— В Церкви существует огромное количество обрядов, правил, традиций, о которых Христос в Евангелии ничего не говорил (иконопочитание, почитание святых и их мощей, молитвы за умерших и т. д.). Более того, многие из традиций и обрядов, по видимому, даже прямо противоречат словам Христа, например, Он запретил называть «отцом» кого-либо, кроме Отца Небесного, а мы называем так всех священников. Но, тем не менее, Православная Церковь утверждает свое преемство от Христа и Его апостолов. Нет ли здесь противоречия?
— Я думаю, что никакого противоречия в этом нет, потому что в Евангелии есть главный призыв — расти. Церковь апостольского времени — это желудь, а современная Церковь — дуб, выросший из него. Между дубом и желудем с виду ничего общего, но есть общность самого главного — генетического материала. Вот это непосредственное генетическое преемство современной Православной Церкви от Церкви апостолов — несомненный исторический факт и во внешних проявлениях, и в духовной идентичности.
Проверяется это просто: прочитайте нашим обычным бабушкам-прихожанкам труды христианских подвижников различных столетий, и бабушки не отличат эти тексты один от другого. Это не осуждение бабушек, а достоинство текстов. Для верующего сердца они едины, передают тот же самый опыт жизни во Христе. Поэтому для не-специалиста неотличимы поучения Серафима Саровского от поучений Антония Великого, который жил за 1500 лет до преподобного Серафима. Обычный человек без специального образования не отличит труды Иоанна Златоуста (IV век) от трудов Феофана Затворника (XIX век). За этой неразличимостью текстов стоит тождество духовного опыта.
Кажется, О. Мандельштам сказал: «У каждой истинной книги нет титульного листа». В духовной литературе Церкви это очень хорошо заметно. Конечно, ученый-богослов должен уметь очень четко различать святоотеческие тексты. Он по мелочам может сказать какой это текст, имя автора, назовет эпоху и культурное окружение, но самое главное, то есть духовное содержание текста понятно и без этого. Наверно, немалое число наших бабушек-прихожанок совершенно искренно считают Иоанна Златоуста русским батюшкой XIX века и очень удивятся, если сказать им, что он жил в середине IV — начале V века и был архиепископом Константинополя. А и в самом деле — где границы «Святой Руси»? Разве Иерусалим или Царьград могут быть для нее «зарубежьем»?
— Ваше мнение о православной прессе.
— Очень мало изданий, которые хотелось бы забрать с собой домой и хранить. В Москве — «Радонеж», «Фома», удачными бывают номера «Татьяниного дня» и — в последние два года — «Церковного вестника». В Екатеринбурге — «Покров», в Нижнем — «Крылья», в Тюмени — «Сибирская Православная газета». Вот, пожалуй, и все. Остальные напоминают капустники для узкого круга посвященных — с намеками и нюансами, которые поймут только свои. Такие газеты пишут по принципу «Ах Боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна», то есть выпускающий редактор держит в уме не реакцию массового читателя, а нечто совсем иное. В нем сидит внутренний цензор, который думает: а вот как бы этого батюшку не обидеть, а что скажут в этом монастыре, а не разойдется ли это со вкусами кого-то из епархиальных служащих… Идет мощнейшая самоцензура. В итоге все очень правильно, но абсолютно безвкусно.
— Что бы Вы пожелали православным молодежным изданиям?
— Я бы пожелал, чтоб у вас было поменьше натужного ерничества, притворства: мол, хоть мы и православные, но тоже молодые, мы тоже умеем смеяться, умеем подшучивать и так далее. Понятно, что есть естественная молодежная радость, уместные шутки, но иногда мне кажется, что это слегка искусственно, педалируется. Мне бы хотелось, чтоб вы не пытались чем-то казаться в глазах ваших сверстников, а просто были бы самими собой.
— А если спросить от обратногго: какая манера разговора о Церкви в церковной же прессе Вам не по душе?
— В августе 2003 года в Южно-Сахалинске одна не в меру воцерковленная журналистка так начала беседу со мной: «Отец Андрей, какой вопрос Вы благословите Вам задать?».
— И что Вы ответили?
— Ну, каков вопрос, таков и ответ. Я сказал, что самым интересным мне было бы услышать вопрос в такой формулировке: «Когда Вы приехали к нам на Сахалин прошлым летом, у нас был убит генерал Гамов. Дни Вашего приезда к нам в этом году совпали с гибелью губернатора Фархутдинова. Скажите, что случится с нашим островом в Ваш третий приезд?».
