А главное — у меня просто нет сил и времени, чтобы систематизировать свои впечатления. При моем объеме работы на выезде я могу работать только «на выход»; входящая информация почти не усваивается. Да и что я вижу в других городах, кроме одних и тех же залов и «дворцов культуры!». Чаще всего не остается времени даже для того, чтобы поклониться местным святыням…
Но еще больше я не люблю вопросы в стиле: «А как Вы относитесь к…». Слишком часто их задают только для того, чтобы записать меня в какую-то партию. Это не вопрос, а допрос. Это своего рода «экзамен на лояльность» той партии, с которой себя отождествляет вопрошающий.
Вот пример: «Наше время смутное, и среди духовенства встречаются время от времени обновленцы, экуменисты и прочие еретики. Отличить еретика от Православного не всегда бывает просто, но есть своеобразный «тест», по которому можно с большой долей вероятности отличить одного от другого. Давай перечислим вопросы из этого «теста». Спроси священника — как он относится: к экуменизму, католицизму, протестантизму; к событиям августа 1991 г. и октября 1993 г.; к демократическим средствам массовой информации; к демократическим выборам; к Ельцину и его режиму; к Самодержавной форме правления; к обновленчеству и А. Меню; к переходу на «новый стиль»; к церковному служению на Русском, а не Церковнославянском языке; к иудаизму и иудеям; к патриотическому движению вообще и к Черной Сотне в частности. Ответы на эти ключевые идеологические вопросы практически с абсолютной точностью дадут тебе ответ: еретик перед тобой или Православный священник»[360]. Это — вопросы, которые подзуживают задать духовного сына своему духовному отцу! И совет это дается человеку, который, желая вступить в Черную сотню, «пошел за благословением в местный храм, и услышал от своего духовника: Сначала нужно самим воцерковиться, начать вести праведный образ жизни, а потом уже спасать Россию и других к этому призывать».
И хотя автор этого теста — Александр Штильмарк — прихожанин храма, где я служу (и очень хороший и светлый прихожанин; человек с добрыми, а не злыми или колючими, унылыми глазами), все же при всем моем добром человеческом отношении к нему, я не могу счесть этот его «совет» умным ли даже просто церковным.
В древности все как-то было яснее. «Предел православия — есть чисто ведати два догмата веры: Троицу и Двоицу: Троицу неслиянную и нераздельную созерцать и ведать; Двоицу — два естества во Христе во едином Лице исповедать» (преп. Григорий Синаит. Главы о заповедях и догматах, 26) [361] Сегодня критерии, по которым люди готовы различать православие и ересь весьма сместились…
«Если кто скажет, чтобы я проклял Нестория и подобных ему еретиков, проклясть ли мне их или нет? — Что Несторий и бывшие после него еретики находятся под анафемою — это очевидно, но ты отнюдь не дерзай проклинать кого-либо, потому что считающий себя грешником должен оплакивать грехи свои и — более ничего. Но не надобно осуждать и проклинать кого-либо. — А кто отсюда заключит, что и я мудрствую так же, как еретики, что сказать тому? — Скажи ему: хотя и очевидно, что еретики достойны проклятия, но я сам грешнее всякого человека и боюсь, как бы осуждая другого человека, не осудить себя самого. — Если же я не знаю, действительно ли еретик тот, которого он просит меня предать проклятию, то как поступить мне? — Скажи ему: «брат! Я не знаю, как мудрствует тот, о ком ты гворишь; проклинать же того, кого я не знаю, как кажется, послужит мне в осуждение. Говорю тебе, что другой веры, кроме преданной от 318 Святых Отцев (Первого вселенского Собора) я не знаю, и кто мудрствует иначе, нежели она научает, тот сам себя предал анафеме»[362].
— Мне довелось присутствовать на Ваших лекциях. И оба раза у меня такое впечатление, что на лекциях я узнал больше, чем из Ваших книг. Сколько из задуманных книг Вы уже издали, а сколько еще ждут своего часа?
— Если считать формально, то вышло у меня 35 книг и брюшюр. Но как их считать, я и сам не знаю. Вот в 1997 году у меня вышла книга под названием «О нашем поражении». В ней было 40 страничек. В 1999 году вышла книга с таким же названием. То, что было за два года до того целой брошюркой, здесь стало лишь первой главой. Всего же в книге стало 540 страниц. В 2003 году вышла новая переработка той же книги с тем же названием — «О нашем поражении. Христианство на пределе истории». Теперь в книге уже 840 страниц. И при том 140 страниц из издания 1999 года не вошли в издание 2003 года…
Как это считать — три разные книги или одна?
