Так как здесь ставится задача дать цельное представление о двух больших областях античной мифологии—Критском Зевсе и Аполлоне, то подвергнуть самостоятельному исследованию решительно все относящиеся сюда проблемы было невозможно. Это потребовало бы нескольких томов. Поэтому для освещения некоторых вопросов мы использовали кое–где уже имеющиеся сводки (в основном в вопросе о преанимизме, в мифе о Зевсе и Европе и в мифологии гиперборейцев), конечно подвергая критическому анализу все приводимые в них материалы и давая им социально–историческую интерпретацию.
За последние двадцать лет появились еще другие общие изложения античной мифологии: 1) Фрейденберг ОМ. Поэтика сюжета и жанра. JL, 1936. 2) Альтман М.С. Греческая мифология. Л., 1937. 3) Рад–циг С.И. Античная мифология. Очерк античных мифов в освещении современной науки. М.;Л., 1939. 4) Голосовкер ЯЗ. Сказания о Титанах. М., 1955 (хотя заглавие этой книги имеет частный характер, на самом деле книга эта дает вполне определенную общую концепцию античной мифологии).
Пересказы содержания античной мифологии давались в следующих изданиях: 1) Зелинский Ф.Ф. Античный мир. Т. I. Эллада. Ч. 1. Сказочная древность. Петрогр., 1922—1923. 2) Кун Н.А. Легенды и мифы древней Греции. М., 1957. 3) Смирнова В. Герои Эллады. Из мифов древней Греции. М.; Л.» 1953.
2. Мифология и мышление. В настоящем труде о мифологии говорится как о разновидности мышления о мифологическом мышлении исключительно ради различения мифологии и религии, поскольку всякий миф всегда есть некоторого рода конструктивный образ, религия же есть вера в сверхъестественное и совокупность магических и вообще практически–жизненных актов. Отождествлять мифологию с мышлением было бы грубой ошибкой и исторической, и этнографической, и вообще логической. И мышление и мифология своеобразно отражают действительность и специфически ее перерабатывают. Но мифология есть не только мышление. Она полна всякого рода аффектов, эмоций, а также примитивно–жизненных и трудовых реакций человека на окружающее. Мифология, как и мышление, есть известного рода обобщение. Первобытное мышление тоже не обходится без мифологии, потому что оно развивается под воздействием переноса общинно–родовых отношений на природу. Обе эти неразрывно связанные между собою в первобытном обществе области сознания по существу своему совершенно различны, и пути их развития, вначале тесно связанные между собою, в дальнейшем резко расходятся и уже в древние времена доходят до взаимного антагонизма.
Прекрасную характеристику первобытного мифа в его универсальной, а не только мыслительной значимости находим у проф. И.М. Тройского в его статье «Проблемы гомеровского эпоса* (вступ. ст. к изд. «Илиады», Academia, Μ.; Л., 1935. Стр. 23): «Сущность мифа—и в этом конститутивный момент всякого мифообразования с первобытных времен—в магической связи, которая устанавливается между объектом мифа—прошлым—и социально значимой актуальностью, в соотношении настоящего с его предполагаемым прообразом в минувшем… Мифообразование и магия одинаково коренятся в идеологии первобытного общества, которое, не умея ни анализировать мир, ни реально на него воздействовать, стремится лишь закрепить за собой наличные благоприятные факторы; наиболее верным средством представляется подражательное воссоздание предполагаемой обстановки возникновения этих факторов: новый акт сотворения должен .укрепить их действенную силу. Творчество идеологов первобытного общества вырабатывает главным образом представления о происхождении вещей. Разумеется, представления эти создаются по образцу производства вещей в человеческом обществе. Так получается мифологическая картина мира, где и самая структура и содержание определены особенностями первобытного мышления, которое весьма несовершенно отделяет элементы вещей от самих вещей и рассматривает предметы главным образом в их целостности».
3. О периодизации античной мифологии. Автор не ставил своей целью подробное изложение и анализ тех исторических периодов древнего мира, которые имели особенное значение для развития мифологии. В настоящем труде даны только самые общие линии исторического развития древности. Для тех, кто хотел бы иметь об этом более подробное представление, необходимо сказать следующее.
Раньше в советской науке выдвигалось на первый план родовое общество, с которым и связывалось развитие мифологии. В последнее время наряду с родовым обществом выдвигается также и так называемое раннее рабовладельческое общество, особенно после дискуссии об эгейской культуре в Академии наук СССР в 1940 г. С этой дискуссией можно познакомиться по обзору Т. Шепуновой в «Вестнике древней истории» за 1940 г., № 2. Общую характеристику этого раннего рабовладения.
