— Наверно, на то, что плохо про педагога говорил. Может быть, что тайком курил разную траву. Или хватали девчонок за половые органы, а они нас: до того, как разрешили посещать лупанар. Только не за то, что сделал другому какую-нибудь пакость: за это, точно, никогда не наказывали наши милые педагоги.
— Не любили их?
— А за что? Они нас любили? Да мы их мало видели: всё делалось по компьютерам — нас ведь много у каждого было. Следили за нами по результатам на них: присылали нам сообщения с указаниями или строгими замечаниями и предупреждениями. А похвалить: не дождешься. Нам казалось, ненавидят они нас: непонятно почему.
— Потому, что педагогами вынуждены были становиться отбракованные аспиранты и докторанты, которым сохранялась жизнь, но не давался статус мудрых. Считая себя неудачниками, ненавидели свою работу и тех, кто был им поручен. Тем не менее именно они решали, кто из их учеников должен быть отбракован — нередко субъективно.
Какими в этих условиях могли вырасти будущие мудрые: совершенно одинокие с самых ранних лет в окружении достаточно жестокой среды подобных себе? Только безжалостными эгоистами, не брезгающими ничем, чтобы добиться собственного успеха и с ним иметь возможность чувствовать превосходство над другими.
— Это так, командир: конечно. Но не оставлять же из-за этого всё, как сейчас. Децемвират убрали — пора идти дальше: добиться права жизни для всех.
— Да. И для примитивов тоже.
— Может, дать им только дожить лучше, чем живут сейчас? Не оставляя потомства.
— Почему?
— Разве не выродились они умственно?
— Окончательно? Вспомни Цангл. И еще: не спрашивая их? Как и вас. Ведь они тоже людхи. Неужели можно? Лим считал: нет!
— Я понял тебя, командир.
— Слушай, друг Горгл, неужели не было совсем ничего хорошего у вас в жизни? — спросил долго молчавший Маркд.
— Для нас то, что Сиглл и я снова встретились.
— Что значит: снова встретились?
— А то, что мы учились вместе в гимназии, а потом снова в университете. Это ж так неожиданно было.
— А в лицее и гимназии почему не вместе? Не захотели?
— Нас разве спрашивали? На следующей стадии никогда не бывают вместе с теми, с кем на предыдущей. У вас, на Земле, не так?
— Нет: с кем хотим. Но я вспомнил: так стало после отмены отбраковки; раньше — как у вас.
— Мы же с ней в гимназии и подружились после драки. Несколько девчонок невзлюбили её и стали травить. Один раз набросились на неё: не все — две только. Я видел: не вмешивался поначалу. Интересно было смотреть, как она не уступает, хоть ей и достается: отбивается. И не пытается убежать.
Но когда к тем подбежала еще одна, и они начали одолевать, я встал на её сторону. Двинул ногой по копчику одну, по скуле другую — а третьей она сама нос расквасила.
С того и начали мы держаться вместе: так легче не давать себя в обиду другим. И к концу гимназии уже так неохота было расставаться, да что можно поделать? Встретиться с ней снова надеялся, лишь когда стану мудрым, в чем никто из нас всех не сомневался.
То, что обнаружил её в своем университете, показалось мне каким-то чудом. Я ведь вспоминал её и в лицее, и в колледже: тосковал по ней сильно. И она, оказывается, тоже. До чего же мы были с ней рады!
Оказывается, мы любим друг друга: решили не расставаться никогда. И еще: иметь нашего ребенка. Мы стали мужем и женой: как твои родители, Маркд; как погибшие Лим и Цангл.
Командир Конбр, я вначале подумал, что нашим ребенком может стать дочь Лима и Цангл…
— Нет: это теперь моя дочь — я стану растить её.
— Сиглл мне это и сказала. И что нашего ребенка она родит сама — от меня.
— Это замечательно. Надеюсь, вы послужите примером для других. Возрождение семьи ведь сделает невозможным существование отбраковки.
— Учитель, а если сделать так, чтобы и другие узнали, что они стали мужем и женой, чтобы захотеть того же?
— Ты, наверно, знаешь как, мудрый юный землянин?
— Да: как это делается на Земле — устраивают свадьбу.
— Просвети же нас.
— Ну, свадьба — это празднование образования новой семьи. Её и на Земле долго не было: первая произошла, когда я был совсем маленьким. Образовывали семью два универсанта: Ив, друг Александра, и Лика. Красиво, я слышал потом, было: много гостей, цветов, вкусной еды, перебродившего сока винограда — вина. И много веселья, музыки, пения, танцев — движения под музыку.
