Епископ Каллист (Уэр) - Внутреннее Царство

Слезный дар

Дар слез, акцентированный в современном харизматическом движении, также занимает важное место в духовной традиции православного Востока. [ [74]] «Богословие слез» играет особенно значительную роль в учении Иоанна Лествичника, св. Исаака Сирина и св. Симе–она Нового Богослова. Для Лествичника слезы являются обновлением благодати крещения: «Источник слез после крещения больше крещения, хотя сии слова и кажутся несколько дерзкими [… ] Крещение приняв в младенчестве, мы все осквернили его, а слезами снова очищаем его»[ [75]]. Св. Исаак рассматривает слезы как существенный рубеж между «телесным» и «духовным» состояниями, как точку перехода из настоящего века в век грядущий, в который через предощущение можно вступить еще в этой жизни. Новорожденный ребенок плачет, как только появляется на свет; подобным обра–зом христианин плачет, возрождаясь в «будущий век». [ [76]] Св. Симеон настаивает на том, что мы никогда не должны принимать причастия без пролития слез. [ [77]] А согласно Никите Стифату, ученику св. Симеона, слезы могут даже восстановить утерянную девственность. [ [78]]

Что говорит нам этот дар слез относительно смысла покаяния? Бывают разные виды слез, и существенным является различение этих видов. Принципиальная разница существует между чувственными и духовными слезами (есть также и третий вид: возможны слезы демонические). Чувственные слезы — эмоциональны; духовные слезы — аскетичны. Чувственные слезы, как правило, связаны со страстями: часто они являются следствием гнева, разочарования, зависти, жалости к себе или просто нервного возбуждения. Духовные слезы, как указывает само их наименование, — это дар благодати Бога Духа Святого, а не результат только наших собственных усилий, и они тесно связаны с нашей молитвой. Чувственные слезы суть выражение уныния, которое сопровождает нас в земных условиях, в падшем мире тления, неустанно двигающемся к смерти; духовные слезы ведут нас к новой жизни Воскресения.

Однако ошибочным было бы радикальное разделение этих двух видов слёз. Естественные, или чувственные, слёзы могут иногда иметь позитивный и очистительный эффект, например, когда мы плачем, сочувствуя страждущим или оплакивая умершего. Благодать вступает во взаимодействие с природой и опирается на неё; поэтому естественные слёзы, очищенные от греховного эгоцентризма и беспорядочной эмоциональности, могут привести нас к вратам плача духовного. К тому же, поскольку благодать преимущественно действует в нас тайно и незаметно, мы и сами не всегда можем твёрдо сказать, какими слезами мы плачем — естественными или духовными. Чтобы сохранить нашу простоту, Бог может скрыть от нас наше духовное возрастание, да и не нам себя оценивать. И всё же необходимо осознавать существенное различие между плачем духовным и данным через благодать, даже если в действительности эти два вида иногда совпадают.

Духовные слезы, как учат святые отцы, бывают двух основных видов. На более низком уровне это «горькие» слезы; на более высоком — «сладостные». В первом случае они являются средством очищения; во втором — просветления. На более низком уровне они выражают раскаяние, сожаление о грехах, печаль нашего разрыва с Богом — это Адам, плачущий перед вратами Рая[ [79]]; на более высоком уровне они выражают радость Божественной любви, благодарение за наше незаслуженное восстановление в сыновстве. Первое отражено в образе блудного сына, еще пребывающего в изгнании, который плачет о потерянной родине; второе — в образе блудного сына, плачущего от радости в доме своего отца на праздновании по случаю своего возвращения. На низшем уровне слезы подобны крови, истекающей из ран нашей души, по выражению св. Григория Нисского[ [80]]; на высшем уровне они означают одухотворение чувств и являются одним из аспектов всецелого преображения человеческой личности обожевающей благодатью.

Два уровня духовных слез не следует слишком резко противопоставлять, ибо один ведет к другому. То, что начинается как слезы сожаления о грехах, постепенно претворяется в слезы благодарения и радости. И поэтому в «даре слезном» мы снова видим то, на чем постоянно настаивали: покаяние не негативно, но позитивно; не разрушительно, но жизнетворно; не то, что повергает в уныние, но то что полно надежды.

Таков наш опыт «великого понимания», или «изменения ума», обозначаемых словом «покаяние». Полное печали, но в то же время полное радости, покаяние выражает то плодотворное напряжение, во все времена характерное для христианской жизни на земле, кото–Рое с такой силой описал апостол Павел: «Мы [… ] всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем; [… ] нас почитают умершими, но вот, мы живы; [… ] нас огорчают, а мы всегда радуемся» (2 Кор 4, 10; 6, 9–10). Как жизнь в постоянном покаянии наше христианское ученичество есть соучастие одновременно в Гефсиманском борении и в событии Преображения, в Распятии и в Воскресении. Св. Иоанн Лествичник выражает это такими словами: «Кто облекся в блаженный, благодатный плач души, как в брачную одежду, тот познал духовный смех души».[ [81]].

