Чтобы ярче выставить все безобразие души инока, который через грехи свои и пороки находится во власти демона, преподобный противопоставляет счастливое состояние того, кто борьбой со страстями стяжал себе духа Божия. Вот в каких словах рисует он такого инока: «Наоборот, тот, кто действительно отрекся от мира, то есть отсек грех от своего сердца, не оставив никакой открытой двери, через которую грех мог бы войти; кто подавляет гнев, укрощает беспорядочные движения души, избегает лжи, ненавидит зависть; кто не только не злословит, но и не позволяет себе даже судить своего ближнего; кто считает своими радости и огорчения своих братьев и кто поступает так во всех обстоятельствах, — тот открывает дверь души Святому Духу. Когда он вошел в душу, там царствует лишь любовь, терпение, кротость, благость и все другие плоды, которые производит Дух-утешитель».
Далее преподобный говорит о том, что должен приобрести инок.
Это прежде всего чистота сердца, к которой он должен стремиться постоянной борьбой против страстей и всяческими усилиями умертвить в душе нечистые привязанности всеми духовными подвигами, свойственными его званию. Он уверяет, что чистота сердца будет чудным образом располагать его к наитию благости. То, что он высказывает по этому поводу, заслуживает быть приведенным в целости, потому что здесь заключено в немногих словах и в доступной форме то, что наставники в духовной жизни последующих веков высказали пространнее и с большими подробностями о высших степенях молитвы, о таинственном общении души с Богом и с бесплотными духами.
«Если, — говорит он, — мы предстанем перед Богом с совестью чистой и свободной от этих недостатков и пороков, о которых я говорил, мы можем увидеть Бога, насколько Его можно видеть в этой жизни, и возвести к Нему в нашей молитве очи, чтобы созерцать не телом и не чувственными глазами, но умственным взором и духовным постижением Того, Кто невидим. И пусть никто не думает, что он может созерцать Его Божественную сущность, какова Она есть на самом деле, и не строит в своем уме какого-нибудь образа, имеющего отношение к телесным вещам.
Да не воображает себе никто Бога в каких-нибудь формах ни в каких-нибудь определяющих его границах. Надо мыслить Его как чистого духа. Который может быть ощутим и проникать Собою любовь нашей души, но не может быть постигнут, ограничен, очерчен словом. Поэтому мы должны приближаться к Нему с глубоким благоговением и великим страхом. И мы должны, хотя бы душа наша была совершенно чиста и свободна от всякой нечистоты и всякого клейма испорченной воли, созерцать Его внутренними очами таким образом, чтобы земля наша знала, что Он стоит невыразимо выше всякого великолепия, всякого света, всякого сияния, о каких она только может мыслить».
Изложив это учение о созерцании Бога, преподобный переходит к необыкновенным действиям благодати, которые иногда Бог посылает душе, каково чувство священной близости к Богу и другие таинства, которые Он открывает, и явления бесплотных духов.
«Тот, — говорит он, — кто познал таким образом Бога, приобретет затем познания великих тайн, так как, чем более будет очищаться его душа, тем более откровений будет делать ей Бог. Господь будет тогда смотреть на него как на Своего друга и как Он смотрел на тех, о которых сказано в Евангелии: «Не называю вас более слугами, но друзьями». И Он им дарует, как дорогому другу, то, чего он просит. Ангелы и все бесплотные духи в небе будут относиться к нему как к другу их Бога и Господина: они исполнят все желания его и о нем можно будет поистине сказать: «Кто отлучит меня от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?»»
В этих словах преподобного видно то, что учителя духовной жизни позднейших времен высказали о чрезвычайных дарах, которые Бог посылал иногда своим верным слугам.
Но преподобный знал, что эти дары не самое существенное на пути к совершенству и что самое главное — это заставить сердце и мысль отучиться от любви к миру и к себе. Настаивая особенно на этом основании Монашества, он приводит из жизни разных отшельников три примера, которые все доказывают опасность гордости и ложной славы и значение смирения в нашем внутреннем деле.