— С весельем, к сожалению, после вчерашнего у нас никак не получится, — покачал головой Конбр.
— Зато получится главное: клятва, которую они приносили у могилы Маркда — того, кто умер, потому что отказался от своего спасения за счет жизни «неполноценного»-донора, у которого взяли бы сердце для замены обветшавшего. Настоящего Маркда: меня лишь назвали так в память его.
Я был на ней, но ничего не помню: я тогда совсем недавно родился. А они по очереди держали меня на руках, произнося клятву: я был тогда самым первым ребенком на Земле, снова рожденным собственной матерью.
— А это надо! Послужит не только примером: укреплению духа перед предстоящим судом. Клятвы будете произносить над телами погибших Лима и Цангл, по очереди тоже держа на руках их дочь. Цветами украсим лишь вас. Можно и немного выпить всем веселящего сока парльсинов. Ну, а всё остальное не сейчас — потом когда-нибудь. Надеюсь, ты тоже хочешь, чтобы мы так сделали?
— Конечно, командир Конбр. Я пойду: сообщу Сиглл.
— Я тоже: скажу остальным.
— Подождите: помогите набрать белых цветов — сплету венки из них, — попросил Маркд.
Заминка произошла из-за того, что Валж яростно воспротивилась намерению вынести ребенка из убежища.
— Не дам! Нельзя: там холодно если, простудится она — маленькая совсем. — С ней не стали спорить: в самом конце пещеры, где хранили гроб с телами родителей девочки, так и было — иначе бы не поместили туда. Поэтому робот доставил гроб в хранилище.
… Все уже были в главном зале его: стояли с маленькими букетиками в руках. Гроб, установленный на возвышение, еще накрыт кроваво-красным покрывалом, и возле него Горгл и Сиглл. Рядом с ними Валж с ребенком на руках, Маркд с двумя большими гирляндами белых цветов.
Конбр развернул экран и начал произносить речь:
— Сегодня великий день для нашей не очень счастливой сейчас планеты. Впервые снова, как когда-то очень давно, отмечаем мы с вами невероятно важное событие: Горгл и Сиглл начнут жить вместе — составят семью, станут мужем и женой.
Это будет вторая семья, составленная в наше время. Самую первую создали Лим и Цангл. Родившую своего ребенка и погибшие, спасая его: потому что его жизнь была им дороже своей. Горгл и Сиглл собираются полностью последовать примеру погибших: не только быть вместе — и сами родить ребенка, которого станут любить, растить и оберегать.
Ведь только семья способна обеспечить ребенку любовь и заботу родителей. Которые ни за что не дадут подвергнуть отбраковке и умерщвлению своего ребенка. Без восстановления семьи, в которой каждый ребенок будет рождаться, наша окончательная победа невозможна.
Поэтому мы и отмечаем с вами рождение семьи сегодня, чтобы другие тоже захотели создать её для себя. Запись сегодняшнего торжества мы сможем потом показать всем.
Мы проведем его почти так, как это делается сейчас на Земле: как об этом рассказал нам Маркд. Только там это не только торжественное и радостное событие, но и веселое. Мы же веселиться сегодня не сможем: вчера только потеряли Лима и Цангл. Будем только радоваться этому важному шагу на пути к нашей победе.
Я сказал всё. Сейчас Сиглл и Горгл произнесут свои клятвы над теми, кто погиб, самоотверженно защищая свою дочь.
Но прежде зазвучало что-то совсем незнакомое. Какие-то модулируемые звуки, непонятно почему настраивающие глубоко на осознание того, что должно совершиться.
Маркд надел им на шеи гирлянды, Валж подала Сиглл ребенка. Конбр снял с гроба покрывало и дал экран с заготовленным текстом клятвы, которую они произнесли вместе:
— Светлой памятью Цангл и Лима, не пожалевших жизни ради своего ребенка, клянемся быть вместе всю жизнь! Любить и беречь друг друга! Продолжить любовь в рождении детей!
И снова зазвучали такие же звуки, но настраивающие уже на радостное ощущение. Каждый подходил к ставшим мужем и женой и отдавали им цветы; потом поднимали плод перезревшего парльсина и делали глоток из воткнутой в него трубочки.
Робот увёз гроб, и Валж забрала ребенка у Сиглл. Та спросила её:
— Почему ты плакала?
— А это, правда, Цангл. Красивая. Как давно: я помню.
— Помнишь?
— А как же? Мы росли вместе. Но она стала красивой: потому наложницей. Я — нет: роженицей.
— Всё равно: ты красивей меня.
