Согласно этому тексту, эфиопский царь Элесвоам (Калеб), завоевав Аравию, «очень многих там убил», «остальные же убоялись и обещали ему принять святое крещение — и иудеи, и разнообразные язычники (καί αλλοδαπών έθνών)[252]. Поскольку среди тамошних [людей] не было ни епископа, ни иерея, ни диакона, ни кого другого из клира святой церкви… написал святейший царь Элесвоам (Калеб) александрийскому патриарху Протерию… выбрать в его патриархате мужа мудрого, образованного, разумного и знающего, начитанного как следует в Ветхом и Новом завете. [Царь просил] рукоположить этого [человека] епископом и послать к нему со всем для него необходимым и с церковным причтом (μετα καί της αύτοΰ απάσης χρείας τε καί ακολουθίας έκκλησιαστικής)»[253]. Выбрав в епископы Григентия, патриарх Александрийский, «когда все было приготовлено, вручил святому, без упущений (ανελλιπώς), все, что было тому потребно, а заодно и тем, которые хотели отправиться вместе с ним (συναποδημεΤν)»[254].
Когда Григентий прибыл к царю Калебу, находившемуся в дравии, «царь взял его за руку, и они взошли [в покои], где он жкил, и когда царь воссел на троне своем, а блаженный подле него, прибывшие [назад из Александрии послы царя] подали ему письмо патриарха Протерия, а заодно и те дары, что тот ему отправил… Взяв с собой епископа, царь отправился освящать церкви, которые он построил Господу… При этом божественный Григентий походя (έν τω διαβαινειν), во время освящения, для каждой церкви рукополагал одного священника»[255].
В качестве приложения к Житию Григентия в рукописной традиции фигурируют так называемые «Законы химьяритов». Это — единственный в своем роде образец миссионерского законодательства. Некоторые исследователи утверждают, что «Законы» были написаны самим Григентием, но даже если допустить, что этот текст не являлся подлинным законодательным актом, он остается памятником византийской миссионерской мысли, пусть и более позднего времени, пусть и теоретической. Бросается в глаза, что законы предписывают новообращенным арабам правила жизни, куда более суровые, чем те, что существовали в давно крещенной Империи (ср. ниже, с. 160). Для неофитов категорически возбраняется театр; не оставлено вообще никаких светских праздников; под страхом членовредительских наказаний запрещен внебрачный секс; люди, застигнутые за добрачными интимными отношениями, избавляются от кары только в случае немедленного согласия на брак; запрещается проституция, строго наказывается содержание притона; отказ от «чистого» образа жизни карается смертью и т. д. Практически все гражданское право в «Законах» превращено в уголовное, а все частное — в государственное. Самим ромеям и в голову не пришло бы придерживаться столь кровожадных предписаний[256]. «Законами» навязывалось сугубое благонравие: дважды вдовец обязывался уйти в монастырь; даже рабы должны были жениться, хозяевам предписывалось о рабах заботиться; запрещалось попрошайничество и жестокое обращение с животными (был прописан даже предельно допустимый вес груза для вьючного скота). Вопреки римскому праву, за драку наказывались °ба дерущихся, независимо от того, кто виноват; бедные приговаривались к штрафам, а богатые — к телесным наказаниям. «Законы» нагружали государство массой разнообразных функций: чиновникам вменялось в обязанность следить за ценами на рынках и поддерживать их на «справедливом» уровне; арендную плату повелевалось снижать; нищих полагалось содержать на казенный счет (и принимать меры к тому, чтобы иностранцы не видели следов бедности). В целом «Законы химьяритов» — это тоталитарная миссионерская утопия, нацеленная на создание идеального государства[257]. Кстати говоря, роль царя, пусть и благочестивого, должна была, в соответствии с этим проектом, снизиться: так, царские статуи и могилы, в отличие от Византии, не наделялись правом убежища, а при персоне царя должен был быть создан совет из «святых мужей» для решения важнейших вопросов[258]. Если в византийском праве Бог лишь вдохновляет законодателя, связанного, помимо этого, также и многими внерелигиозными соображениями, то в «Законах» религия диктует свои правила непосредственно[259]. Если текст данного памятника возник в официальных кругах, это является важнейшим показателем того, как именно Византия мыслила свои миссионерские функции. В случае же применения подобного кодекса на практике он явно должен был вызвать недовольство среди новокрещенных арабов.