Один монах жил в большом воздержании, питался лишь от труда своих рук, проводил дни и ночи в молитве и выдавался разными добродетелями. Но он слишком высоко ценил свои успехи, возымел чувство тщеславия и доверия к собственным силам. Вследствие этого демону стало легко приступить к нему с самыми худшими искушениями. Он довел инока до греха плотской нечистоты, после чего этот несчастный, вместо того чтобы обратиться через покаяние к Богу, впал в отчаяние, покинул пустыню и вернулся в мир. Там он предался греховной жизни с таким упорством, что тщательно избегал встреч с хорошими людьми из опасения, чтобы кто-нибудь своими спасительными советами не извлек его из пропасти, в которую он добровольно бросился.
Другой случай совершенно противоположен первому. Один грешник жил так беззаконно, что считался в своем городе первым развратником. Милосердие Божие довело его до желания покаяться. Он обратился к Богу и удалился в отдельную пещеру, где заглаживал великим воздержанием и ручьями слез бесчисленные грехи, которые он сотворил. Демоны, приведенные в ярость столь счастливой переменой его жизни, повели против него жестокую войну. Они не только томили его сильными искушениями, но безжалостно поражали его физически, причиняя ему невыносимую боль. Однако он остался тверд и непреклонен в своем добром намерении, и главным образом поддерживала его глубина его смирения и его живое чувство сокрушения о прошлом, которое он поддерживала постоянно в своей душе. Он достиг этим способом столь великой добродетели, что по всей стране на него смотрели как на Ангела и, удивляясь его благочестию, говорили, что столь необыкновенную перемену могла совершить только рука Всевышнего. Его пример произвел такое впечатление, что вслед за ним обратилось еще несколько грешников и еще несколько людей, которые после доброй жизни имели несчастье тяжко пасть и в отчаянии не осмеливались отказаться от этой жизни и теперь исправились.
Третий рассказанный преподобным случай заключает в себе также весьма полезное и высокое учение. Один отшельник, живший в самом глухом месте пустыни, провел в ней несколько лет очень строгой жизни. Он уже приближался к старости. Его душа была полна лучшими добродетелями и возвысилась до самого высшего совершенства, какого может достигнуть монах. Посвящая себя всецело на службу Богу, постоянно молясь и прославляя Бога в гимнах, он имел от Бога великие утешения. Чтобы вознаградить его еще в этой жизни за его верность. Господь освободил его от забот о пище и посылал ему Сам пищу. Он чудесным образом находил у себя на столе хлеб чрезвычайно приятного вкуса, вкусив которого этот добрый инок начинал снова молиться и петь гимны. Бог, кроме того, давал ему некоторые откровения и несколько раз открывал ему будущее. Все эти знаки Божьего благоволения, которые он получал лишь по милосердию Божьему, возбудили в нем гордость, как будто он стяжал их собственными заслугами. Его рвение стало к Нему ослабевать, причем сперва он сам этого и не заметил, затем он дошел до большого обленения, так что был менее усерден в песнопении и не так охотно молился. Во время пения псалмов его стали посещать пустые мысли, и незаметно греховные помыслы забрались в самые тайные уголки его сердца. Однако он исполнял все свои прежние «правила», так что с виду он казался тем же и зло было лишь внутри. В таком расположении, войдя после вечерни в свою пещеру, он, как прежде, нашел Небесный хлеб на столе. Он съел его, нисколько не думая о том, чтобы опомниться от своего разленения, и не помышляя о плачевной перемене, которая в нем произошла.
Затем он почувствовал в сердце движение властолюбия; в нем горело пламя нечистой любви, им овладело желание вернуться в мир. Однако он боролся с собой в этот день, совершил песнопения и молитвы и, когда вошел в келью, чтобы утолить голод, нашел снова на столе хлеб. Но этот хлеб не был так бел, как обыкновенно. Эта перемена удивила его и навела на него печаль. Он понял, что то было наказание за его разленение. Спустя три дня искушение возобновилось, и в такой силе, что его воображение представляло ему предмет искушения с чрезвычайной живостью, и он в мыслях готов был на грех. Однако он и теперь пропел псалмы и совершил обычную молитву, но ум его был полон смущения и тревоги.
Когда после вечерни он вошел в пещеру, он опять нашел хлеб на столе, но хлеб грубый, сухой и как будто объеденный со всех сторон мышами и собаками. Тогда он стал вздыхать и лить слезы, которые, однако, лились не настолько от чистого сердца и не в таком изобилии, чтобы могли погасить столь страстное сердечное воспламенение. Однако он вкусил хлеба, но не столько и не с таким удовольствием, как бы ему хотелось.
