Святая Троица есть Бог Любви. Любовь, о которой говорится в Евангелии, есть нетварная жизненная энергия Божества безначального. Свойство ее, любви, соединять в самом бытии. Пребывающий в таком единстве с Богом постепенно прогрессирует в умном осознании происходящего с ним. А нам Бог открыл (ведение о Нем) Духом Своим: ибо Дух все проницает, и глубины Божии… мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога: что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого (1 Кор. 2:10–13). Ты Христос, Сын Бога Живого (Мф. 16:16). И по слову Христа: не плоть и кровь открыли ему (Петру) сие, но Отец... Сущий на небесах (см.: Мф. 16:17). Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе (1 Тим. 3:16). И это есть естественный рост в Духе чрез пребывание в Божественной области хранением заповедей Христа. Ум вдруг схватывает познание и формулирует его в человеческих словах. Сие приходит, как вспышки молнии, при сердце, разжженном любовью. Это — та светоносная вечность, к которой все мы призваны (ср.: 1 Петр. 2:9). Накопление в опыте Церкви подобных моментов озарения сознания нашего органически привело к сведению их воедино. Так появляется первая попытка систематизации живого богословия, произведенная святым Иоанном Дамаскином, мужем, богатым и своим собственным опытом. Срыв этого чудного восхождения к Богу в неисследимом богатстве высшего познания произведен, при упадке живого опыта, тенденцией подвергать данные Откровения критике нашего рассудка; склонением к «философии религии». Последствие: схоластические суммы богословия, в которых опять‑таки больше именно философии, чем Духа жизни.
Действенно быть в Боге и с Богом дается или «детям» (см.: Мф. 18:3; 11:25), или божественно безумствующим, подобно великому Павлу (см.: 1 Кор. 4:8–10; 1:20). Он писал о себе: Но что было для меня преимуществом, то ради Христа я почел тщетою. Да и все (вообще) почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего. Для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобресть Христа… чтобы познать Его и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых (Фил. 3:7–11). Павел исполнил завет Господа, сказавшего: Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:33). «От всего, что имеет» в плане тварного бытия, в его отверженности от Бога, в его самоутверждении. Верующие суть сыны Авраама… и благословляются с ним (Гал. 3:7–9. Ср.: Гал. 3:29). Итак, нам нужно последовать примеру нашего по духу отца Авраама: взять в руки огонь и нож, и взойти на высокое место, чтобы принести Богу во всесожжение все, что нам дорого по плоти. Тогда и мы услышим: Теперь Я знаю тебя… и благословляя благословлю тебя (Быт. 22:12, 17). И это есть верный путь к блаженной вечности: на всем ином остаются следы смерти. Только при условии «до конца» (ср.: Ин. 13:1) преданного следования Христу открываются в нас высшие потенции нашей природы и мы становимся способными воспринять Евангелие в его вечном измерении. Решимость «оставить все» (Мф. 19:27–30) — приводит нас к порогу между временем и вечностью, и мы начинаем созерцать реальности иного, нетленного Бытия, дотоле скрывавшиеся от нас. Бог не насилует нашу свободу: не ворвется Он Сам внутрь нашего сердца, если мы не расположены открыть Ему вход: Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой, и отворит дверь, войду к нему (Откр. 3:20). И чем шире открываем, тем изобильнее нетварный Свет заполняет наш внутренний мир.
Испытанная нами любовь к Богу и Его к нам — радикально меняет и психику, и мышление наше. Всякая вражда между людьми-братьями представляется страшным безумием. У всех у нас единственный враг — наша смертность. Если человек смертен, если люди не воскресают, то вся мировая история не больше, чем бессмысленное страдание твари. Даже любовь здесь переплетается со смертью: любить — значит умирать. И томится дух наш перейти в ту сферу светоносную, где нет препятствий для ненасыщаемой любви. Где самая ненасытимость есть не что иное, как предельная динамика жизни, «избыток жизни», даруемой Христом (см.: Ин. 10:10).
