Ознакомительная версия.
Князь Острожский знал, что Гедеон тут закрепляет формально чистую фикцию. Но он сознательно подавал эту руку помощи утопающему. Гедеон, конечно, лжет, будто он не ведал, что будет написано на бланках. Если в 1590 г. вопрос шел только о притеснениях, то почему же не подписались тут все епископы и особенно сам митрополит? A куда же девать ответ короля 1592 г. об унии 4-м епископам? Почему Гедеон тогда не протестовал? Если Кирилл Терлецкий уже раз их обманул, то почему же в 1594 г. в Сокале Гедеон дал ему вновь доверенность? A униатский сговор во Львове в 1595 г. у самого Гедеона? Кн. Острожский все это понимал, но Гедеону не было другого выхода, кроме этой формально-юридической лжи. A князю было важно оторвать Гедеона от унии во что бы то ни стало и связать его этим актом. Князь написал Львовскому братству о примирении с ним Гедеона. A Кирилл Терлецкий подал на Гедеона иск в королевский суд, обвиняя его в клевете. Так, с усилием, был оторван от заговора епископов-изменников не без болезненности пока единственный Гедеон Львовский.
Открытая борьба за унию и против нее
Последствия манифеста Острожского и обнаружения архиерейской измены вызвало серию открытых протестов православных мирян. В Вильне все православное мирское общество и братство отправило послов к воеводе князю Крыштофу Радзивиллу, чтобы он был им «помощью и оборонцем» против пастырей-изменников вере. Дидаскал братской школы, Стефан Зизаний, с церковного амвона возвестил, как обжую волю народа, всеобщее отлучение от православной церкви пастырей заговорщиков, равно и всех других изменников. Митр. Михаил Рогоза, продолжая отныне уже бессмысленное лицемерное укрывательство, прислал братчикам и школе своего уполномоченного, угрожая устно и церковным отлучением и судом за клевету. Но справедливого негодования мирян, пред которыми открылся лукавый обман иерархов, продолжением новых обманов уже нельзя было остановить. Виленское священство внесло формальный протест в городские книги о беззаконных действиях своих иерархов, «безо всякого синода и соглашения с народом христианским» предавших веру. Русская лавица магистрата заявила также официальную жалобу по линии своей субординации: — Виленскому воеводе кн. Христофору (Крыштофу) Радзивиллу и одновременно известила о том же Новогрудского воеводу Ф. Скумина и Киевского воеводу кн. Острожского. Ф. Скумин немедленно снесся с кн. Острожским, приглашая его заявить общее ходатайство о большом соборе, на котором православные миряне и священники могли бы свести счеты «с блудными и подступными (т. е. подкупными) пастырями нашими».
Сами затейщики унии, Кирилл и особенно Ипатий, не знали, как теперь обойтись без согласия с низами церкви и сами считали собор неизбежным, но собор так сказать «подстроенный». Они опять пришли к мысли, что следовало бы заручиться согласием кн. Острожского — начать проводить унию менее уступчивую, более близкую к идеальной мечте князя. По дороге в Краков Потей явился в Люблине к князю и хотел снискать его благоволение, откровенно показав ему подлинный акт русских иерархов согласия на унию с подписями и печатями и театрально заявил ему: «пусть князь даже сожжет этот акт, но начнет снова это святое дело» по своему плану. Потей пал со слезами к ногам князя и умолял его взять все это дело в свои руки. Кн. Острожский выслушал это ходатайство будто бы благосклонно. Он сказал Ипатию, чтобы тот от лица владык ходатайствовал перед королем о соборе. A на соборе он, князь, обязательно будет, ибо надо решать этот вопрос, по его выражению, «с согласия всего христианства». Епископы действительно ухватились за этот поворот дела и просили короля собрать собор особенно потому, что «крепчайший столб и украшение православной церкви в Литве еще не согласился на унию и требовал собора». Король было уже соглашался разрешить собор. Но… дошедшие до Кракова сведения подтверждали, что народ русско-православный уже так разошелся со своими пастырями, что запоздалый собор не обещает унии никакой выгоды. И еще хуже: православные миряне уже сговариваются на единый фронт с протестантами. Близкие королю советники отсоветовали рисковать собором. Надумали, чтобы Сигизмунд не выпускал дела из круга своего верховного королевского авторитета. Сигизмунд пошел этим путем. 28.VII Сигизмунд III одновременно публикует три свои обращения или указа: 1) кн. Острожскому, 2) митрополиту и 3) старостам пограничных замков в Польше.
I. Король уведомляет князя, что все епископы уже бесповоротно решили подчиниться папе. Король надеется, что и князь придет к тому же решению. «Что касается собора, о котором нас просили сами ваши епископы, то он нам неугоден». Судить о вере это дело пастырей. «Соборы обычно более затрудняют дела, чем устрояют что-нибудь доброе…» Вместе с письмом король отправил к князю двух сановников для личного воздействия.
