Пока мы находимся, так сказать, на стадии гусеницы, любое наше представление о существовании после смерти может быть основано только на образах, метафорах, символах и картинах, которые в корне ошибочны. Так как мы глядим на окружающее сквозь призму нашего телесного бытия, то и жизнь, и смерть описываем при помощи все тех же физических образов; они обычно не соответствуют действительности, однако позволяют соприкоснуться с совершенно иным миром. В любой культуре символику нельзя воспринимать буквально, и если человек верит, что после смерти у него вырастут крылья, то ему следует понимать это сугубо аллегорически.
Наше представление о жизни после смерти является не истинной реальностью, но лишь символом иного существования. Человек не может описать что-то столь сильно отличающееся от его знаний и опыта — у него просто не найдется нужных слов. Люди, пережившие клиническую смерть, не в состоянии точно передать, что с ними происходило, потому что им приходится использовать образы земной жизни, взятые здесь, в этом мире, чтобы выразить то, что происходит в мире ином. Все, что они говорят, в какой-то степени бессмысленно, ибо между предсмертным состоянием и жизнью лежит непреодолимая пропасть. Созданные ими образы помогают определить отношение к смерти, однако они — не более чем эмоциональные реакции.
Несмотря на невозможность преодоления пропасти между телесной и бестелесной жизнью, мы, по крайней мере, пытаемся представить себе, что же там, на другом ее краю. Необходимо, насколько возможно, игнорировать конкретные образы и разработать абстрактные понятия. Это могут быть просто экстраполяции опыта нашего тела, зато они больше похожи на правду.
Хотя опыт физического существования приобретается в основном посредством органов чувств, в повседневной жизни мы часто сталкиваемся с несенсорным опытом. (Данный опыт не идентичен с экстрасенсорным восприятием — ЭСВ, которое является отдельным объектом изучения. В случае с ЭСВ приходится отделять правду от многочисленной лжи и сфабрикованных фактов). Эти формы восприятия относятся скорее к душе, чем к телу, хотя их носителем является вполне материальный мозг. Самыми распространенными из них являются память и воображение, которыми наделены все, хотя и в разной степени. Большинство людей помнят и даже в состоянии описать свой прошлый опыт (в основном это будут зрительные образы, но иногда — звуки, запахи и тактильные ощущения). Мы даже в состоянии представлять себе то, чего никогда не встречали в реальной жизни, а у значительной части людей это может вызвать физический отклик — не менее мощный, чем тот, что вызывается непосредственно чувственными ощущениями.
У каждого бывают сновидения, и все, что мы видим во сне, воспринимается нами как абсолютная реальность. Существует множество психологических теорий (от Фрейда до бихевиористов), объясняющих природу снов, но даже если предположить, что механизм их возникновения сугубо материален, то, что предстает в сновидениях, безусловно, имеет нематериальную природу. Поэтому все мы обладаем определенным опытом нефизической жизни, который может помочь нам вникнуть в суть бестелесного существования.
Давайте обратимся к некоторым аспектам понимания смерти у евреев. В момент смерти, каким бы он ни был — мучительно болезненным или радостным моментом выхода на волю, обретения свободы[1], — душа переносит все образы, полученные при жизни в теле, в иной мир. (Выражение «иной мир» имеет смысл только с нематериальной точки зрения. Нельзя говорить о другом мире так, будто он находится за соседней дверью, где-нибудь в стратосфере или в земной коре). Ведь все образы и мысли души связаны с жизнью тела, особенно если этому телу семьдесят или восемьдесят лет. Несмотря на то, что в смерти подобные «телесные» понятия не имеют смысла, существует определенный промежуток времени, когда душа ощущает себя так, будто она все еще находится в теле. На иврите этот воображаемый мир называется олам ѓа-димьйон — «мир воображения»[2].
Весь жизненный опыт — часть нашего внутреннего мира. С точки зрения философии, само существование мира вне нас недоказуемо. Поэтому после смерти человека остается жить его душа, попадая в олам ѓа-димьйон, где все продолжается как обычно. Душа идет на работу, встречается с друзьями, ведет полноценную, но «поддельную» жизнь, которая является продолжением предшествующей: встречи, брифинги, ссоры с супругом или супругой, проблемы с детьми, поломки в машине и т. д. Все нефизическое существование построено полностью на телесных образах, ни один из которых больше не является реальностью.
