И служба сразу вырывалась за пределы маленькой церквушки. Страдания Христа соединялись со страданиями всех, кого мы знали или о ком только слышали. Все мы сейчас соединялись в одно перед престолом Господним силою любви старенького, сухонького монаха, любви ко Христу, любви к людям. И от этой стоящей перед нашими глазами любви теплели и сердца людей, приехавших сюда из самых разных мест нашей огромной страны.
ГЛАВА Ч ЕТВЕРТАЯ
РЕЛИГИЯ И ВЕРА
«Разумеешь ли, что читаешь?»
Несмотря на то, что слова «церковь» и «бабушки» в минувшие десятилетия крепко соединились друг с другом, едва ли кто будет всерьез утверждать, что христианская Церковь должна быть ориентирована исключительно на лиц пожилого возраста. Иисус пришел для того, чтобы люди «имели жизнь и жизнь с избытком». И хотя, разумеется, полноту жизни можно вдруг открыть для себя в любом возрасте, все же, чем раньше это происходит, тем полнее реализует себя человек в жизни. Здесь небезынтересно напомнить о том, что в середине IV в., когда государственная Церковь делала еще свои первые шаги, а основная масса общества жила еще языческим мироощущением, был распространен обычай креститься как можно позже, чуть ли не на смертном одре, чтобы перейти в другой мир очистившимся и не успевшим еще нагрешить в этом (поскольку было твердо усвоено, что крещение омывает все грехи). Иоанн Златоуст так же, как и Василий Великий, энергично предостерегал против такого обычая ввиду опасности бессознательного состояния:
Если готовящийся принять таинство не узнает присутствующих, не слышит их голоса, не может произнести тех слов, посредством которых он должен вступить в блаженный завет с общим нам всем Владыкой, но лежит как безжизненное дерево или камень, нисколько не отличаясь от мертвого, то какая польза от принятия таинства в таком бесчувствии?
(Иоанн Златоуст, «Творения», т. II, с. 251, 1896)
Выше уже говорилось о том, что положение, при котором наша православная паства на 90 процентов состояла из пожилых и старых женщин, едва ли можно назвать нормальным. Что–то здесь было не так. Но что же именно?
Следует обратить внимание на то, что пожилые женщины по своей психологии и сложившейся судьбе более всего склонны принимать преподаваемое им христианство «как есть». Вопросов задается весьма мало, а те, которые и возникают, как правило, не слишком глубокого свойства: «а когда в этом году Пасха или родительская?»; «можно ли в такой–то день есть рыбу?»; «можно ли помянуть усопшего не в самый 40–й день, а накануне, так как это будет выходной?» и т. п. Коренное отличие всего нашего остального населения состоит именно в том, что их вопросы существеннее и глубже. Для всех этих людей значительное место в жизни все–таки занимает СМЫСЛ того, что им приходится делать, хотя бы минимальный.
Следовательно, задача нашей Церкви в первую очередь давать НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ. Надо отметить, что с самых первых шагов христианство распространялось именно через наставление в вере и молитву о желающих вступить в Завет с Иисусом Христом. Самая древняя книга, которая рассказывает нам об этом, — Деяния Святых апостолов — содержит многочисленные тому примеры. Первая проповедь апостола Петра в Иерусалиме в день Пятидесятницы содержала именно доказательство, что «Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса, Которого вы распяли». Разумеется, это было не просто логическое рассуждение, а свидетельство веры, излагаемое «в духе и силе».
Это была проповедь, в которой объяснялось, Кто же был Иисус й почему ученики уверовали в Него как в Мессию. Апостол Филипп, обративший к вере в Иисуса эфиопского вельможу, также разъяснял ему, в чем состоит вера учеников Иисуса:
Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка
Исайю, сказал: РАЗУМЕЕШЬ ЛИ, ЧТО ЧИТАЕШЬ?
Он сказал: как могу разуметь,
если кто не НАСТАВИТ меня?..
Филипп отверз уста свои и, начав от сего писания,
благовествовал ему об Иисусе.
Обратившийся ко Христу апостол Павел с первых же дней «приводил в замешательство иудеев, живших в Дамаске, доказывая, что сей есть Христос». Подобных мест из книги Деяний можно было бы привести еще немало, но, чтобы не утомлять читателя, ограничусь этими.
Стоит, вероятно, упомянуть и о том, что во II—III вв. при христианских общинах всегда имелись своего рода школы, в которых желающие принять крещение готовились к нему, часто не один год, хотя христиане были нередко гонимы за свою веру, которая была официально запрещена вплоть до 313 г.
