Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет [6].
Христос безмолвствовал – и в том должно видеть глубокий смысл. Но
уж коли заговорил – мы ждем ответа на величайший вопрос, какой только
может задать человек Богу; ибо ответ должен звучать для вечности, и не
один лишь прокуратор Иудеи будет внимать ему. Но все сводится к
заурядному сеансу психотерапии. Мудрец-проповедник на поверку оказался
средней руки экстрасенсом (выразимся по-современному). И нет никакой
скрытой глубины за теми словами, никакого потаенного смысла. Истина
оказалась сведенной к тому незамысловатому факту, что у кого-то в данный
момент болит голова. Нет, это не принижение Истины до уровня обыденного
сознания. Все гораздо серьезнее. Истина, по сути, отрицается тут вовсе,
она объявляется лишь отражением быстротекущего времени, неуловимых
изменений реальности. Иешуа все-таки философ. Слово Спасителя всегда
собирало умы в единстве Истины. Слово Иешуа побуждает к отказу от такого
единства, к дроблению сознания, к растворению Истины в хаосе мелких
недоразумений, подобных головной боли. Он все-таки философ, Иешуа. Но его
философия, внешне противостоящая как будто суетности житейской мудрости,
погружена в стихию "мудрости мира сего".
"Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано:
уловляет мудрых в лукавстве их. И еще: Господь знает умствования
мудрецов, что они суетны" (1 Кор. 3, 19-20). Поэтому-то нищий философ
сводит под конец все мудрствования не к прозрениям тайны бытия, а к
сомнительным идеям земного обустройства людей.
"В числе прочего я говорил, – рассказывает арестант, – что всякая
власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет
власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство
истины и справедливости, где вообше не будет надобна никакая власть" [7].
Царство истины? "Но что есть истина?" – только и можно спросить вслед за
Пилатом, наслушавшись подобных речей. "Что есть истина? – Головная боль?"
Ничего оригинального в такой интерпретации учения Христа нет. Еше
Белинский в пресловутом письме к Гоголю утверждал о Христе: "Он первый
возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством
запечатлел, утвердил истину своего учения" [8]. Идея, на что и сам
Белинский указал, восходит к материализму Просвещения, то есть к той
самой эпохе, когда "мудрость мира сего" была обожествлена и возведена в
абсолют. Стоило ли огород городить, чтобы возвращаться все к тому же?
Можно угадать при этом возражения поклонников романа: главной целью
автора было художественное истолкование характера Пилата как
психологического и социального типа, эстетическое его исследование.
Несомненно, Пилат привлекает романиста в той давней истории. Пилат вообще
одна из центральных фигур романа. Он крупнее, значительнее как личность,
нежели Иешуа. Образ его отличается большей цельностью и художественной
завершенностью. Все так. Но зачем ради того было кощунственно
перекореживать Евангелие? Был же ведь тут какой-то смысл...
Но то большинством нашей читающей публики и вовсе как
несущественное воспринимается. Литературные достоинства романа как бы
искупают любое кощунство, делают его даже незаметным – тем более что
публика настроена обычно если и не строго атеистически, то в духе
религиозного либерализма, при котором за всякой точкой зрения на что
угодно признается законное право существовать и числиться по разряду
истины. Иешуа же, возводивший в ранг Истины головную боль пятого
прокуратора Иудеи, давал тем самым своего рода идеологическое обоснование
возможности сколь угодно многого числа идей-истин подобного уровня. Кроме
того, булгаковский Иешуа предоставляет всякому, кто лишь пожелает,
щекочущую возможность отчасти свысока взглянуть на Того, перед Кем
Церковь склоняется как перед Сыном Божиим. Легкость вольного обращения с
Самим Спасителем, которую обеспечивает роман "Мастер и Маргарита"
(утонченное духовное извращение эстетически пресыщенных снобов),
согласимся, тоже чего-то стоит! Для релятивистски настроенного сознания
тут и кощунства никакого нет.