Подобное сильное ощущение реальности субъективно и иллюзорно. В качестве примера подобному явлению можно привести такой феномен, как фантомные боли. После ампутации какой-либо части тела человек зачастую чувствует боль или зуд в уже не существующей конечности. Хотя подвергшийся операции знает и может увидеть собственными глазами, что конечность отделена от его тела, в душе он не в состоянии изменить представление о самом себе и смириться с мыслью, что этой части у него уже нет. Подобная трансформация еще тяжелее, если связь сильнее и глубже, если речь идет о самом теле.
После смерти душа сохраняет фантомный образ своего существования. Душа, которая не готова к смерти, к переходу в другую форму бытия, может долго находиться в плену у этого фантомного образа. Есть множество рассказов о людях, застрявших в таком мире[3]: иногда душа знает, что тело, в котором она пребывала, мертво, иногда не понимает этого, но она не в состоянии освободиться от власти памяти о физической жизни.
Иногда это нелепо, иногда это — страшная виртуальная реальность. Так, человек, который при жизни больше всего любил управлять каретой, запряженной четверкой лошадей, на хорошей дороге, будет управлять этими же лошадьми на бесконечной дороге олам ѓа-димьйон.
Следующий этап нашего путешествия в мир души на иврите называется каф ѓа-кела — «праща»[4]. И, опять-таки, если воспользоваться сравнением из сферы материального, речь идет о метаниях души, как бы перебрасываемой из одного конца вселенной в другой. Исчезают физические границы возможностей мозга, которые могут помешать нам; душа вновь переживает каждое событие прошедшей жизни и воспринимает его с позиции другой, высшей формы бытия. При жизни человек помнит только то, что с ним уже было. Каф ѓа-кела позволяет заново пережить и оценить прошлое, уже зная, как оно отзовется в будущем[5].
На этапе каф ѓа-кела человек ощущает прожитую жизнь как бесконечную кинопленку, вновь и вновь показывающую один и тот же фильм. С каждым новым витком некоторые места размываются, а другие при этом высвечиваются ярче, душа все лучше понимает, чем она обладала и чего ей не хватало, что было важно и что не имело значения, что было правильно и что нет, к какому результату привели те или иные поступки. Теперь она смотрит на жизнь под совершенно иным углом и оценивает ее по другим критериям. О них ей могло быть известно еще в земной, материальной жизни, но тогда они казались неприменимыми.
Для многих людей в их земном существовании хорошее пищеварение было важнее вопросов о добре и зле. Лишившись тела, мы начинаем рассматривать жизнь как единое целое, и то, что раньше казалось столь важным, представляется глупым, ненужным и бессмысленным.
Примерно так же взрослые вспоминают о детстве. Повзрослев, мы смотрим на свои юные годы с позиции умудренного опытом человека, и занимавшие нас в детстве проблемы и заботы теперь кажутся либо забавными и несерьезными, либо постыдными и вызывающими неловкость, в лучшем случае — снисходительное умиление. В каф ѓа-кела мы видим каждую свою ошибку, каждый промах и глупость; мы вдруг осознаем, сколько времени, сил, энтузиазма — сколько жизни — потрачено впустую. Чем глубже мы чувствуем это, тем сильнее боль и сожаление. Все становится понятным и очевидным, но, увы, слишком поздно. Душа тщетно пытается совершить невозможное: изменить прошлые поступки или, хотя бы, заново проанализировав, каким-то образом исправить их. В некотором смысле старость готовит нас к отделению души от тела — ведь в этом периоде жизни тело уже немощно и не так важно для нас, как раньше. Именно поэтому для многих старость — время душевного покоя и безмятежности, ибо с угасанием тела и его желаний ничто не мешает проявлениям души. Для тех же, чья жизнь была подчинена удовлетворению потребностей плоти, старость — это время мук и страданий, ведь привычные желания их не покидают, но больше не могут быть осуществлены. Однако, рассуждая телеологически, старость во всех случаях смягчает последний удар, который наносит нам смерть.
