О том, что собрания ранних христиан были, как правило, закрытыми от посторонних глаз, свидетельствует раннехристианская литература. Во всяком случае, никто из посторонних не должен был присутствовать при совершении таинств (Дидахе, 9; Иустин. 1-я Апология, 66), и церковный ересиолог Филастрий (ок. 330-397 гг.) осуждал монтанистов за то, что они сделали эти таинства публичными (О ересях, 49). Тертуллиан порицал даже тех христиан, которые молились в присутствии язычников (Против еретиков, 41). В свое время много говорилось о катакомбной жизни раннеримских христиан. Хотя современные исследователи пришли к выводу, что христианские катакомбы в Риме вовсе не служили убежищем, а просто были местом захоронения и поминовения усопших, нельзя совершенно отрицать того, что там совершались какие-то обряды, а в период гонений, надо думать, – большая их часть.
Остановимся немного на поминовении усопших. Содержание кладбищ и соблюдение ритуала похорон было главнейшей функцией обычных в античную эпоху погребальных коллегий, членство в которых обеспечивало малоимущим гражданам подобающие похороны. Погребальные ритуалы свято соблюдались как в традиционных культах, так и во всех новообразованных. Не случайно одной из первых мер, с помощью которых правительство стремилось ограничить или уничтожить нежелательные религиозные объединения, был запрет на проведение погребальных церемоний и лишение мест погребений. Евсевий Кесарийский так передает соответствующее распоряжение египетского наместника Эмилиана: «никоим образом не будет разрешено ни вам, ни другим устраивать собрания и входить в так называемые «места упокоения»", а также указ императора Максимина: «прежде всего под каким-то предлогом он запретил нам собираться на кладбищах» (Церковная история, VII, 11, 10; IX, 2). Христиане вообще подозревались в том, что они слишком много времени проводят на кладбищах и вблизи мертвецов. В своем полемическом трактате «Против галилеян» (340A) император Юлиан утверждал, что христиане следом за иудеями «все заполнили могилами и гробницами» и проводят ночи на могилах «ради вещих снов», как о том писал пророк Исаия, 65:4 [59].
В связи с этим можно отметить весьма распространенное (и не только в описываемую эпоху) представление о близости колдунов и ведьм к могилам и кладбищам, где они под покровом ночи совершают магические действия, используя погребальные атрибуты или даже тела покойников. Так пишет Лукан о колдунье Эрихто (Фарсалия, VI, 525-526), а Сенека – о волшебнице Медее (Медея, 799-800). В своих «Метаморфозах» Апулей достаточно подробно пересказывает ходившие в народе страшные слухи на этот счет: «говорят, что даже в могилах покойники не могут оставаться неприкосновенными, и из костров, из склепов добываются оставшиеся части трупов на гибель живущим» (I, 20). И далее: «в Фессалии колдуньи нередко отгрызают у покойников части лица, так как это составляет необходимый материал для магических действий» (I, 21). В свете этого можно представить себе тот суеверный ужас и сильнейшие подозрения, которое вызывали у окружающего населения регулярные христианские собрания на кладбищах. Уже сами по себе они служили в глазах общества доказательством их некромантии и связи с нечистой силой. По словам Апулея и Петрония Арбитра, колдуны и «ночные ведьмы» буквально охотятся за мертвецами, изготавливая из их останков волшебные зелья и средства, наводящие на людей порчу (Метаморфозы, I, 30; II, 17; Сатирикон, 63). Вероятно, именно с этим связано еще одно бранное обозначение христиан: venenarii – «отравители» (Тертуллиан. Апология, XLIII, 1). Указание на тех же самых отравителей, охотно принимаемых в Церковь наряду с «осквернителями могил», появляется и в цитате Цельса, которую приводит Ориген (Против Цельса, III, 59).
В ритуальной и магической практике многих народов большую роль играло общение с духами мертвых (обычно, предков), обращение к ним за советами и предсказанием будущего, а также использование останков мертвых тел, которым приписывалась чудодейственная сила. Христиане в полной мере усвоили эти представления, подтверждением чему служит быстро развившийся в Церкви культ усопших святых и мучеников, а также почитание их мощей. Равным образом христиане восприняли ходячие слухи о вредоносной некромантии. Уже во времена государственного христианства противники Афанасия Александрийского предъявили собору в Тире (335 г.) отрезанную руку, будто бы отнятую у убитого Арсения, епископа Фиваидского. Обвинители утверждали, что Афанасий использовал этот жуткий предмет в колдовских целях (Созомен. Церковная история, II, 28; Феодорет. Церковная история, I, 28). И хотя Афанасий успешно оправдался перед собором, представив ему живого и невредимого Арсения, показательно состояние умов, при котором стало возможным такое обвинение.
