— Не так держишь: дай! — забрала ребенка у неё. Распахнула накидку, чтобы дать грудь, но посмотрев на неё, сказала:
— Протереть надо.
Хорошо, Сиглл достаточно общалась и с Лейрлинд, и с Цангл: запомнила, что это делается раствором борной кислоты. И кормилица тщательно протерла свою грудь: приложила девочку к ней.
— Она не плакала голодная? — спросил Горгл. — Так спешили из-за этого.
— Нет: мы поили её сладкой водичкой. Маркд подсказал: хорошо, что он не улетел с тобой.
— Моего братишку, Эрика — мама говорила — так же поили первый день. У его мамы молоко не сразу пошло.
… Покормив ребенка, кормилица, посмотрела на дальнейшие действия Сиглл и решительно стала делать всё сама, заметив:
— Неправильно делаешь, — она-то уж знала, как надо: и рожала, и кормила, и ухаживала.
Такой Сиглл он еще не видел. Явно нетерпеливо дождавшись, когда оба очутились в их комнате, она вдруг обняла его за шею и крепко прижалась: такое не делала, конечно, никогда. Еще более неожиданным было сдавленное рыдание, сопровождавшее это.
— Сиглленок, да ты чего это? А?
— Ты… Ты… Живой… Я ж так боялась, так боялась.
— Боялась? Почему?
— А если бы тебя убили? Я ж видела, как убивают: сегодня. И чтобы я тогда делала: одна — без тебя. Зачем мне тогда жить тоже? Зачем?!
— Дурочка, но ничего ведь со мной не случилось.
— А роботы, которые стали преследовать вас? Разве их не было? Ты же рассказывал командиру.
— Да-а: справился с ними запросто. Аппарат, знаешь, какой мощный?
— Но ведь были…
— Всего лишь из-за того, что не сообразил, что у неё тоже может быть радиобраслет: потому что слишком торопился. Да и сообразил бы, не сразу и обнаружил: совсем не такой как у нас. Наверно, всего лишь интерком.
— Тебе нельзя без меня: только со мной. Я тебя больше одного никогда не пущу.
— Ну да: я же людх. А ты людха. В самые древние времена кто были воинами? А я кто? Кончай, кончай реветь, дурочка!
— Пусть дура, пусть! Ты тоже дурак: не понимаешь, что ты для меня всё на свете. Я же люблю тебя — люблю! Как они: Цангл Лима, Лейрлинд — отца Маркда.
— Постой: как это?
— Я же видела: общалась с ними столько.
— Но мы же с тобой не земляне.
— Но такие же, как они: просто забыли, какими должны быть настоящие людхи. Цангл почему-то знала. Её считали примитивой, а она ведь была мудрой.
— Мудрой — она?
— Не знаниями, которыми кичимся мы — сердцем. Глядя на неё, я только поняла, что и мне нужно: что ты для меня. Самый, самый: дорогой, лучший, бесценный. Самый близкий и родной, понимаешь?
— Дурочка, но ты же уже давно тоже мне самая близкая. Правда! Помнишь, как я обрадовался, когда мы с тобой вдруг оказались в одном университете? Ведь столько лет прошло после гимназии, в которой познакомились: потом-то нас разъединили. А я и в лицее, а потом в колледже тосковал по тебе.
— А я — по тебе. Я для тебя тоже самая лучшая?
— Ну, да.
— Ты тоже любишь меня?
— Наверно. Просто это еще непривычное слово для меня. Ты понимаешь лучше.
— Но ты хочешь, чтобы мы с тобой были вместе всю жизнь: не расставались никогда?
— Хочу: это я знаю. С тобой мне хорошо.
— Но может быть еще лучше.
— Ты знаешь, как?
— Знаю уже. Цангл мне сказала. И ты видел.
— Что?
— Почему бросились и Лим и Цангл перед роботом? Понимали, что бессильны против него, а бросились вместе?
— Защитить: хоть как-нибудь.
— Потому что любили уже не только друг друга.
— Я понял: ты хочешь, чтобы этот ребенок стал нашим. Я тоже. Конечно: готов сделать для него всё, что потребуется. Я ведь и сегодня так торопился, боясь, что он будет голодным.
— Но командир не отдаст нам его: это теперь его ребенок. Он несколько раз приходил, пока ты летал: забирал у меня и прижимал к себе. Ведь это ребенок его погибшего друга. Нет: не отдаст!
— А где же взять другого? Похитить: как кормилицу?
— Глупый! Зачем? Я рожу: я же людха — тоже могу. Нашего с тобой ребенка: моего и твоего. Я держала сегодня ребенка на руках: поняла, что хочу родить и потом кормить своей грудью. Как Цангл, как эта кормилица.
— Мы должны с тобой сделать то, что делали с наложниками и наложницами?
— Мы забыли, что главное назначение этого не наслаждение от него: чтобы создать новую жизнь. Если ты согласен, поцелуй меня.