II. Письмо к митрополиту начиналось похвалой за принятие плана унии, ободряло митрополита властной защитой его положения всеми средствами верховной власти и приглашало не смущаться никакими угрозами, идущими с низов. В заключение король обещал ходатайствовать перед папой — исполнить решительно все просьбы, изложенные в епископских артикулах, и оставить русским неприкосновенными все их обряды.
III. Указ к пограничникам повелевал не допускать никаких посланцев церковных с Востока.
IV. Через два дня, 30-го июля, король издает универсал ко всем православным своим подданным, чтобы связать и укрепить этим робкую волю владык. Король объявляет пред народом свою признательность епископам за их принятие плана унии. Он берет за себя и за своих преемников королевское обязательство охранять все условия унии. Приглашает народ не смущаться и не придавать никакой силы проклятиям патриархов. Обещает не отнимать у настоящих владык до их смерти никаких церковных имений и их кафедр. Обещает уравнять восточное духовенство в правах и вольностях с западным.
V. Во избежание недоразумений, того же 2-го августа подписывается еще разъяснительный универсал. Обещается исполнение всех пожеланий артикулов, но в двух пунктах подчеркнуты ограничения: «О месте в сенате» (разумеется для русских митрополита и епископов), оговаривается король — «мы обещаем рассудить с панами радами нашими и с чинами Речи Посполитой, так как это дело подлежит власти сейма. A чтобы монастыри и церкви русские не были обращаемы в костелы — это в наших королевских имениях мы запретим, но в имениях шляхетских сделать этого не можем».
Кириллу и Ипатию король дал приказ готовиться к поездке в Рим. Но смуту в лагере унии продолжал еще сам митрополит. Как человек безвольный и малодушный, он продолжал прикрываться «страусовой политикой». Разыгрывая роль законного пастыря над непокорной паствой, он объявил на все Виленские церкви интердикт на шесть недель. Иногда даже кажется, что малодушный Михаил Рогоза искренне хотел, чтобы бремя ответственности и власти было облегчено ему собором, на котором воля народа открылась бы ему ярко, и он наверняка мог бы сделать ставку даже и на твердое православие. Так, 12-го августа Михаил писал кн. Острожскому: «Я не в силах достаточно оплакать, доколе жив, нынешнего горестного состояния, в которое попал по несчастию за грехи мои. Что делать мне вперед, знает только Бог — сердцеведец. Подлинно приходится мне положить жезл и поблагодарить за него королевскую милость, чтоб прожить спокойно, а не как теперь. Я оклеветан пред вашею княжескою милостью, будто бы забыл долг и призвание свое и отважился попрать богослужение и веру восточной церкви, увлекаясь жадностью или гоняясь за Киево-Печерским монастырем, о котором и не думаю. Хотя его королевская милость и разрешил мне взять до времени этот монастырь в управление, но я на это не покушаюсь… Что же касается до веры и закона греческого, то мог бы ли я отважиться нарушить такое великое и важное дело, за которое готов лишиться не только имения, но и жизни, особенно имея подпорой вашу княжескую милость, без которого всякое дело шатко?.. Бога ради благоволите нам, духовным и мирским, созвать собор, в котором настоит великая и необходимая нужда. Здесь в Литве желают его все православные. Если будет воля вашей княжеской милости, то легко можете исходатайствовать это у короля. A собор должен быть не в ином месте, как только в Новогрудке».
В том же двусмысленном духе митрополит писал 19-го августа и своему Новогрудскому воеводе Ф. Скумину-Тышкевичу, уверяя его, что не отдавался в послушание римскому костелу: «Не зная ничего по-латыни, я не умел бы и служить с капеланом римским у одного алтаря. Пусть тот, кто старается об этом, и ищет себе места в Раде и ласки у короля. A я грешный человек желал бы лучше быть с сынами Заведеевыми, чем среди прегордых и суемудренных. О новом календаре мы предполагали переговорить, но только на соборе и со всеми вами, нашими верными христианами… Узнав, что владыки Владимирский и Луцкий на днях были у короля и собираются пуститься в Рим, я послал к ним своего посланца, напоминая, чтобы они оставили свое предприятие, которое может произвести в нашем христианском народе великое смятение, если не кровопролитие». Может быть, последнее сообщение внешне, фактически и не есть чистая ложь, ибо пред нами психология до карикатурности трусливая. Михаил безвольно запутывался и не знал, как выпутаться. Он все более приходил в ужас от приближения срока расплаты по векселям своего малодушия и двоедушия.
Ознакомительная версия.