«Изуверы и кровосмесители»
«Нас обвиняют в трех преступлениях, – писал раннехристианский апологет Афинагор (II в.), – в безбожии, в поедании человеческого мяса, подобно Фиесту, и в гнусных кровосмешениях Эдиповых (avqeo, thta, Que, steia dei/pna, Oivdipodei, oj mi, xeij)» (Прошение, 3). На самом деле, как мы видели, обвинений было несколько больше. Однако обратимся к двум последним обвинениям, упомянутым Афинагором. О них же говорит и Евсевий Кесарийский: «распространилось среди язычников нечестивое и нелепейшее подозрение в том, что мы вступаем в недозволенную связь с матерями и сестрами и вкушаем ужасную пищу»; «у нас-де Фиестовы пиры, Эдиповы связи и вообще такое, о чем нам не то что говорить, но и думать нельзя» (Церковная история, IV, 7, 11; V, 1, 14). Примерно также звучит это обвинение в передаче Иустина: «говорят, что, умерщвляя людей, мы совершаем таинства Кроноса, упиваясь, как говорят, кровью» (2-я Апология, XII, 5; ср.: Диалог с Трифоном иудеем, 10), а также Феофила Антиохийского (II в.): «возводит на нас клеветы, будто мы, почитатели Бога и называющиеся христианами, имеем общими своих жен и живем в незаконном смешении, даже совокупляемся с собственными сестрами, и, что всего безбожнее и бесчеловечнее, едим плоть человеческую» (К Автолику, III, 4). То же самое обвинение приводит Тертуллиан, добавляя, что из-за этого христиан называют «владыками злодейства» (dicimur sceleratissimi; Апология, VII, 1). Само имя «христианин» сделалось чем-то недостойным, позорным и воспринималось как обозначение крайней безнравственности и бесчеловечности.
Определимся в понятиях. Под «таинствами Кроноса», как и под «Фиестовым пиром» разумеется каннибализм – употребление в пищу человеческого мяса, а также крови; а под «Эдиповыми связями» – кровосмешение и инцест,- наиболее тяжкие преступления не только в эпоху античности, но и во все времена.
Минуций Феликс вложил в уста язычника Цецилия такую речь: «То, что говорят об обряде приема новых членов в их (христиан) сообщество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их сообщество предлагается младенец, который, чтобы обмануть неосторожных, покрыт мукой, и тот, обманутый видом муки, получив предложение сделать невинные будто бы удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда – о нечестие! – присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены. Вот какою жертвою скрепляется их союз друг с другом, и сознание такого злодеяния обязывает их к взаимному молчанию. А их застолья (convivio) [60] известны; об этом говорят все, об этом свидетельствует речь нашего Циртинского оратора [61]. В день солнца (воскресенье) они собираются для совместной трапезы со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, предварительно привязанной к светильнику, бросают кусок мяса на расстояние большее, чем длина веревки; собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник; в незнающей стыда тьме начинаются такие проявления похотливости – кому с кем придется, о которых нельзя и говорить. Таким образом все они, если не самым делом, то по совести делаются кровосмесителями, потому что все участвуют желанием своим в том, что может случиться в действии того или другого» (Октавий, 9; разрядка моя – Б. Д.) [62].
Очень похоже на то (уж слишком реалистичны детали этой оргии!), что Минуциев Цецилий описал действительные обряды, практиковавшиеся в некоторых религиозных общинах, в том числе и раннехристианских. Правда, официальная Церковь всегда с возмущением отрицала, что внутри нее происходит что-либо подобное. Однако указание на непотребные дела, творимые в среде христиан, содержится в самом Новом Завете. В 1-м Послании к коринфянам апостол Павел пишет: «Есть верный слух, что у вас [появилось] блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто [вместо жены] имеет жену отца своего» (5:1). Следовательно, у окружающего христиан населения имелись какие-то основания для обвинения их в кровосмесительных связях и прочих непотребствах. Воображение же, питаемое и обостряемое антипатией к христианам, легко могло преувеличить подобные факты и придать им обобщающий характер.
