– Да – новой информационной и новой школьной политикой. Чтобы вернуть школу русскому народу, не нужно арестовывать олигархов (а уж тем более министров или учителей). Но все учебники должны быть переписаны с учетом одной сверхзадачи: после работы с ними должна оставаться решимость жить и любить в России.
Вот недавно в одной школе в ожидании урока я полистал учебник г. И. Годера. 5—й класс, "История древнего мира". Меня интересовала главка, посвященная рождению христианства. Книга не то что антицерковная, она антинаучная, хотя учебник образца 1997 года. Впечатление, что книга написана человеком, для которого христианство – что—то чужое, неведомое и холодное. Из того, как излагается христианство, дети никогда не смогут понять, что в нем привлекало людей. Все выхолощено, все сведено к классовой борьбе и пиару. Мол, в IV веке император Константин потому принял христианство, что понял, что христиане не революционеры и от них не исходит угрозы Римской империи. Доходит и до прямой лжи – когда утверждается, что якобы Первый Вселенский Собор, созванный Константином, определил, какие книги внести в состав Нового завета и какие отбросить. Это же просто сказка, которая кочует лишь по оккультно—теософской макулатуре.
– Журналистика связана с принципом «успей первым». Есть риск, что материал может оказаться неверным или будет не достаточно соответствовать идеологии издания. Как быть православному журналисту, тем более молодому, чтобы заявить о себе. Ведь у него при таких условиях практически нет шансов, чтобы стать заметной фигурой.
– В этом случае, я считаю, что нормальный православный журналист – это не уличный репортер, не оператор скандальной хроники – это аналитик. В аналитике нет спешки. Т.е. надо претендовать на статус обозревателя. Значит – над стать лучшим, элитным журналистом. Надо быть профессионалом, иметь наработанные связи, понимать специфику, язык, логику, качество аргументации. Вот на этих условиях можно идти в православную журналистику. А если на первое место ставится работа папарацци, тогда православным журналистом быть нельзя.
– Как по—вашему: при Путине Русской Церкви стало легче?
– В путинский период стало легче, а, значит, вскоре станет труднее. Когда в 90—е годы Россия была фактически оккупирована сектами – Церковь зашевелилась, началась какая—то активность, писались и распространялись хорошие книжки… Сейчас, когда, как кажется, потоку сект поставлен заслон, и первые лица государства при удобном и неудобном случае напоминают о своем Православии, – снова в некоторых епархиях наблюдается неприятное расслабление.
– А какое время было благотворнее в нравственном отношении – 70—е, то есть сумерки империи, или все—таки 90—е с их беспределом и свободой?
– Свои бездны были везде… Советский Союз мог бы по—китайски переродиться в нормальную империю – наиболее органичную для России форму бытования, – если бы не Михаил Андреевич Суслов с его марксистской упертостью и мертвенной скукой, которая помешала России перестроить марксизм в нормальную государственническую идеологию… Но в любом случае я бы не хотел вернуться туда. Мне интересно жить сегодня.
– Скажите, Вы знакомы с организацией «Идущие вместе», если да, как вы относитесь к их деятельности?
– Я кошка, которая гуляет сама по себе, и ни с кем вместе не ходит.
– Я спросил про них, потому что они пробуют реанимировать цензуру. Считаете ли Вы, что определенные произведения культуры необходимо запретить?
– Сама по себе эта идея меня не травмирует. Элементарная нравственная цензура вполне может быть.
– А кто тогда будет цензором?
– Начнем с того, что цензура у нас есть. Каждый раз, когда наши горе—демократы говорят, что не надо никакой цензуры – они хотят сказать, что цензорами будут лично они. Когда они говорят, что журналистика должна быть независимой – они подразумевают, что это они будут делать свою газету и диктовать свои условия. Нет более жестких цензоров, чем наши демократы.
Вот несколько заметок из 19 века:
"Самодовольный либерализм наш в те дни был всесилен: ни ум, ни талант, ни богатое сердце не давали того, что всякий тупица имел в жизни, в печати, если на лбу его светилась медная бляха с надписью "я либерал". Вот эта—то несправедливость, что люди расцениваются не "по душам", а прямо "по кастовым признакам" таких—то убеждений, подняла, и на много лет подняла, всю мою силу моего негодования против нее: как мы волнуемся же против привилегированных высших учебных заведений, откуда выходя и без знания и без сердца, люди уже по одной своей заштампованности получают сразу "9 классный чин" должности. Таким образом источником моего анти—либерального настроения было общее христианское чувство и вместе демократическое (все люди равны по душам, и добряк—консерватор выше прижимистого либерала)" (Василий Розанов)[18].
