Но славные, героические времена Ликурга проходят, его законы претерпевают искажение, опять возникает имущественное неравенство и, в конце концов, земельная собственность до такой степени сосредоточивается в руках какой-нибудь сотни семейств, что в государстве устанавливается чисто олигархическое правление (а этот термин был уже в ходу у греков).
Последствия были таковы: Геродот пишет, что Кир сказал о спартанцах: «Никогда не боялся я таких людей, которые имеют посередине своего города определённое место, собираются туда и под клятвою обманывают друг друга». Далее Геродот поясняет, что речь идёт о рынках-базарах, которых нет совсем у персов.
Рассказывают, что Рама-Кришна нередко сидел на берегу Ганга, держа в одной руке горсть монет, а в другой — мелкие камешки. Словно взвешивая то и другое, он постепенно убеждал себя, что ценность их одинакова, и бросал в воды реки.
Великая идея СОЦИАЛЬНОГО РАВЕНСТВА, т. е. правовой равноценности всех граждан государства перед законом, — это не усе- реднённая единообразная уравниловка, а отсутствие каких бы то ни было привилегий.
Равенство надо понимать не как обезличенную шаблонную одинаковость, ибо все люди по сути своей разные от рождения и обладают различными задатками. Истинное равенство граждан подразумевает не равенство их личных способностей и возможностей, а должно заключаться всего лишь в равенстве всех перед законом: равные права и равные обязанности для всех.
Соборность — древнее, дохристианское понятие: братское единение людей в духовно-нравственное целое на основе органической общности мировоззрения.
Античные мыслители ввели следующие определения различных видов управления: аристократия, монархия, демократия, олигархия, охлократия и тирания. Все они основаны на рабовладении, все жестоки, коварны, лживы. Говорят, что подлинная демократия (в прямом смысле слова) была бы наилучшим способом правления, но из истории известно, что таковой никогда не было (да и зачем народу власть?), а всегда имели место те или иные проявления олигархии, т. е. господства немногих «избранных».
Понятие «демократия» есть фикция, самое грязное и отвратительное лицемерие, основанное на обмане и манипуляции общественным мнением. Зародилась эта ложь в эпоху патриархата, в древнегреческих городах-государствах, в условиях рабовладельческого строя. Тогда под демократией подразумевалось «народовластие» немногочисленного слоя рабовладельцев, а огромное большинство были рабами на положении рабочего скота. Известно, что к участию в Олимпийских играх не допускались не только рабы, но и «варвары» (так эллины называли всех негреков).
Платоновские мечты об идеальном государстве основывались на эксплуатации, на рабстве, так же как и большинство античных утопических проектов (Аристотель и др.).
Благородное, возвышенное учение киников, или циников, в максимализме своих социальных и этических требований призывавших к справедливому устройству общества, к отказу от излишеств и к естественной простоте нравов, было опошлено, превращено в некий жупел и приобрело впоследствии нарицательное значение чего-то антиобщественного, непристойного, «циничного».
Но в древности, согласно Плутарху, Диогена как философа ставили в один ряд с Платоном и Зеноном. Следуя своим убеждениям и воплощая свои, подчас доходящие до крайностей, идеи в жизнь, Диоген отпустил своего раба и странствовал, проповедуя кинические добродетели. Он ни пред кем не пресмыкался, всегда говорил правду, а свою котомку и нищенский плащ носил с гордостью бедняка, презирающего роскошь богачей, нажитую чужим трудом. Платы за обучение он не брал, довольствуясь самым малым и жизненно необходимым.
Диогена прославляет Франсуа Рабле («Гаргантюа и Пантагрюэль»), а Дидро в «Племяннике Рамо» изображает Диогена олицетворением идеального мудреца. Однажды к Диогену пришел сам «владыка мира» Александр Македонский: историческая встреча произошла в Коринфе. Поражённый достоинствами знаменитого философа, Александр, уходя, промолвил: «Если бы я не был Александром, то хотел бы быть Диогеном».
Со времён «перестройки» пошла мода восхвалять Столыпина, изображать его истинно русским патриотом, радетелем о «великой России». Между тем, столыпинский земельный закон (9/XI 1906) о выделении крестьян из общины на хутора, а также указ (15/XI 1906) о разрешении крестьянам закладывать свои наделы ещё более усилили расслоение крестьянства и послужили толчком к «великому потрясению»; подбросили в деревню «горючий материал» и в значительной степени ускорили социальный взрыв. Показателен голод 1911 года, охвативший губернии с населением более 20 млн. человек.
