БОГ ЛЮБВИ САМ ДОКАЗЫВАЕТ СВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ
Как можно представить себе идеального бхакта, который оставил далеко позади себялюбие, жажду вознаграждения и который не знает страха? Это человек, способный сказать самому Богу: «Я целиком предаюсь Тебе и ничего от Тебя не хочу. Поистине, нет ничего, что я назвал бы моим».
Идеал человека, пришедшего к этому убеждению, — это совершенная любовь и совершенное бесстрашие любви. Его идеал свободен от ограничивающих частностей и деталей, это универсальная любовь, любовь без уз и границ, любовь в чистом виде, абсолютная любовь. Он поклоняется великому идеалу религии любви, он любит абсолютно, не нуждаясь в символах для выражения своего чувства. Это — высочайшая форма пара-бхакти: поклонение всеобъемлющему идеалу как самоценный акт. Все иные формы бхакти есть лишь промежуточные фазы на пути к достижению этой.
Все наши срывы и все наши обретения на пути религии любви есть выражения нашего стремления к этому идеалу, к его реализации. Любовь обращается на один объект за другим, на каждый переносится внутренний идеал, но постепенно выясняется несоответствие внешних объектов постоянно растущему внутреннему идеалу, и они отвергаются, один за другим. Наконец, бхакта начинает осознавать тщетность реализации идеала через внешние объекты, ибо все они несопоставимы с внутренним идеалом. С течением времени бхакта обретает силу для реализации высочайшего и самого абстрактного идеала в виде абстракции, однако для него эта абстракция жива и реальна. Достигнув этой точки, бхакта больше не нуждается в доказательствах существования Бога, его не интересует, всесилен и всеведущ ли Бог, или нет. Для него Он есть только Бог любви, высочайший идеал любви, а все остальное его не тревожит. Бог, как любовь, самоочевиден. Влюбленный не нуждается в доказательствах существования Возлюбленного. Боги-судьи других религий нуждаются в убедительных доказательствах того, что они есть, однако бхакта не задумывается о таких богах и представить себе их не может. Для него Бог существует только как Любовь.
Иные полагают, что своекорыстие является единственным побудительным мотивом всей человеческой деятельности. Имеется в виду все та же любовь, но низведенная до уровня частностей. Если я полагаю, что понял смысл Универсального, то своекорыстных помыслов во мне не остается, но если я ошибочно считаю себя хоть маленькой, но персоной, моя любовь обращается от общего к частному, что ограничивает ее. Неверно ограничивать сферу любви. Все сущее — божественного происхождения и потому заслуживает любви, только надо помнить, что любовь к общему включает в себя любовь к частностям. Для бхакты целое — его Бог, а все иные боги, отцы на небесах, владыки или творцы, равно как и все теории, доктрины и священные писания в его глазах не имеют ни ценности, ни смысла: его любовь и преданность возвысились надо всем. Когда сердце исполнилось чистоты и до краев затоплено божественным нектаром любви, все прочие представления о Боге кажутся попросту инфантильными и отвергаются, как таковые. Вот что значит сила пара-бхакти, наивысшей любви: совершенный бхакта больше не ищет Бога ни в храме, ни в церкви, ибо не знает он места, где нет Бога. Для него Бог и в храме, и вне храма, он видит Бога и в святости святого, и в злобности злодея — Бог в своем величии уже поселился в сердце бхакты и все озаряет негасимым светом беспредельной любви.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БОЖЕСТВЕННОМ ИДЕАЛЕ ЛЮБВИ
Человеческий язык не в силах выразить природу возвышенного и абсолютного идеала любви. Как бы высоко ни воспаряло человеческое воображение, человек не способен представить себе этот идеал в его беспредельном совершенстве и красоте. И все же последователи религии любви, как в ее высокой, так и в низших формах, во всех странах и во все времена вынуждены использовать ограниченные средства человеческого языка, чтобы обрисовать свой идеал любви. Невыразимую божественную любовь приходится выражать через понятия различных форм любви человеческой. Человеку дано лишь по-человечески воспринимать божественное, мы можем выразить наше восприятие Абсолюта только в относительных терминах нашего языка, поэтому для нас вселенная есть перевод Бесконечного на язык конечного. Бхакту тоже приходится использовать слова, призванные выражать обыкновенную любовь для описания своей любви к Богу.
Некоторые из великих мудрецов, писавших о пара-бхакти, сами прибегали к различным способам, стремясь понять и испытать божественную любовь. Простейший из этих способов они называют шанта — покой. Когда человек поклоняется Богу без пылания любви в сердце, без любовного безумия, когда его любовь обыденна и спокойна, она возвышается над формальными и символическими проявлениями, но не поглощает его целиком, тогда это шанта. Бывают люди медлительные, бывают стремительные; шанта-бхакти — любовь нежных, тихих, неторопливых.
