Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Оливье Клеман
Книга Отблески света — сборник текстов Оливье Клемана, посвященных красоте и искусству. Этот труд удостоен премии Логос–Эйкон, врученной Оливье Клеману римским Центром Алетти по случаю восьмидесятилетия.
Этот юбилей предоставляет собой прекрасную возможность поговорить об авторе книги. Однако в духовной автобиографии, озаглавленной Другое солнце, Оливье Клеман категорически отказывается от рассказа о самом себе. Не из–за ложной скромности или от избытка смирения, — его аргументы совершенно иного порядка: «Мне нравится слушать, как другие говорят о себе, я же о себе говорить не люблю. Что представляется мне единственно важным, так это тот поворот сердца, что делает осуществимым будущее. «Иди и впредь не греши», — говорит Иисус взятой в прелюбодеянии женщине, спасая ее от избиения камнями. Все вновь и вновь обновляется. Нет больше смерти. Тем не менее смерть остается зеркалом, в которое мы не перестаем смотреться… Вот почему мне не кажется возможным говорить о себе, — зеркало разбито. Но я хотел бы попытаться говорить о Нем. О том, как Он ищет нас. Как Он искал и нашел меня».
Центральная ось жизни Оливье Клемана — спасение, явленное во Христе; следовательно, если мы хотим рассказать об Оливье Клемане, нам надо говорить о Христе и о дарованном Им спасении. Я глубоко обдумал это утверждение и вывел из него три основных положения, которых было бы достаточно для того, чтобы обратить внимание на богатство его свидетельства и актуальность его мысли. Эти же самые пункты стали, безусловно, одной из главных причин присуждения ему центром Алетти первой премии Логос–Эйкон.
Начиная с опыта спасения
Встреча с Христом, открывшемся как Спаситель, и ответ веры в исповедании Господа воскресшего представляют собой завершение долгого периода жизни Оливье Клемана, обуреваемой «поиском Бога в Его отрицании», тогда как Бог искал его, чтобы подарить ему жизнь; это открытие Духа Святого, души и бесконечности, откровение невидимого и духовного, филогенез Духа, который приводит к тайне Иисуса. Так Оливье Клеман повествует притчу о своей жизни христианина, с теми полным сознанием и богословской ясностью, что сопровождают все его труды, — через Дух, в Сыне, к Отцу. Вера в Святую Троицу позволяет ему пережить некий исход, путь от изоляции к общению, посвящение в сообщество, каким станет для Оливье Клемана Православная церковь, связанная с Вселенским Константинопольским патриархатом.
В 1999 г. конференция католических епископов Европы заявила, что пришло время евангелизации крещеных. С чего бы это? Ответ прост — у многих христиан сегодня отсутствует подлинное богословие Святого Духа и опыт Святого Духа. Религия может превратиться в набор абстрактных понятий, Церковь, как говорил H.A. Бердяев, может свестись к обществу гуманитарной поддержки; однако христианская вера требует личного выбора, опыта познания Бога в лоне общины, встречи с Христом, который заставляет нас изменить наши привычки, наш стиль жизни, наши идеи… Дух революционен, Он превосходит все допущения психологизма и морализма. Путь Оливье Клемана подвергается огромному испытанию исповедания греха и, следовательно, испытанию огнем прощения, сострадания Бога: Он сказал мне, что зло заключено во мне, каким я был… Он сказал мне, что я нуждаюсь в прощении, в исцелении, в сотворении заново, и что в Нем я прощен, исцелен и заново сотворен. «Се, стою у двери и стучу». И я отворил. Воспоминание о встрече со Спасителем больше не покинет Оливье Клемана. Именно оно превращает его в подлинного свидетеля Воскресения, сделавшего из своей жизни необычайно значимую пророческую притчу.
Поэзия, искусство и красота выявляют единство
Поэзия рано потрясла Оливье Клемана и стала для него неким путеводителем, указывающим дорогу к духовному. Богословие, на своих вершинах являющееся поэзией, заставляет нас рассматривать спасение как единство. Поэтический разум умеет использовать символы, превосходящие предвзятость концепций, противопоставление истин и навязчивое стремление к доказательству принципов. Символы и образы составляют в литургии язык, выражающий и передающий всю глубину, широту и высоту разума веры, покоящегося в любви Христа. «В том, что происходит со мной, и что я пытаюсь рассказать, как отличить мое участие отучастия в этом других? Все возрастает в дружбе, что раскрывает, впрочем, совсем немного, то неисчерпаемое единство, где Бог дарит Себя рыбакам и мытарям». Оливье Клеман хорошо умеет переходить от растекания по древу, от рассеивания чувств и идей к концентрации мысли, созерцающей правду в Личности, во Христе: «Наполовину погребенная под враждебной историей, столп и утверждение истины (1 Тим 3:15), эта Истина преображает и животворит разум, весь человеческий разум, который сегодняшние христиане, похоже, боятся и предпочитают не замечать». Благодаря присущему ему чувству мудрости и интеллектуальной честности Оливье Клеман поднимается над бесплодными дискуссиями, противопоставляющими философию и богословие, научные методологии и поиск конечного смысла вещей. «Если кто–то не находит божественного золота в решете своей науки, это означает, что его решето недостаточно частое». С этой точки зрения ясно, что опыт и труды Оливье Клемана могут способствовать поиску новых путей для богословия и новой евангелизации Европы.
