* * *
Как-то поздним осенним вечером в окно священника, жившего вблизи аэропорта, постучали. Пусть мы еще не живем так, как живут в элитных домах Манхэттена, но все же и у нас есть дверные звонки. Зачем стучать в стекло костяшками пальцев, словно мы не в XXI веке живем? Так думал священник, выглядывая в окно и, как водится, глядя мимо того, кто стучал. Наконец их взгляды встретились. Тот, кто стучал, стоял в осенней тьме и хорошо видел хозяина. Он был довольно молод и хорошо одет, что не было заметно при взгляде из дома. А хозяин дома стоял внутри, одетый в майку с надписью «Динамо Киев». Он стоял в тепле, на кухонном свету по ту сторону стекла и щурясь смотрел на человека на улице. Окно открылось.
– Чего вам?
– Мне нужно срочно окрестить младенца.
– Что за срочность? Приходите завтра. Сегодня уже поздно.
– Завтра я не могу. Мне нужно улетать через три часа. Если можно – сегодня, сейчас, Я отблагодарю, только потом. При мне нет наличных. Через три дня я вернусь и обязательно отблагодарю. Пожалуйста. Это очень надо.
Священник – не ангел и ангелом быть не обязан. Он простой человек, облеченный непростой властью и особой силой, но все же – человек. У него есть дети и жена, а тот, кто знает, что такое дети и жена, представляет себе, сколько сложных вещей прячется за этими краткими словами. Короче, священник нашел аргументы, чтобы отказать нежданному гостю. Их диалог закончился, и вскоре в окно еще одного священника в этом пригороде (а там их больше, чем один) постучали.
И в этом доме по причине позднего времени, отсутствия предварительной записи, сложностей с восприемниками и прочими формальными неурядицами проситель получил твердый, но вежливый отказ. Такие же отказы, приправленные просьбой прийти завтра, прослушать приготовительную беседу и прочее, проситель услышал еще в нескольких домах (священников в пригороде больше, чем два). И все же – о чудо! – нашелся иерей, изъявивший согласие окрестить дитя. Он был довольно молод и во время разговора что-то жевал (видно, встал из-за стола), но быстро понял, что разговоры неуместны, оделся, собрался и пошел на требу.
Вскоре в гостиничном номере аэропорта под радостные улыбки родителей был крещен и миропомазан по православному чину двухнедельный мальчонка милейшей внешности. Родители срочно крещенного первенца, по всему видать, не были бедными, но наличности действительно в карманах у них не было. Поэтому папа, рассыпаясь в благодарностях, обещал вскоре священника щедро отблагодарить. Тот щек не надувал и грустным от отсутствия лишней купюры не казался. Он (по всему было видно) хотел скорее вернуться домой и засесть за недоеденный ужин. Бог милостив, и вскоре его желание исполнилось.
Самолеты продолжали регулярно чертить белые линии в синем небе, а если небо затягивалось облаками, самолеты проворно ныряли в них и после бесстрашно выныривали. Местные жители привычно работали – на таможне, в билетных кассах, на парковках и за рулем маршруток, обслуживая нужды прилетающих и улетающих. И духовенство привычно обслуживало духовные нужды населения, жившего близ международного аэропорта. Только одно обстоятельство начало смущать привычное движение жизни. Молодой священник (тот, что согласился срочно крестить малыша) ни с того ни с сего вдруг переехал в новый дом в просторную квартиру. Мало того, он еще пересел и на новую машину. И все это произошло так внезапно, что маститое духовенство пожимало плечами: «Откуда такой успех?», «Кто его спонсор?», «Чем он заслужил такую милость?»
Вопросы свистели, «как пули у виска» в известной песне из фильма про Штирлица. А ларчик просто открывался, и секрета в общем-то не было. Просто молодой попик не был болтлив, равно как и его молодая супруга.
Тот ночной гость действительно вскоре вернулся. Не через пару дней, правда, а позже. Но его и не ждали особо. «Вернется – не вернется, – думал батюшка, – какая разница? Дите крещено. Слава Богу». Но тот вернулся. И не один, а с ключами от новой квартиры. Это был один из тех людей, которые могли бы многим купить квартиры, но, встречая в жизни чаще всего корысть и зависть, временами жалели даже рубля для нищего. Молодой священник по-доброму удивил его и обрадовал. Он просто потряс его простотой и безотказностью. Весь нерастраченный жар желания делать добро тот человек направил теперь на своего ночного благодетеля. И вот вскоре батюшка уже ночевал в новой квартире, а днем рулил в кабине хорошего автомобиля. Вокруг него, конечно, клубилось недоумение одних и зависть других. Вокруг него сплетались домыслы и выковыривались из носа догадки. Но тот, кто сумел отблагодарить достойного человека, умел и рты закрывать тем, кто открывает их не вовремя. А сильных людей у нас побаиваются. Короче, все было нормально.