Подступы к великой молитве тесно связаны с глубоким покаянием в грехах наших. Когда горечь этой чаши превосходит меру нашей силы терпеть, тогда от вневременной боли, от сильного отвращения к самому себе, совершенно неожиданно для нас, явлением любви Божией, все вдруг меняется, и мир бывает забыт. Подобное событие многие именуют экстазом, исступлением. Я не люблю этого слова, потому что с ним связаны многие извращения. Но если бы мы и переменили имя сему дару Божию, назвали бы сие исходом кающейся души к Богу, то и тогда должен сказать, что мне никогда не приходила мысль «культивировать», искусственно достигать этого состояния. Но оно приходило всегда как непредвиденное вовсе, и притом каждый раз по-иному. Единственно, что я помню (и это я действительно знаю наверное), так это мою крайнюю скорбь о далекости Бога, которая как-то тесно сроднилась в моей душе. Я страдальчески сожалел о моем падении. И если бы были во мне физические силы, то мои рыдания не кончались бы.
Вот, я написал эти слова и не без печали «вспоминаю те древние дни» (ср.: Пс. 142:5), скорее даже ночи, когда мой ум и сердце с такой энергией уходили от прошлого житейского, что годами воспоминания об оставленном позади не прикасались ко мне. Я забывал даже духовные мои срывы, но сокрушающее видение моего недостоинства такого Святого Бога — не переставало усиливаться.
Не раз я ощущал себя распятым на невидимом кресте. На Афоне это случалось — когда гнев на опечаливших меня овладевал мною. Эта злая страсть убивала во мне молитву и тем приводила меня в ужас. Временами борьба с нею казалась невозможною: она терзала меня, как свирепый зверь свою жертву. Однажды за мгновение раздражения молитва отошла от меня. Чтобы возвратилась она, я боролся в течение восьми месяцев. Но когда Господь склонялся к моим слезам, тогда сердце становилось более бодрствующим и более терпеливым.
Опыт распятия повторился позднее (уже во Франции), но иным образом. Я не отказывался принимать на себя заботу, как духовник, об обращавшихся ко мне. Особенно сострадало мое сердце душевнобольным. Потрясенные чрезвычайными трудностями современной жизни, некоторые из них настойчиво искали от меня длительного к ним внимания, что превышало мои силы. Создавались безвыходные положения: куда бы я ни двинулся, кто-то будет кричать от боли. Это открывало мне глубину страданий людей нашего времени, сокрушенных жестокостью нашей пресловутой цивилизации. Колоссальные государственные машины смонтированы людьми, но носят характер безличных, чтобы не сказать бесчеловечных, аппаратов, с безразличием раздавливающих миллионы людских жизней. Бессильный изменить по существу нетерпимые, однако узаконенные преступления социальной жизни народов, в моей молитве, вне всяких видимых образов, я почувствовал присутствие распятого Христа. Я жил Его страдание духом настолько ясно, что физическое видение «вознесенного от земли» (см.: Ин. 12:32) нисколько не усилило бы моего соучастия в Его боли. Какими бы ничтожными ни были мои переживания, но они углубляли мое познание Христа в Его земном явлении, чтобы спасти мир.
Дивное откровение дано нам в Нем. Он влечет наш дух к Себе величием Своей любви. Душа моя с плачем благословляла и благословляет Бога и Отца, благоволившего открыть нам Духом Святым ни с чем и ни с кем несравнимую святость и истинность Сына Своего чрез постигающие нас малые испытания.
Благодать, даруемая в начале ради привлечения и обучения, иногда бывает не меньшей, чем у совершенных; однако это вовсе не значит, что она усвоена получившим сие страшное благословение. Усвоение Божиих дарований требует длительного испытания и усиленного подвига. В полноте перерождение падшего человека в «нового» (см.: Еф. 4:22–24) совершается в три периода: первый, начальный — призыв и вдохновение на предстоящий подвиг; второй — оставление «ощутимой» благодатью и переживание богооставленности, смысл которой в том, чтобы предоставить подвижнику возможность явить верность Богу в свободном разуме; третий, заключительный — вторичное стяжание ощутимой благодати и хранение ее, связанное уже с умным познанием Бога.
Верный в малом и во многом верен; неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны: кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны: кто даст вам ваше? (Лк. 16:10–12). Кто в первичный период был наставляем самим действием благодати в молитве и всяком ином добре, и во время длительной богооставленности живет так, как будто бы благодать неизменно пребывала с ним, таковой, по долгом испытании его верности, получит «истинное» богатство, в уже неотъемлемое вечное обладание; иными словами: благодать срастается с природой тварной, и обе сии: благодать и тварная природа — становятся едино. Этот заключительный дар есть обожение человека; сообщение ему божественного образа бытия, безначального, святого; преображение всего человека, чрез которое он становится христоподобным, совершенным.