Оливье Клеман влюблен в красоту, — не в эстетизм, он свободен от всякой идеалистической или идеологической спекуляции в отношении красоты; опубликованные в сборнике Отблески света тексты свидетельствуют об этом, красота для него располагается в одном ряду с богословием, с духовностью, с экклезиологией. Красота — это осуществленное единство. Но именно любовь обеспечивает в единстве великолепие разнообразия. Любовь творит сопричастность в пасхальном смысле, поскольку именно таким образом мы познали спасение: пасха — это страдание, пролитая кровь и выставленная на надругательства грешников вплоть до смерти плоть Богочеловека; пасха является тайной любви, празднующей свою смерть и воскресение, и, все объединяя, красота предстает как драматическое измерение любви. Этим переживанием страдания, света и песнопения проникнуты все образы и язык Оливье Клемана.
Экуменизм, общее отношение
Тот факт, что в центр автобиографии он помещает Христа, рассматриваемого как единственное и истинно заслуживающее нашего внимания действующее лицо, открывает еще одно очень важное измерение души нашего друга Оливье Клемана и его творчества: это экуменическое мышление. Во время Пятидесятницы, как нам повествуют об этом Деяния Апостолов, каждый слышал, как апостолы говорили на его языке, ибо они провозглашали великие дела Бога. У всех них была только одна тема для беседы — благовествование о неизреченной милости Бога. Когда же, напротив, каждый желает рассказать что–то хорошее о себе самом и выставить на первый план собственную персону, значимость и оригинальность своих трудов, общение становится затруднительным. О. Павел Флоренский справедливо отмечал, что встреча христиан зависит, помимо прочего, от радикализма их ориентации на Христа. Чем более Христос оказывается горизонтом для нашего взгляда, тем более глубока наша встреча друг с другом; тем более мы хотим говорить о Нем, тем более мы понимаем друг друга, наши различия становятся гармонией, гармонией единства в разнообразии. Если же, напротив, христиане сильно озабочены защитой своего собственного блага, встреча церквей будет затруднительна, как и их открытость, и прием ими нынешних, не имеющих веры, людей.
Итак, экуменизм Оливье Клемана зиждется на том, что Христос есть центр всякой жизни, когда он отказывается говорить о самом себе, уступая место встрече, когда он замечает, что в небесной лазури навсегда запечатлено лицо, «Лицо распятого Вседержителя, преображенного мужа скорбей», уносящего свою жизнь «из лазури пустой в лазурь наполненную, от лазури, замкнутой на своей собственной красоте (но за ней — сумерки) — к лазури, сияющей вокруг Лика ликов (и за ней — любовь)». Оливье Клеман не мог бы быть заурядным собеседником в экуменическом диалоге, в активизирующемся общении и взаимном познании христиан. Его экуменизм укоренен в фундаментальной структуре его веры, чем он нажил себе немало врагов благодаря искренности своего страстного убеждения в том, что однажды богатствам христианства будет суждено оплодотворить мир, мир, в котором торжествует смерть и отсутствует Бог: «Следует, чтобы встретились и оплодотворили друг друга восточное чувство тайны и западное ощущение исторической ответственности. Православие призывает Запад взглянуть на распятого Бога и обоженного человека. Христианский Запад напоминает православию, что нужно не только говорить, но и делать. Встреча высвечивает новое лицо Богочеловечности». То же самое убеждение Оливье Клеман выскажет почти 30 лет спустя, комментируя мозаическое убранство папской капеллы Mater Redemptmis [1]: «Я по–прежнему очарован необычайным динамизмом, укорененном в Предании; динамизмом, выражающим ценность Предания для нашего времени, для сегодняшнего дня, того Предания, что приведено в движение динамизмом Запада, задающего вопросы обо всем. Именно это я и люблю на Западе больше всего: то, что в этом динамизме он готов быть оплодотворен Востоком. Великое, подлинное Предание является не только памятью и передачей, — что Восток сегодня так боится потерять, — но жизнью Святого Духа в теле Христа; оно также обращено к будущему; искусство, вдохновляемое им, непременно знает посещения эсхатона… Оно включает, в точности как его евхаристический центр, одновременно воспоминательное и эсхатологическое напряжение».