Вот стихотворение Бориса Алмазова "Социалисты", написанное в 1871 году:
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В трескучих фразах утопая,
Кричала Герцену ура!
В те дни неведомая сила,
Как аравийский ураган,
Вдруг подняла и закрутила
Умы тяжелых россиян;
Все пробудилось, все восстало
И все куда—то понеслось —
Куда, зачем – само не знало, —
Но все вперед,
Во что б ни стало,
Спросонок пер ленивый росс.
Чиновники, семинаристы,
Кадеты, дамы,гимназисты.
Квартальные, профессора,
Грудные дети, фельдшера.
Просвирни, даже генералы —
Всё поступило в либералы,
Бывало, если гимназиста,
Лет эдак в девять прогрессиста,
Слегка начальство посечет,
Уж он на власти гневом пышет,
На суд журнальный их зовет
И в «Колокол» доносы пишет,
И благодушный Огарев
На целый мир подъемлет рёв.
Бывало, кто без уваженья
Смел о разврате говорить,
ему не жить —
«Он враг прогресса, просвещенья»,
Все дружным хором закричат:
Он враг младого поколенья!"
Начальник не дерзал дышать
И ощущал благоговенье,
Неловкость и священный страх
При либеральных писарях
Из молодого поколенья,
И штрафовать их не дерзал
За упущенья, беспорядки,
И по гуманности прощал
Им пьянство, леность, даже взятки!
Когда ж решался сдуру он,
Отсталый вспомнивши закон
И мнимый долг свой исполняя,
Из службы выгнать негодяя, —
То открывалось невзначай,
Что удаленный негодяй
Был не простой, обыкновенный
Мерзавец добрых старых дней,
Но жрец доктрины современной
– Мерзавец – проводник идей;
Что был он в Лондоне известен,
И был хоть на руку нечист,
Но был в душе глубоко честен,
Как всякий истый коммунист,
– Тогда «общественное мненье»
Вдруг поднимало страшный вой:
"Где ж наш прогресс, где просвещенье,
Когда погиб за убежденья
Наш гражданин передовой!"
В ХХ веке Николай Лосский точно сказал о Бердяеве, что тот "был просто одержим мракобесием свободы"[19]. А в 1935 г. в Париже диспут по поводу софиологии закончился тем, что Борис Вышеславцев просто избил Максима Ковалевского, одного из единомышленников В. Лосского и оппонента о. Сергия Булгакова[20].
Вообще сторонники “открытого христианства” парадоксальным образом творят вполне закрытый его вариант. Декларируемая открытость к опыту “западных братьев” совмещается с поразительной глухотой к опыту собственно православному, к отрезанности от реального церковного мира. Об открытости и терпимости отца Георгия Кочеткова можно судить хотя бы по его неоднократным высказываниям о том, что он спокойно будет причащаться вместе с экуменически настроенным католиком, но взаимное причащение с православным фундаменталистом считал бы невозможным[21]. И здесь приходится напомнить, что Апостольские правила (своего рода конституция Церкви) предупреждают (в 8—м правиле), что священник, отказавшийся от причастия с другим православным священником, и не приведший канонически убедительных оснований для такого своего поступка, сам должен быть лишен сана. Вообще нельзя не заметить, что экуменические настроения русских филокатоликов питаются не столько тягой к тому свету, что они видят в опыте западных христиан, сколько неприязнью к реальному православному миру, в котором они живут. Это известное искушение любви к дальним, питаемой прежде всего осуждением ближних…
"Мракобесие свободы" – черта, присущая и тем московским демократическим приходам, где служат духовные потомки отца Александра Меня. На словах они за многообразие мнений и свободу дискуссий в Церкви. Но о тех, кто смеет не видеть в трудах о. Александра эталон православного мыслителя, выражаются языком большевистской пропаганды – "Что бы ни шипели в его адрес завистники и ненавистники…"[22]. Мои книги они никогда не пускают к себе – я не из их гнезда[23]. Также и в прессе – есть определенные телепередачи, где я никогда не смогу появиться. Там совершенно четкая установка: найдите другого батюшку, тупенького какого—нибудь или там косноязычного, чтобы создал соответствующий имидж Православию.