* * *
В этой истории столько морали, что в двух ведрах не унесешь. И формулировать выводы вслух как-то уж очень оскорбительно. Читатель и так все, наверное, понял. И даже больше понял, чем сам писатель в записанной им истории понял. Но кое-кто так ничего и не понял. Интересно, понял ли читатель, кто же это ничего не понял?
Последние два месяца наш маленький городок не знал покоя. Все началось с того, что на улицах городка появился незнакомый старик. Он был одет в старую, но аккуратно выстиранную и заплатанную одежду. Милостыню не просил, хотя ему и совали в руку то медяк, то мелкую банкноту. День за днем он часами просиживал на рыночной площади, а ночью его видели то уходящим в поле за город, то стоящим на коленях у закрытых ворот кафедрального собора.
Городок у нас маленький, и новому человеку в нем затеряться невозможно. Но вместе с тем люди наши воспитанные и с лишними вопросами никогда к человеку не пристанут. Незнакомый старик мог прожить до смерти и умереть в нашем добром городке, так ни с кем и не познакомившись. Мы похоронили бы его за счет магистрата и потихоньку бы забыли о нем. Но случилось нечто.
Старика полюбили дети. Они что-то почувствовали в нем и, как только занятия в школе заканчивались, бежали целыми ватагами, чтобы с ним пообщаться.
Старик уводил их на пустырь за город и там проводил с ними долгие часы. Тех, что помладше, он мог взять на колени. Старшие обступали его полукругом, и он говорил с детьми. В нашем городе старик стал еще одним, кроме школьных учителей, взрослым, говорящим с подростками.
В наш век родители слишком заняты, чтобы интересоваться жизнью детей. «Лишь бы штаны на коленях не были протерты до дыр да изо рта табаком не пахло, – думали взрослые, – а общаются пусть со сверстниками и с телевизором». Но скоро что-то похожее на ревность шевельнулось в сердцах отцов и матерей. Дети с любовью называли старика «наш дедушка». «Твой дедушка давно умер», объясняли одни. «Твой дедушка в доме для престарелых», – нервничали другие. Дети пожимали плечами и искали повод, чтобы ускользнуть из дома.
Давно забытые слова «верность», «жертвенность», «благодать» стали проскальзывать в детской речи. Некоторые отцы стали хмурить брови, кое-кто даже порывался снять ремень… «О чем он с вами говорит?» – допытывались взрослые.
Не сговариваясь, дети отвечали: «Он рассказывает нам интересные истории».
** *
– Мы должны знать, чему ты учишь наших детей!
– Мы перестали узнавать наших сыновей!
– Откуда ты пришел? Чего тебе здесь надо?
Толпа из тридцати человек окружила старика в то время, когда он сидел на песке с двумя мальчишками и что-то увлеченно им рассказывал.
– Песок теплый, – отвечал старик, – садитесь рядом, и я расскажу вам что-нибудь из того, что видел за долгую жизнь.
Сердца у наших людей мягкие. Долго сердиться они не умеют. Один за одним все сели на теплый песок и устремили настороженные и любопытные взоры на старика.
– В одной стране, – начал тот, – я видел людей, ненавидевших золото и любивших навоз. Если им случалось найти серебряную бабушкину брошку или сережку с крохотным бриллиантиком, они с торжественными криками и смехом шли к городской уборной и бросали драгоценность туда – в нечистоты. Зато грязь и гниль они брали в руки, подносили к солнечному свету, рассматривали и принюхивались…
– И эту чушь ты рассказываешь нашим детям? – вскрикнула одна из мам.
– Нет. Детям я рассказываю более приятные вещи, а это история для взрослых. – сказал старик и добавил: – Она про вас.
– Что-о-о? – обижено протянули двадцать взрослых человек.
– С тех пор как я стал одинок (старик прокашлялся и вытер слезу), я обошел много стран и везде видел одно и то же. В иных краях люди жили в коробках из-под телевизоров и ели то, что не всякая собака съест. А в некоторых – люди мыли шампунем тротуары и по субботам выбрасывали из холодильника на мусор тонны хороших продуктов. Но не это мучило меня. Сердце мое болело от того, что люди, жившие в роскоши, гордились собой. Они указывали на свои машины, телефоны, спутники и думали, что это – их слава и оправдание. А я плакал о них. – Старик замолчал и затем продолжил: – Если бы они показали мне страну, где мужья не изменяют женам, а жены не убивают в утробе детей. Если бы они хвалились тем, что треть денег отдают бедным, а не тем, что летают в космос…