— Да: я тоже хочу, чтобы и у нас родился ребенок, и мы все любили друг друга. — И он прижался своими губами к её: как это делали земляне и ушедшие навсегда Лим и Цангл. И никогда они.
«И мы все любили друг друга», поразилась она: он буквально повторил слова, сказанные когда-то Цангл.
Нет, это не было то же самое, что с наложницами и наложниками. Хоть она не обладала красотой, а он выпуклыми мышцами тех. Что-то совсем другое: слияние не исключительно физическое.
Долго лежали потом, тесно прижавшись, крепко обнимая друг друга.
— Я теперь никогда не захочу наложника. Зачем? Ты есть у меня.
— А ты — у меня, — он прижал свои губы к её.
Конбр собирался уже отдать девочку кормилице, чтобы уйти, когда Сиглл попросила дать ей немного подержать ребенка.
— Она держит неправильно, — сразу запротестовала кормилица.
— А ты научи её, Валж: ты же знаешь, как надо, — попробовал уговорить её Конбр, продолжая держать ребенка.
— Зачем? Ей разве надо? — возразила та.
— Надо! Мне надо всё уметь, как ты.
— Я много умею: рожать умею, грудью кормить умею, ухаживать умею. Хорошо всё умею: правильно.
— Вот и научи: и рожать, и грудью кормить, и ухаживать — всему.
— Ты… Ты хочешь уметь, как она? Зачем? Ты, что: хочешь…
— Ребенка родить хочу, командир. Для себя и Горгла. Чтобы мы все любили друг друга: так сказала Цангл.
— Значит, не ушла она бесследно?
— Не ушла: не могла. Я тоже хочу. Любить моего Горгла, не разлучаться с ним. Родить ребенка: от него. И вместе растить его.
— Значит, правда всё это: мне не показалось, когда вы появились вместе утром? Я же видел: как смотрели вы друг на друга, касались иногда руками. Так ведь смотрели друг на друга Лим и Цангл: с любовью. Очень, очень рад за вас.
— Так уговори её.
— Валж, ей, правда, надо. Ты её учи: она будет стараться. И говори ей, что надо будет тебе: а то жалуешься, что кормят тебя не вовремя и не тем, что надо.
— Я сделаю всё, Валж, миленькая.
— Правда? Хорошо тогда. Только я не всё знаю тоже: каким супом меня кормили, чтобы молоко хорошо прибывало. И когда вовремя: они же там знали.
— Не беда: это выясню.
— Ладно: буду учить.
— Вижу: вы договорились. Забирайте маленькую: мне пора идти.
Хотелось кое-что обсудить с Горглом: Лима больше не было. Горгл, хоть и не самый старший из скрывавшихся, был самым надежным, на кого можно положиться. Тем более, после того, что узнал от Сиглл.
Горгл дожидался снаружи. Не один: вместе с Марком, которого, как обычно, расспрашивал о чем-то. Конбр опустился рядом с ними на камень. Сказал:
— Вчерашний день принес горе: гибель Лима и Цангл. Сегодняшний — радостную весть: на смену одной семьи сразу пришла другая. Сиглл только что подтвердила это. Теперь ты еще более близкий мне по взглядам: поэтому считай данный тебе аппарат своим. Но продолжай помнить то, что я сказал: он не должен попасть в руки наших врагов.
— Я помню, командир.
— Что еще хочу тебе сказать? Чтобы были вы счастливы друг с другом.
— Только если нам удастся добиться победы.
— Ой, это будет так нескоро.
— Почему? Если мы все выступим, что они смогут тогда сделать?
— Боюсь, тогда-то именно возникнут самые трудные проблемы. Дело уже будет не в них, а в нас. Ведь какие мы: идеальные? Нет: далеко. Не так, скажешь?
— Так. Прав ты.
— О чем вы? — не понял Марк.
— О том, какими мы смогли вырасти. Ты сам ведь учился, как все? — ответил Горгл.
— Почти. У меня же родители были, дед с бабушкой: я не был поэтому всё время в детском саду, школе и потом гимназии. В яслях совсем не был. В нерабочие дни находился дома — со своими родными. Я один: меня первого родили в семье. Потом уже другие.
— Драки были?
— Были. Редко: педагоги за такое стыдили.
— А у нас не обращали совсем внимания. А ябедничал кто-нибудь вашим педагогам?
— Что ты! Да они бы не стали слушать. А мы, зато, перестали бы уважать.
— У нас плевать бы хотел такой на чье-то уважение, кроме учителького. Тот хоть не отправит учиться в какое-то другое место: здесь ведь есть кто-то, с кем в приемлимых отношениях, а там, считали, еще не известно, в каких окажешься. Не знали, конечно, совсем, что ничего уже там не окажется.
— А на что у вас ябедничать могли?
— Наверно, на то, что плохо про педагога говорил. Может быть, что тайком курил разную траву. Или хватали девчонок за половые органы, а они нас: до того, как разрешили посещать лупанар. Только не за то, что сделал другому какую-нибудь пакость: за это, точно, никогда не наказывали наши милые педагоги.