Впечатление достоверности рассказа о событиях двухтысячелетней
давности обеспечивается в романе Булгакова правдивостью критического
освещения современной действительности, при всей гротескности авторских
приемов. Разоблачительный пафос романа признается как несомненная
нравственно-художественная ценность его. Но тут нужно заметить, что (как
ни покажется то обидным и даже оскорбительным для позднейших
исследователей Булгакова) сама тема эта, можно сказать, открыта и закрыта
одновременно уже первыми критическими отзывами на роман, и прежде всего
обстоятельными статьями В.Лакшина (Роман М.Булгакова "Мастер и Маргарита"
// Новый мир. 1968. №6) и И.Виноградова (Завещание мастера // Вопросы
литературы. 1968. №6). Что-либо новое сказать вряд ли удастся: Булгаков в
своем романе дал убийственную критику мира недолжного существования,
разоблачил, высмеял, испепелил огнем язвительного негодования до nec plus
ultra (крайних пределов. – ред.) суетность и ничтожество нового
советского культурного мещанства.
Оппозиционный по отношению к официальной культуре дух романа, а
также трагическая судьба его автора, как и трагическая первоначальная
судьба самого произведения, помогли вознесению созданного пером
М.Булгакова на труднодосягаемую для любого критического суждения высоту.
Все курьезно осложнилось и тем, что для значительной части наших
полуобразованных читателей роман "Мастер и Маргарита" долгое время
оставался едва ли не единственным источником, откуда можно было черпать
сведения об евангельских событиях. Достоверность булгаковского
повествования проверялась им же самим – ситуация печальная. Посягновение
на святость Христа само превратилось в своего рода интеллигентскую
святыню. Понять феномен шедевра Булгакова помогает мысль архиепископа
Иоанна (Шаховского): "Одна из уловок духовного зла - это смешать понятия,
запутать в один клубок нити разных духовных крепостей и тем создать
впечатление духовной органичности того, что не органично и даже
антиорганично по отношению к человеческому духу" [9]. Правда обличения
социального зла и правда собственного страдания создали защитную броню
для кощунственной неправды романа "Мастер и Маргарита". Для неправды,
объявившей себя единственной Истиной. "Там все неправда", – как бы
говорит автор, разумея Священное Писание. "Я вообще начинаю опасаться,
что путаница эта будет продолжаться очень долгое время". Правда же
открывает себя вдохновенными прозрениями Мастера, о чем свидетельствует с
несомненностью, претендующей на безусловное доверие наше, – Сатана.
(Скажут: это же условность. Возразим: всякая условность имеет свои
пределы, за которыми она безусловно отражает определенную идею, весьма
определенную).
II.
Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь
самому Мастеру с его Маргаритой, но – Сатане. Воланд есть несомненный
главный герой произведения, его образ – своего рода энергетический узел
всей сложной композиционной структуры романа. Главенство Воланда
утверждается изначально эпиграфом к первой части: "Я часть той силы, что
вечно хочет зла и вечно совершает благо".
Сатана действует в мире лишь постольку, поскольку ему дозволяется
то попущением Всевышнего. Но все, совершающееся по воле Создателя, не
может быть злом, направлено ко благу Его творения, есть, какой мерой то
ни меряй, выражение высшей справедливости Господней. "Благ Господь ко
всем, и щедроты Его на всех делах Его" (Пс.144, 9). В этом смысл и
содержание христианской веры. Поэтому зло, исходящее от дьявола,
преобразуется во благо для человека, благодаря именно Божьему попущению.
Господнему произволению. Но по природе своей, по дьявольскому
изначальному намерению оно продолжает оставаться злом. Бог обращает его
во благо – не Сатана. Поэтому, утверждая: "Я творю добро", – служитель
ада лжет. Бес лжет, но то в природе его, на то он и бес. Человеку же дана
способность распознать бесовскую ложь. Но сатанинская претензия на
исходящее от Бога – воспринимается автором "Мастера и Маргариты" как
безусловная истина, и на основании веры в дьявольский обман Булгаков и