«Главное, — надо стать умом в сердце пред Господом и стоять пред Ним неотходно, день и ночь до скончания жизни»[ [82]], — учит св. Феофан Затворник.

В этом кратком, но всеохватном определении молитвы святой Феофан Затворник напоминает о трех крайне важных вещах:

 во–первых, о сущности молитвы: «стать пред Господом»;

 во–вторых, о ее главнейшем условии: «с умом в сердце»;

 в–третьих, о наиболее подходящем для молитвы времени: «день и ночь до скончания жизни».

Итак, во–первых, молитва есть предстояние перед Богом. Тут же заметим, насколько широко трактует это предстояние св. Феофан. Молитва для него не сводится к молитвословию; более того, слова, в определенном смысле, не нужны, ибо зачастую молчаливое предстояние оказывается глубже и действенней велеречивых прошений. Но в чем бы ни выражалась наша молитва — в словах, в символических жестах, в таинствах или молчании, в основе ее всегда предстояние перед Богом.

«Стать пред Господом». А, значит, молитва — это встреча, общение двух личностей. Смысл ее не в том, чтобы вызвать соответствующие религиозные переживания или должным образом расположить наше сердце, но она подводит к личной — лицом к Лицу — встрече с сущим в Пресвятой Троице Богом. «Ибо беседуя с Богом, как друг беседует с другом, — пишет преп. Симеон Новый Богослов, — он [молящийся] дерзновенно предстоит пред лицом Того, Кто живет в неприступном свете (1 Тим 6, 16)[ [83]]. Преподобный Симеон очерчивает два полюса христианской молитвы, показывает две противоположные стороны этих отношений: Бог «сущий во свете неприступном», и все же человек дерзает приходить к Нему и беседовать с Ним, «как друг с другом». Бог превыше всякого бытия, бесконечно далекий, недосягаемый, «Всецело Другой», misterium tremendum et fascinans. Он абсолютно трансцендентен — и в то же время всегда рядом, близкий, любящий, пребывающий с нами и в нас, «везде сый и вся исполняяй». Поэтому христианин предстоит перед Ним с двойным чувством: он всем своим естеством ощущает, говоря словами глубоко чувствующего православную традицию англиканского писателя Ивлина Андерхилла, «близость и все же другость Предвечного»[ [84]]. В момент предстояния нам открывается милость и суд Божий, Его благость и строгость (Пс 100[101], 1; Рим 11, 22). До самой последней минуты мы всегда — между упованием и трепетом, «между страхом и надеждой» (св. Амвросий Оптинский). Отчетливее всего это двойное чувство прослеживается в православной Литургии, где неразрывно соединяются тайна и сердечная близость, или — снова сошлюсь на Ивлина Андерхилла — «глубочайшее переживание тайны Трансцедентного и по–детски доверчивое отношение к ней»[ [85]]. Всякий раз, обращаясь к литургическим текстам христианского Востока, мы видим, как органично сплетается в них, казалось бы, несочетаемое: надежда и страх, упование и трепет. Святые Дары именуются: «жизнеподательной и страшной тайной». Священник, призывая верных подойти к Чаше, возглашает: «Со страхом Божиим, верою и любовью приступите». В молитве ко св. Причастию, которую по традиции приписывают св. Симеону Новому Богослову, читаем:

«Возрадуйтесь и вострепещите» — собственно, это и требуется от нас, когда мы предстоим перед Богом. Благоговение и трепет — «страшно впасть в руки Бога жи–вого» — должны соединяться в нашей молитве с переживанием собственной «бездомности» и трогательным простосердечием, ибо живой Бог непостижимым образом становится нашим братом и другом. Мы — негодные рабы, припадающие к престолу Царя небес, и вместе с тем — дети, с радостью возвращающиеся в дом Отца. Слезы, которые появляются у нас, когда мы идем ко св. Причастию — это не только покаянный плач от осознания собственного недостоинства: «Я — прах», но и слезное умиление от того, что мы стоим лицом к лицу с милующим и прощающим Богом. «Вкусившие дары Духа, — пишет св. Макарий, — испытывают, с одной стороны, радость и утешение, а с другой — трепет, страх и скорбь»[ [86]]. Всякий раз, когда мы должным образом предстоим перед Божественным Присутствием, нам ведомы все эти чувства.