Но выше другой тип любви, дасья — служение, когда человек видит в себе слугу Бога и его идеал — это преданность верного слуги своему повелителю.
Еще один тип любви сакхья — дружба, «Ты наш возлюбленный друг». Как открывает человек свое сердце другу, веря, что друг не станет бранить его за недостатки, но постарается ему помочь, как настоящая дружба всегда основывается на равенстве, так же равноправны и любовные отношения между бхактой и его другом, Богом.
Бог становится нашим другом, другом, который всегда рядом, другом, которому все можно рассказать. Мы можем раскрыть ему сокровеннейшие тайны наших сердец в полной уверенности, что Он нас поймет и поддержит. Он — друг, и бхакта с Ним на равных, как с другом детства, другом детских игр. Ведь можно же сказать, что мы все играем в этом мире. Маленькие дети — в свои игры, великие правители и воители — в свои, и даже сам Бог играет со вселенной.[312] Он совершенен, Он ничего не желает. Зачем же Ему понадобилось творить мир? Человек все делает ради удовлетворения своих потребностей, а наличие потребностей предполагает несовершенство. Бог — совершенство и потребностей не имеет. Почему же Он вечно активен и постоянно занят творением? Какова здесь цель? Истории, которые мы выдумываем о том, что Бог сотворил мир ради того или иного, хороши только как занимательные сказки, не более. На самом деле, это Его игра, Он вечно играет и вечно творит, и вся вселенная должна быть для Него игрушкой. Если ты беден — играй в бедность, богат — играй в богатство, с опасностью тоже можно играть, а со счастьем — так и подавно. Весь мир — площадка для наших игр, мы рождаемся, чтобы забавляться на ней, и Бог участвует в наших играх. Он вечный наш товарищ детских игр. И как прекрасны Его забавы! С завершением каждого цикла завершается и одна из Его игр. На некоторое время наступает передышка, затем все снова появляется и затевается новая игра. Беды и несчастья приходят лишь тогда, когда мы забываем, что все это — игра, в которой участвуем и мы с вами. Забыв об этом, мы ощущаем тяжесть в сердце, и мир давит на нас своим неимоверным весом. Но стоит отбросить серьезность, вспомнить о краткости и изменчивости жизни, которая есть просто сцена, на которой мы играем, участвуя в божественной игре, и тяжесть исчезает без следа. Бог играет в каждом деле, Он играет, сотворяя земли, солнца, луны, Он играет с человеческими сердцами, с животными, с растениями. Мы с вами — фигуры на Его шахматной доске, Он нами двигает и сбрасывает нас с доски. Он расставляет нас то так, то этак, а мы — сознаем ли мы это или нет — участвуем в Его игре. Какое же это блаженство — быть Господним партнером!
Но можно любить Бога и по-иному: не как нашего Отца, но как Дитя, — этот тип любви известен как ватсалья. Возможно, мысль об этом покажется странной, но дело тут в том, чтобы освободить концепцию Бога от всякого представления об авторитарности. Авторитарность вызывает благоговейный страх, но любовь и страх несовместимы. Почитание и послушание необходимы при формировании характера, но когда характер сформирован и когда бхакта уже испытал и тихую, ровную любовь, и любовное безумие, он больше не нуждается в дисциплинирующей этике. Бхакта скажет, что ему безразличен могущественный, величественный, всеславный Бог, Владыка вселенной, Бог богов. Он поклоняется Богу-дитяти, чтобы отделить Бога от устрашающего представления о Его силе. Отец с матерью не испытывают благоговейного страха перед своим ребенком, они не относятся к дитяти с почтением. Им в голову не придет просить его о милостях. Напротив, ребенок всегда получает что-то от родителей, и из любви к ребенку родители готовы сто раз пожертвовать собой. Если бы у них были тысячи жизней, они их все с радостью отдали бы за дитя, поэтому и Бога любят как собственного ребенка. Идея Бога-дитяти возникает и естественно развивается в тех религиозных сектах, которые исповедуют веру в воплощение, в телесное воплощение Бога. Мусульманин не в силах представить себе Бога-дитя, он с ужасом отвергнет саму мысль об этом. Но христиане и индусы воспринимают ее с легкостью, потому что для одних существует младенец Иисус, для других — дитя Кришна. Индийские женщины часто отождествляют себя с матерью Кришны, христианки тоже могут принять мысль о том, что они и есть богородицы, что дало бы Западу столь необходимую для него концепцию божественности материнства. Суеверные страхи, связанные с Богом, очень глубоко укоренились в наших сердцах, и требуются годы, чтобы утопить в любви эти представления о Боге, которые внушают нам благоговение, почтение и приниженность.
