Ознакомительная версия.
Я привел примеры из Платона и Аристотеля, но можно привести множество других примеров. Масса, температура, электромагнитное поле, – все это объекты, не принадлежащие к миру здравого смысла. Масса не тождественна ни весу, ни моменту. Металлический объект ощущается более холодным, чем расположенный рядом с ним деревянный, хотя оба имеют одинаковую температуру. Уравнения Максвелла для электромагнитного поля великолепны в своей изысканности. Если биолог пойдет с маленьким сыном в зоопарк, и оба будут рассматривать жирафа, то мальчик заинтересуется тем, кусается он или лягается, тогда как отец увидит в нем иной способ сосуществования и взаимодействия скелетной, двигательной, пищеварительной, кровеносной и нервной систем.
Стало быть, есть область здравого смысла и область теории. Говоря о них, мы пользуемся разными языками. Различие в языках включает в себя социальные различия: специалисты могут говорить со своими женами о множестве вещей, но не о своих специальностях. Наконец, эти совершенно разные точки зрения, методы достижения знания, языки, сообщества устанавливаются не чем иным, как системным требованием.
Однако полное соответствие системному требованию лишь подкрепляет критическое требование. Является ли здравый смысл лишь примитивным незнанием, которое рассеивается по достижении знания как предвестника постижения и разумения? Или знание обладает чисто прагматической ценностью, научает нас контролю над природой, но не раскрывает, что она собой представляет? И есть ли тогда вообще такая вещь, как человеческое знание? Таким образом, человек стоит перед тремя базовыми вопросами: что я делаю, когда познаю? Почему совершается это делание познания? Что я познаю, когда делаю это? Эти три вопроса обращают нас от объективных, внешних областей здравого смысла и теории к присвоению своей интериорности, своей субъективности, своих операций, их структуры, их норм и потенциальных возможностей. В своем техническом выражении такое присвоение напоминает теорию, но само по себе оно есть приращение интенционального сознания, внимательность не только к объектам, но и к интендирующему субъекту и его актам. А поскольку такое приращенное сознание с очевидностью свидетельствует о познании, то и удостоверение познания через столь явную очевидность отлично от всех прочих его выражений.
Погружение в интериорность – не самоцель. Возвращаясь из него в области здравого смысла и теории, человек выносит оттуда способность соответствовать методологическому требованию. В самом деле, самоприсвоение есть схватывание трансцендентального метода, а такое схватывание наделяет человека не только средствами анализа процедур здравого смысла, но и средствами различения наук и построения научных методов.
Наконец, существует трансцендентальное требование. Существует требование интеллигибельности человеческого постижения, требование безусловности человеческого суждения, критерий человеческого обдумывания, подвергающий критике всякое конечное благо. В результате, как мы постараемся показать в следующей главе, человек может достигнуть базового совершенства, мира и радости, только выходя за пределы областей здравого смысла, теории, интериорности, – в ту область, где предметом познания и любви становится Бог.
Разумеется, различение между областями смысла может быть осуществлено только в достаточно высокоразвитом сознании. Недифференцированное сознание пользуется без различия процедурами здравого смысла, и потому его объяснения, его самопознание, его религия рудиментарны. Классическое сознание теоретично, как и здравый смысл, но теория развита недостаточно, чтобы можно было адекватно уловить резкую оппозицию между этими двумя областями смысла. Беспокойное сознание возникает, когда, например, Эддингтон сравнивает свои два стола: громоздкий, прочный цветной стол, за которым он работает, и множество бесцветных «волночастиц», настолько малых, что стол оказывается почти пустым пространством. Дифференцированное сознание возникает, когда критическое требование обращает наше внимание на интериорность, когда достигается самоприсвоение, когда субъект связывает свои различные процедуры с несколькими областями, связывает эти несколько областей между собой и сознательно смещается от одной области к другой, сознательно изменяя свои процедуры.