связанного в исторической традиции древних с Миносом на Крите, можно найти в статье акад. В.В. Струве «Общественный строй древнего Крита** (Вестн. древн. истории. 1950. № 4), а также в его вступительной статье к книге Дж. Пендлбери «Археология Крита» (перев. Я.М. Боровского. М., 1950). Интересные данные о крито–микенском рабовладении на ос* новании расшифровки письменности читатель найдет в статье Я.А. Ленц–мана «Пилосские надписи и проблема рабовладения** (Вестн. древн. истории, 1955. № 4). Краткое изложение последних сведений о разложении общинно–родовой формации в середине 2–го тысячелетия и о возникновении рабовладения в связи с передвижением ахейцев и судьбой микенского царства дано в учебнике «История древнего мира» под ред. В.Н. Дьякова и С И. Ковалева (М., 1956). Историки, однако, резко разграничивают это раннее рабовладение крито–микенской эпохи с рабовладением периода греческой классики.
Это раннее рабовладельческое общество, имевшее место на территории Греции еще во 2–м тысячелетии до н. э., имеет мало общего с классическим рабовладением. Мало того, «необходимо учесть и то, что рабовладельческие отношения в микенской Греции качественно отличались от того, что нам известно в этом плане не только о гомеровском времени, но и о Греции классического периода» (Ленцман ЯЛ. ВДИ. 1955. № 4. Стр. 50). Археология мало помогает в вопросе о раннем рабовладении в крито–ми–кенскую эпоху. Гораздо больше дает расшифровка письмен, которая позволила установить действительно наличие раоов, главным образом при храмах и дворцах.
Распространенность этого рабовладения была, по–видимому, незначительная. «Ранние рабовладельческие микенские общества сложились в немногих центрах Пелопоннеса и, возможно, Средней Греции. Основная масса окружающего населения жила еще в условиях, близких к условиям предшествующего периода. Отношения собственности на землю, наличие значительных храмовых хозяйств и состав господствовавшего класса рабовладельцев, в котором большую роль, по–видимому, играли жрецы, делают общество микенского периода более сходным с обществами некоторых ранних восточных рабовладельческих государств, чем с позднейшими рабовладельческими обществами Греции» (Всемирная история. Изд. АН СССР. Т. I. М., 1955. Стр. 420—421). Ту же мысль находим мы и в другой сводке греческой истории, именно у Т.В. Блаватской (Древняя Греция. Изд. АН СССР, М., 1956. Стр. 17).
В итоге нужно сказать, что «ранние рабовладельческие общества даже на Пелопоннесе были лишь островками в море поселений, живших еще фактически в условиях первобытнообщинного строя» (Всемирная история. Стр. 640). Это раннее рабовладельческое общество было весьма непродолжительным, так как к концу 2–го тысячелетия до н. э. оно было снесено дорийцами и другими греческими переселенцами, в результате чего опять водворился общинно–родовой строй на несколько столетий, и уже только после этого началось настоящее классическое рабовладение.
Таким образом, в поисках социально–исторического базиса для античной мифологии во 2–м тысячелетии и в первой трети 1–го тысячелетия мы наталкиваемся только на один вполне надежный факт, это факт повсеместного распространения общинно–родовой формации. Что же касается раннего рабовладельческого общества в к рито–микенскую эпоху, отождествляемого историками с восточными деспотиями, то здесь необходимо иметь в виду очень важное разъяснение Маркса относительно общинно–родового коллективизма: «…связующее единство, возвышающееся над всеми этими мелкими коллективами, выступает как высший собственник или единственный собственник». «Так как это единство является действительным собственником и действительной предпосылкой коллективной собственности, то само оно может представляться чем–то особым, стоящим выше этого множества действительных отдельных коллективов… Оно–то и является «реализованным в деспоте как отце этого множества коллективов»" (Маркс К Формы, предшествующие капиталистическому производству. Госполитиздат, 1940. Стр. 6—7). Таким образом, вся разгадка древней восточной деспотии и восточного рабовладения заключается, по Марксу, в том, что деспот есть не что иное, как абсолютизированная родовая община, в отношении которой в известном смысле все ее члены являются, собственно говоря, рабами. Вот почему раннее рабовладение не только не привело к упадку античную мифологию, возникшую в самом начале как обобщенное отражение общинно–родовой формации, т. е. матриархата и патриархата, но, наоборот, только укрепило эту мифологию, а именно довело ее до предельного обобщения, канонизировало и абсолютизировало. Разложение подобного рода мифологии происходило только с разложением самой общинно–родовой формации и раннего рабовладения, и только с наступлением классического рабовладения она потеряла свое самостоятельное значение и получила лишь служебную роль в системе полисной идеологии.