В нашей стране, как мы знаем, христианство не было запрещено, хотя и ограничивалось «свободой отправления культа», с одной стороны, и «свободой антирелигиозной пропаганды» — с другой. Следовательно, официально всем желающим быть христианами был оставлен только культ, то есть церковное богослужение. Впрочем, та безболезненность и готовность, с какой наша Церковь отказалась от права наставлять паству каким–либо иным образом, помимо культа, была вполне традиционна. И до 1917 г основой и практически единственной формой христианской жизни в России было храмовое богослужение. Гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь после 1917 г., имели, в сущности, политический характер, облеченный в антиклерикальные формы. После установления к началу 30–х годов некоего «конкордата» между новым правительством и Церковью, последняя сохранила то, что представлялось главным и единственно важным, — богослужение.
Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V—VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.
Человек, приходивший в храм «из грешного мира», должен был смиренно «подтягиваться» к монашескому уровню. Кроме того, все государство было пронизано церковной христианской традицией, и ритм его жизни целиком подчинялся ритму богослужебного церковного круга. Поэтому естественно, что сейчас, в совершенно другой исторической обстановке, этот средневековый ритуал чрезвычайно труден для восприятия вновь пришедшим. Впрочем, труден он и для людей уверовавших, крестившихся и уже много лет посещающих храм. При всей их духовной чуткости и любви к храму, обилие архаических и малопонятных элементов в нашем богослужении, особенно, повторяю, во всенощном бдении, по–прежнему остается лишь с трудом переносимым бременем. Не спорю, есть немалое число наших современников, которые, придя к вере уже взрослыми, через 3—4 года вошли в этот ритуал, ц е л и к о м приняли и полюбили его.
Но надо заметить, что это, во–первых, всегда люди с образованием, которым по их культурному уровню эти усилия оказались возможными, и, во–вторых, принятие в с е г о ритуала в с е г д а сопровождается какой–то неестественной зажатостью и стилизацией себя под некий средневековый стандарт. Здесь не происходит интегрирования церковной культуры, ритуала и, наконец, самого христианства с современностью, а просто имеет место уход от последней, как от тлетворной заразы. Речь, конечно, не идет о приспособлении христианства к правам нехристианского окружающего мира, а об осознании необходимости преображения этого неоязыческого окружения через активную миссионерскую деятельность всей Церкви, не только духовенства, но и мирян, внутри собственной страны и собственного народа. Оторванное от жизни христианство становится закваской без теста.
Остальные люди, а их среди сознательно пришедших в Церковь большинство, избирают один из двух путей. Либо принимают весь ритуал как нечто неизбежное, что–то безусловно любя в нем, прилепляясь к этому сердцем, живя этим и стараясь соединиться через это со всем нашим верующим народом, терпя все остальное как неизбежный балласт. Либо через какое–то время просто перестают посещать храм, поскольку «неудобоносимые бремена» перевешивают все то, что их привлекает в Церкви и в христианстве. При избрании первого пути, при всем его внешнем благополучии тем не менее остается, как хорошо сказала она женщина, какое–то чувство обиды на Церковь. И это несмотря на то, что уже много лет ходишь в нее, знаешь, что получаешь подлинную духовную поддержку в совместной молитве со всем церковным народом, в исповеди, в причащении, подлинно переживаешь, что «где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду посреди них». И все–таки обида остается: на непонятность и архаичность богослужения, на грубость церковного народа, на слабые проповеди и низкий культурный и духовный уровень духовенства.
Что же касается второго пути — ухода от храмового богослужения, то, конечно, легче всего отмахнуться, что–де «много званых, но мало избранных». Но спросим себя: так ли проповедовал Евангелие Сам Иисус? Была ли его проповедь сложным ритуальным действием, понятным лишь для посвященых? Разумеется, нет. «Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Этот призыв звучал в самой простой, обыденной обстановке. Люди шли к Иисусу, привлекаемые не пышными одеяниями или сложными и таинственными священнодействиями, а той духовной силой, которая исходила от Него и исцеляла душевные и телесные недуги человеков. Иисус на протяжении 30 лет жил с людьми их каждодневной жизнью, три года ежедневно проповедовал и только один раз совершил евхаристию[1] До недавнего времени наши священнослужители ежедневно совершали евхаристию, раз в неделю проповедовали (некоторые) и никогда не жили бок о бок с людьми — их работой, их каждодневной жизнью.