Следовательно, единство дифференцированного сознания означает не однородность, присущую недифференцированному сознанию, а самопознание, которое понимает различие областей и знает, как смещаться от одной области к другой. Оказывается, однако, что простое для дифференцированного сознания выглядит весьма загадочным для сознания недифференцированного или беспокойного. Недифференцированное сознание настаивает на однородности. Если процедуры здравого смысла правильны, то теория должна быть ошибочной. Если теория правильна, то здравый смысл должен быть устаревшим реликтом донаучной эры. Если переход от недифференцированного сознания к беспокойному неизбежен, если обнаруживается, что здравый смысл и теория, при всем их разногласии, должны быть признаны одновременно, то необходимо усвоить совсем иной набор процедур, прежде чем сможет быть выявлена интериорность и достигнуто самоприсвоение дифференцированного сознания.
Несомненно, мы все должны начинать с недифференцированного сознания, с когнитивных процедур здравого смысла, с одного из множества «обыденных языков», в которых выражается бесконечное многообразие здравого смысла. Несомненно, только в результате смиренного и послушного научения человек сможет продвинуться за пределы своего изначального обыденного языка и своего здравого смысла, чтобы прийти к пониманию других обыденных языков и связанных с ними вариаций здравого смысла. Только через многотрудный процесс приобретения знаний человек может продвинуться из области обыденных языков в область теории и совершенно иного, научного, схватывания реальности. Только пройдя через долгие и смутные сумерки философской инициации, он может найти свой путь к интериорности и посредством самоприсвоения достигнуть базиса, основания, который отличен от здравого смысла и теории, который высветит их несходство, который сможет послужить резоном и критической основой для того и другого.
Стадии, о которых идет речь, представляют собой идеальные конструкты, а ключом к их конструированию служит недифференцированность или дифференцированность сознания. Мы имеем в виду главным образом западную традицию, где различаем три стадии смысла. На первой стадии сознательные интенциональные операции следуют модусу здравого смысла. На второй стадии, помимо модуса здравого смысла, вступает в действие также модус теории, где теория контролируется логикой. На третьей стадии модусы здравого смысла и теории сохраняются, наука обеспечивает себе автономию от философии, и возникают философии, которые предоставляют теорию науке и всецело сосредоточиваются на интериорности.
Таково теоретическое членение. Оно имеет временной характер в том смысле, что человек должен находиться на первой стадии, чтобы продвинуться на вторую, и находиться на второй стадии, чтобы продвинуться на третью. Но это членение не хронологично: значительные сегменты населения могут обладать недифференцированным сознанием, хотя культура находится на второй или третьей стадии; и многие ученые люди могут находиться на второй стадии, когда культура уже достигла третьей.
Соответственно, наше рассмотрение не будет следовать теоретическому членению. Первой стадии мы посвятим два раздела: «Архаичный язык» и «Греческое открытие разума». В третьем разделе мы будем говорить о второй и третьей стадиях совместно, а в четвертом рассмотрим недифференцированное сознание на второй и третьей стадиях.
10.1. Архаичный языкНа первой стадии происходит развитие языка. Но если мы имеем в виду язык как инструментальный акт смысла и противопоставляем его потенциальному, формальному, полному и деятельному актам, это еще не означает, что язык есть нечто добавочное, что по нашему выбору может сопровождать или не сопровождать другие акты. Напротив, некоторое чувственное выражение внутренне присуще паттерну наших сознательных интенциональных операций. Как вопрошание предполагает чувственные данные, как инсайты случаются в отношении некоторого схематичного образа, как рефлективный акт понимания совершается в отношении убедительной суммы относящихся к делу свидетельств, так и, наоборот, внутренние акты убеждения, суждения и решения требуют чувственного и соразмерного субстрата, который мы называем выражением. В самом деле, это требование настолько строго, что Эрнст Кассирер смог суммировать патологию символического сознания: двигательные расстройства, вызванные афазией, сопровождаются расстройствами в восприятии, мышлении, действии[52].
Ознакомительная версия.