Что мог знать о русской деревне Столыпин, впервые соприкоснувшийся с ней лишь в 1903 году? Набравшись поверхностн^хх сведений о фермерских хозяйствах США с совершенно иными климатическими условиями, он решает насильно внедрить в русский многовековой быт западные образцы землепользования, создать в России «цивилизованных» фермеров-единоличников. Ему казалось, что он — просвещённый западник, понимает всю их выгоду, а невежественные крестьяне нет.
Но крестьяне сопротивлялись переходу на хутора и отруба вовсе не по темноте своей, как считали власти, а напротив, исключительно из соображений здравой житейской мудрости. Крестьянское земледелие очень зависело от капризов погоды. «Имея полосы в разных частях общественного надела, крестьянин обеспечивал себе ежегодный средний урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый — на взгорках», — пишет современный историк П.Н. Зырянов в книге «Пётр Столыпин. Политический портрет» (М., 1992).
Главная же ошибка Столыпина была в том, что он покусился на самые устои русской крестьянской жизни: общинную собственность на землю он решил заменить частной собственностью; создать массу частных землевладельцев, кулаков-единоличников, никак между собой не связанных. Это на деле расщепляло крестьянский мир, уничтожало Общину как таковую: отношения на селе строились бы не на принципе взаимопомощи, а на эгоистическом индивидуализме — на принципе товарного рынка капиталистического типа. Именно здесь и таилась главная опасность: ведь даже советский колхозник, хотя бы и на бессознательном уровне, ближе к древнерусской общинной традиции, чем несостоявшийся фермер.
На чём стояла русская деревня? На Общине — основе русского образа жизни. Общинность касалась всех сторон бытия русского селянина, и существование вне Общины было немыслимо. Хотел ли того Столыпин, или не хотел, но его реформа была направлена прямо против крестьянства. Она разрушала традиционную сельскую общину как экономический, социальный и самоуправляемый организм. Навязанная сверху капитализация сельского хозяйства, насаждение буржуазных порядков, поощрение алчных частнособственнических устремлений разрушали основы крестьянского мира, разобщали людей и противопоставляли их друг другу, внося раскол в общину. Раскол пошёл по всей огромной крестьянской стране. Село разорялось: беднейшие крестьяне вынуждены были продавать или закладывать свои крохотные земельные наделы, идти в батраки, что обостряло классовую борьбу в деревне. Начатая Столыпиным в 1906 г. «революция экономическая» закономерно привела к революции социальной — к революции миллионов мужиков в солдатских шинелях (Мировая война только ускорила Революцию).
Столыпин полагал, что западный аграрный образец сможет прижиться и на русской почве. Однако, будучи перенесённым в совершенно иную стихию, образец этот и привёл к совершенно иным последствиям, чем на Западе. Как верно отмечает современн^хй публицист-исследователь Вадим Кожинов, — «русские хуторяне оказались даже намного более склонными к бунту, чем общинные крестьяне».
Политику насаждения индивидуальной кулацкой собственности царское правительство проводило всеми средствами самодержавно- полицейского режима. Деревня, как могла, сопротивлялась новым земельным законам и разделу общинных земель. Землемерам приходилось работать под вооружённой охраной. Газеты писали о поджогах помещичьих усадеб как о пожарной эпидемии. Власти так ничего и не поняли, и когда крепкие крестьяне-хуторяне, переселившиеся поодиночке в Сибирь, снова начинали вести там общинное хозяйство (в чём и заключался знаменитый «сибирский феномен»), последовало распоряжение — произвести насильственное размежевание и в Сибири. «Наш крестьянин не стал собственником-буржуа, каким должен быть всякий культурный мелкий земледелец», — сетовал небезызвестный либерал-прогрессист П. Струве. Да, наш «отсталый», «некультурный» народ, желающий жить по Правде, а не по «законам рынка», более сохранил человеческие отношения, чем «передовой» Запад. Вот что писал по этому поводу Лев Толстой: «Если бы правительство было умным, нравственным и немного русским, оно бы поняло, что земля божья не может быть предметом частной собственности, что русский человек стоит в этом важнейшем вопросе нашего времени далеко впереди других народов».