Или обратный пример: в 1997 году у меня вышла книга «Если Бог есть любовь». В ней было 120 страниц. Она полностью вошла в состав моей книги «Дары и анафемы» (в последнем издании это 540 страниц). Так две это книги или одна?
Я поэтому осторожно говорю, что у меня вышло 20 книг.
— Когда Вы успеваете писать так много книг и статей?
— А я и не успеваю. Поэтому и приходится все время к ним возвращаться и переделывать. Обилие лекционных поездок мешает писательской работе. В последние 8 лет у меня хватает сил только перерабатывать полтора десятка уже вышедших книг. Вообще же хотелось бы еще 6–7 книг написать. Материал для них есть.
— Отец Андрей, говорят у Вас вышла новая книга о посте.
— Да прильпни язык мой гортани моему, аще я когда-нибудь напишу что-то о посте! Достаточно посмотреть на мою талию, чтобы понять, что это тема, находящаяся вне пределов моей компетенции.
— У Вас дома обширная фонотека, даже записи современной музыки; на книжной полке у Вас фотография Высоцкого — как это все совмещается с христианством, верой в Бога?
— Ну, эта музыка — то, что осталось от прежнего и что жалко стирать как воспоминание о молодости. Что касается Высоцкого, то для меня это был очень дорогой человек, который в период моего выбора… Не скажу, что он привел меня к Православию, — но он создал ту внутреннюю психологическую атмосферу, в которой это стало возможным. Потому что его песни говорили о выборе, о протесте — в начале 80-х этот мотив не мог не присутствовать в жизни молодого человека, который пришел в православную традицию. За это я Высоцкому благодарен.
Его песни постоянно звучали в нашем доме. Это еще любовь и моего отца — они с Высоцким ровесники. Поиск своего пути, колеи, выход за «красные флажки» — вот это сделало для меня психологически возможным сделать свой выбор.
Я храню те кассеты, но уже давно не слушаю его записи. Жизнь человека полосата: наверное, бывают такие дни, когда я снова мог бы слушать и стал бы слушать Высоцкого. Рассудочно говоря, я желал бы, чтобы таких дней было бы поменьше. А, с другой стороны, то, что такие дни бывают, это помогает оставаться человеком.
— У Вас случаются личные духовные кризисы, Вас посещает ощущение богооставленности?
— В свое время в семинарии это все хорошо лечилось. Были и личные трения, случались занудные лекции… Но выходишь за территорию семинарии и понимаешь, что все остальное — хуже. С той поры мой образ жизни на границе церкви и мира скорее помогает преодолевать внутренние кризисы, нежели их порождает.
— Вы имеете в виду периоды неспокойствия, духовного кризиса?
— Здесь мы упираемся в другую проблему, серьезную проблему внутренней церковной жизни. Она состоит вот в чем: люди, которые приходят в храм, обращаются к священнику — это зачастую люди с больной совестью, с больной душой. А священник — это, как правило, человек, чье благополучие выше среднего уровня (я говорю о внутреннем благополучии). Это человек, у которого есть свой смысл жизни — очень осознанный, — человек, у которого есть внутреннее призвание. Это человек, который всем существом своим ощущает нужность своего служения. Это человек, у которого главный выбор жизни — уже позади, сделан. Но ситуация внутреннего мира имеет своего двойника: вот мир во Христе, а вот двойник — душевный комфорт. И очень легко одно принять за другое. Часто так бывает, что люди нецерковные, — которые зачастую поэтому и остаются нецерковными, — идут к священнику со своей болью, а встречают человека, который не пожелал быть собеседником, не пожелал принять эту боль. Не пожелал выйти из своего привычного ритма жизни, выслушать человека, понять его. Господь от таких болезней, как известно, лечит: лечит нас искушениями, разными житейскими тяготами… И поэтому, с одной стороны, может быть, и не хотелось бы, чтобы эти «тяжелые» дни бывали, но, с другой стороны, совсем с этим расставаться — это означало бы утрату. Иногда бывают такие дни, когда становится близким то ощущение дохристианского юношеского экзистенциализма.
— «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…» Но вернемся к Высоцкому. В каких отношениях он с христианством?
— В плохих… Я, конечно, сильно христианизировал его в своем восприятии и был очень рад, когда однажды увидел его фотографию с крестиком на шее. Этому обстоятельству я придавал, наверно, больше значения, нежели сам Высоцкий.