В 577 г. персы захватили химьяритское государство. Видимо, они не стали истреблять там христианство в целом, но, верные своей политике, разрешили тот его толк, который находился под строгим запретом в Византии. В данном случае это оказался афтартодокетизм (юлианизм). Во всяком случае, в VII в. Анастасий Синаит воспринимает политоним «наджраниты» (ΝαγρανΤται) как синоним для обозначения юлианистов, утверждая, что те и другие «имеют одну и ту же веру»[260]. Афтартодокетизм получил такое распространение в Аравии, что повлиял даже на зарождающийся ислам: 156–я айята 4–й суры Корана слово в слово повторяет «юлианистский» подход к проблеме крестной смерти Христа![261] Тем не менее византийцы не утеряли связей с тамошними христианами: согласно арабской легенде, епископ Наджрана в VII в. Абу–Харита, когда к нему прибыли посланцы пророка Мухаммеда, отказался принять ислам «по причине их [ромеев] обращения со мной, того, что они давали титулы, платили субсидии и почитали меня. Рум [Византия] глубоко враждебен к Пророку, и если бы я принял его, они забрали бы у меня все, что вы видите»[262]. В 787 г. на Соборе в Константинополе присутствовал некий «Петр, пресвитер химьяритов»[263].
Таким образом, Йемен представляет собой пример активной миссионерской деятельности византийцев далеко за пределами их собственных границ. Пример этот демонстрирует как организационную силу имперской церкви, так и ее оперативную слабость, неумение приспособить теоретические постулаты к конкретным обстоятельствам жизни варваров. Коль скоро миссионеры действительно навязывали химьяритам составленные для них «Законы», то неудивительно, что духовные плоды деятельности византийцев в Химьяре оказались недолговечны.
V. Арабы византийско–персидского пограничья
Если вмешательство Юстиниана в религиозную жизнь Южной Аравии преследовало стратегические цели, то крещение арабских племен (ср. выше, с. 51 сл.), соседивших с Империей на востоке, было связано с необходимосгью оберегать от них границы. К V в. в лимитрофной зоне между Византией и Ираном оформились два влиятельных кочевых союза — лахмиды и гассаниды. Лахмидский правитель Абу–Джафур дважды подвергался христианской агитации: впервые в 500 г. ему направил письмо монофисит Филоксен Маббугский, второй раз, в 513 г., — столь же страстный монофисит Севир Антиохийский (он был патриархом в Антиохии с 513 по 518 г.)[264]. В это время Империя все еще активно использовала монофиситов для миссионерской деятельности (ср. с. 82), но лахмиды, являвшиеся клиентами Персии, в основном принимали несторианство, запрещенное в Византии и потому находившееся под патронажем шахов. Когда в 524 г. монофисит Симеон из Бет–Аршама начал проповедовать в Хире, столице лахмидов, то местные жители пожаловались персам, что это — византийский агент, и арестовали его[265].
Западнее лахмидов кочевали гассаниды, которые, будучи клиентами Византии, приняли монофиситство[266]. В 542 г. монофиситский патриарх Александрии Феодосий, пребывавший в Константинополе, под покровительством императрицы Феодоры, по просьбе гассанидского князя Арефы рукоположил двух епископов для его владений: Якова Барадая и Феодора Аравийского, видимо, араба по происхождению. Феодор подчинялся патриарху Антиохии, но его епархия была «кочевой» — она охватывала hertha, т. е. становища бедуинов[267]. Это был страстный миссионер[268], о котором, однако, ни слова не сообщают греческие источники.
Другой проповедник, Ахудеммех, рукоположенный в 559 г., обращал в какое‑то нехалкидонское христианство (скорее всего монофиситство) арабские племена, «живущие в шатрах» в области Джазира. Его сирийское житие[269] содержит богатейший материал о миссионерстве среди варваров–кочевников, и оно безусловно заслуживало бы подробнейшего разбора— однако Ахудеммех был не византийским, а персидским подданным. Его плодотворная деятельность, закончившаяся мученической кончиной от рук персов в 575 г., никак не была связана с Византией (где к тому времени монофиситство начали жестоко преследовать), но сильно повлияла на монофиситскую церковь. В сравнении с Житием Ахудеммеха, наполненным мельчайшими деталями миссионерского быта, особенно хорошо заметно, сколь мало нам известно о греческих миссионерах. Из сирийского текста мы узнаём, как сильно опасался герой трудностей арабского языка[270] — греки практически ничего не сообщают о лингвистических затруднениях (ср. с. 304). Агиограф ставит читателя в известность о том, что Ахудеммех не пытался побудить кочевников к оседлости[271] — в то время как византийцы именно это считали своей главной задачей (ср. с. 309); Житие сообщает, что миссионер «собрал и привел священников из многих областей, мягкими словами и дарами он убедил и обласкал их с тем, чтобы в каждом роде поставить одного священника и диакона, он установил и дал имена церквам по именам шейхов их родов, для того чтобы они помогали во всяком деле и [со всякой] вещью, потребной для них»[272] — и о подобных маленьких миссионерских хитростях мы ни слова не узнаём от византийцев!
