые ясно и недвусмысленно показали бы, что Иисус называл себя Мессией. Термин «Сын Божий» можно было толковать достаточно широко, например, в смысле «чада», «дитя Божьего», что означает любого из верующих. В дебатах на эту тему Иисус привлек однажды 81-й псалом, где о верующих говорится: «Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего – все вы» (81:6; Ин 10:34). Не случайно первосвященник, допрашивавший Иисуса, вынужден был в качестве решающей улики принять его собственное признание. Вопрос первосвященника и ответ Иисуса претерпели в традиции различные переделки, но, кажется, ближе всего к реальности они представлены в Евангелии от Марка: «Ты ли Христос, Сын Благословенного?» Иисус сказал: «Это Я (), и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (14:61-62). Иисус не только подтвердил, что он Мессия, но и сопроводил это соответствующим образом из Книги Даниила (7:13-14). Услышав такой ответ, первосвященник расценил его как богохульство (14:64), после чего члены синедриона единодушно вынесли Иисусу смертный приговор. Означал он, впрочем, не то, что Иисус признается виновным в том, что назвал себя Мессией, а в том, что присвоил себе этот титул, не имея на то достаточных в глазах раввинов оснований. Заявление подсудимого было расценено как покушение на священную мессианскую идею. Поведение судей свидетельствует о том, что такое покушение влекло за собой самое суровое наказание вплоть до смертной казни. И то, что этот фарисейский по сути приговор выразил первосвященник-саддукей и его поддержали другие саддукеи, не кажется чем-то невероятным. Евангельская традиция отразила таким образом объединение иерусалимских партий против галилейского пророка. Вполне возможно, что в спешке и горячке, с которыми проходил суд, саддукеи, горя желанием непременно осудить Иисуса, воспользовались аргументами фарисеев и тем самым выступили невольными защитниками в общем-то чуждой им мессианской идеи.
Впрочем, у саддукеев и светских начальников были свои причины устранить галилейского пророка. О них сказал тот же первосвященник Каиафа: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин 11:50). Хотя эти слова истолкованы в Евангелии по-своему (11:51-52), они вполне понятны. Иудейские власти опасались, что проповедь Иисуса вызовет в народе волнение, что в свою очередь повлечет самые суровые меры со стороны хозяев Империи, заинтересованных в спокойствии и порядке в подвластной им провинции. Тогда не поздоровиться всем евреям – и простонародью, и старейшинам: «… и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом» (11:48). Мысль Каиафы расшифровывается просто: даже если нет прямых улик, надо найти повод уничтожить галилеянина, пока мы все не стали заложниками его амбиций.
Некоторые современные исследователи (как правило, еврейские) отрицают, что Иисуса судил официальный иерусалимский синедрион, состоявший из 71 члена. По их мнению, приговор Иисусу в спешном порядке вынесла саддукейская храмовая верхушка, пусть и во главе с первосвященником, председателем синедриона. Вряд ли, считают эти исследователи, в суде над Иисусом участвовали фарисеи, которые, будучи национал-патриотами, не одобрили бы выдачу еврея римлянам. Толпа же, собравшаяся у Пилата и требовавшая казни галилеянина, состояла-де из саддукейских пособников и приспешников. Что же касается большинства евреев, то они могли только посочувствовать своему соотечественнику, жестоко казненному римскими оккупантами. Национальные психологические комплексы, лежащие в основе этих рассуждений, слишком очевидны. Но даже если мы примем эту точку зрения, мало что изменится по существу. Судил ли Иисуса верховный синедрион, либо узкая храмовая группировка, большой разницы нет. Важно, что это была реальная иудейская власть, и важно то, что она действовала вполне открыто, и не учинила тайную расправу, а добилась публичной казни со всеми положенными церемониями.
Итак, мы видим, что практически по любому из перечисленных обвинений Иисус мог быть приговорен к смерти. И он не мог об этом не знать. В Евангелиях приводятся его неоднократные напоминания ученикам, что в Иерусалиме его ожидают арест и даже казнь. Некоторые ученые рассматривают эти пророчества как приписанные основателю христианства впоследствии, но, на наш взгляд, они не столь уж невероятны (кроме деталей: «предан буду на распятие», «… и в третий день воскресну»). Иисусу нетрудно было предвидеть реакцию столичных властей на его проповедь. И все же он пошел на то, чтобы возник повод применить к нему норму Второзакония 18:20 и, может быть, несколько других «смертных» статей. Невинным агнцем Иисус, конечно, не был. Другое дело, что с нашей сегодняшней точки зрения человек не может привлекаться к уголовной ответственности по идеологическим и религиозным мотивам (да и по политическим тоже). И уж никак не может быть приговорен к смерти. Да, осуждение Иисуса на смерть явилось следствием идеологической и религиозной нетерпимости, но таковы были реалии того времени. Показательно, что вавилонские амораи III-IV вв. подчеркивали, что их предки повесили Иисуса не как бунтовщика, но как совратителя с «истинного пути» – мессита, то есть не по политическим, а по чисто религиозным соображениям (ВТ Санг 43а).