— А в самом деле — Вы уже были там снова?
— Да, 7 ноября 2003 года я снова был в Южрно-Сахалинске. Никаких катастроф не произошло. Во всяком случае я не склонен считать трагедией то, что именно в этом городе и именно в этот день стартовала парламентская кампания Сергея Глазьева. Он пришел на мою лекцию, я с радостью уступил Глазьеву микрофон и он минут двадцать общался с моей аудиторией. Для Глазьева и блока «Родина» результаты тех выборов были вполне триумфальными, а не трагическими.
— В Екатеринбурге почти два года назад при Архитектурной Академии открылся храм во имя св. мч. Татианы, но студенческой молодежи приходит мало. Почему, на Ваш взгляд, не идет в храм молодежь?
— А в чем эта молодежность храма проявляется? Богослужение во всех храмах одинаковое. Различие может быть только во внебогослужебной жизни прихода. Если приход желает быть миссионерским — в нем должны быть какие-то формы внебогослужебного общения людей. Не надо трогать литургию, что-то менять в ней, адаптировать. Надо просто после службы сделать, скажем, общее чаепитие, беседы. А еще очень важно, чтобы батюшка был просто доступен. Чтобы всем было известно: в такие то дни в такие-то часы священник просто открыт для беседы наедине. Не исповеди, а именно беседы. У нас ведь почти невозможно побыть со священником с глазу на глаз. На исповеди для общения только одна минута, когда ты чувствуешь, что в спину тебе дышат другие прихожане, а батюшка торопится продолжить Литургию. А вот если бы были такие вечера, когда служба была бы краткой (молебен или вечерня), а затем час или два шла бы просто беседа: для желающих — общая, а при иных потребностях — наедине. В отличие от исповеди здесь обсуждались бы проблемы, а не грехи.
Второе, что необходимо в молодежном храме — это книжная торговля. Поначалу она может быть убыточной.
В Москве, все, кому интересно, знают, что помимо обычных книжных магазинов, забитых попсой, есть четыре книжных магазина, где продается серьезная научная литература (где-то в подвальных помещениях, далеко от метро…). Тем не менее, эти магазины не убыточны. Я думаю, что если бы и у вас пронесся по городу слух о появлении такого церковно-научного книжного магазина, в котором продается серьезная литература (не брошюры о чудесах), — люди стали бы сюда ходить. В нем могли бы быть не только церковные книги, но и светские ученые труды по истории России, по истории Древнего мира, истории религий. И тогда даже неверующие люди, уставшие от макулатуры, заходили бы в ваш храм.
Еще молодежный приход должен учесть ту особенность своих прихожан, что они имеют привычку вступать в брак. А, значит, очень быстро молодежный приход превращается в детский сад.
Поэтому я хотел бы увидеть (не в храме, конечно, но при нем) церковные магазины детской игрушки. В нем могли бы быть развивающие, умные игрушки, плюс обычные хорошие детские книжки, а где-то сзади — какие-то церковные книжки для детишек, книги в помощь православной маме, по психологии, по педагогике, тут же иконы, святцы, молитвословы, домашние молитвы.
Если говорить о первом, «элитарном» варианте книжного магазина, то по началу это будет убыточно. Но есть имена и книги, которые должны быть на глазах. Люди должны привыкать к тому, что с православной мыслью и верой надо знакомиться не по брошюркам, а по книгам Владимира Лосского, Георгия Флоровского, Василия Болотова, Иоанна Мейендорфа… Конечно, эти книги будут лежать. Но есть книги, которые именно должны лежать — просто потому, что они всегда должны быть, должны мозолить глаза.
Понимаете, какие-то деликатесы могут меняться, но хлеб всегда должен быть в магазинах. Вот также должны быть в наших храмах серьезные книги о нашей вере, а то ведь порой нынешние агитброшюрки придают православию какой-то прямо идиотский облик. Порой, листая их, я думаю: слава Богу, что я не сейчас пришел в православие, потому что если бы я составлял представление о Православии по этим книжкам, то я бы никогда в Церковь не вошел. Вот, скажем, недавно читаю книжечку об одной новоявленной чудотворной иконе Божией Матери, и какая-то женщина пишет в этой брошюрке: «Когда чудотворную икону принесли к нам в храм, я как ее увидела, мне тут же захотелось умереть»[331]. Но почему же ей, бедняжке, не хочется жить и работать во славу Божией Матери, почему сразу умирать?
