То был 1990 год… Четырнадцать лет прошло с тех пор: каждый день новые труды, новые хлопоты — одна только Православная гимназия сколько сил требует… Собираемся строить новый храм, освящаем источники по всему району… Хватает забот, но Господь и без утешений не оставляет — и больших, и маленьких: вот, например, научился я грибы собирать. Теперь, как мои сотрудники собираются за грибами, так и я с ними, хотя к лесу еще недоверчиво отношусь, — побаиваюсь его пока от непривычки…
* * *
К своим поездкам по области никогда не относишься как к паломничеству, хотя порой случается бывать у самых настоящий святынь, — и не просто бывать — молиться у них… И всё-таки, командировка — это не паломничество. А сколько раз я бывал в настоящий паломничествах? Раз, два — и обчёлся. Пальцев на одной руке хватит, чтобы перечесть. И более того: когда и вырвешься в такую поездку, непременно попадёшь в такие искушения, что и не рад бываешь… Вот рассказ об одном таком паломничестве.
Чувствовал я, что заболеваю, когда отправлялся в паломничество по святыням Вологодской земли. Чувствовал, но, понятно, от паломничества отказываться не хотел: авось, болезнь не сильно зацепила; авось, обойдется; авось, за два дня не помру. Не помер, но зацепило довольно сильно.
Как вообще узнаешь, что приближается болезнь? Кто как, а я так: глаза перестают видеть хорошее, красивое. Идешь знакомыми любимыми улицами — и видишь только трещины на стенах, только грязь, разбитые бутылки, собачьи следы… На людей лучше и не смотреть: город превратился в передвижной паноптикум. Взглянешь ли на ребенка — и видишь в нем только будущего взрослого: вот этот мальчишечка будет таким мордатым лысым дядькой, а эта девчушка — толстой неряшливой теткой… И вот после получаса таких неутешительных наблюдений тебя вдруг осенит: «Э, брат!.. а не пора ли нам принять антигриппин?» И вскоре все приходит в норму.
Да, но ехать в паломничество в таком состоянии?
В автобусе только спишь и сквозь сон ощущаешь мучительную дурноту. Из автобуса выходишь — то слишком холодно, то слишком жарко. Прошел сто метров — ноги гудят, как после суточного перехода. Монастырские службы — это просто пытка. Экскурсовод все время что-то говорит, — а почему бы ему не помолчать минутку?..
И это паломничество, и это приобщение к святыне? Это та поездка, о которой я мечтал? У меня слюнки текли, когда мне рассказывали о Ферапонтове, о фресках Дионисия, о Кирилло-Белозерском монастыре. И вот я здесь, я вижу все это — но сквозь туман, сквозь страшную усталость; и думаю только об одном — скорей бы ночлег.
Вот к концу первого дня стою я на вечерней службе в Кирилло-Белозерском монастыре. Монастырь огромный, таких я еще и не видел. Сравнить его можно только с Валаамом, но на Валааме сама природа поражает своей мощью, монастырский дух там — в скалах, в вековых соснах, монастырское безмолвие разливается необъятной Ладогой, человек веками старался только сгладить, усмирить эту мощь. В Кириллове — наоборот: среди мирных, исполненных покоя пейзажей высится суровая рукотворная твердыня, крепость для воинов духа (впрочем, и для простых воинов тоже). И в этом огромном монастыре — три или четыре монаха, а некоторые даже утверждают, что их всего двое. И вот, эти двое монахов служат всенощную в небольшом храме — единственном, действующем на весь монастырь (который по большей части принадлежит музею), служат вдумчиво, никуда не торопясь, протяжно поют знаменным распевом — час, другой, третий, четвертый… Я подпираю колонну, даже не пытаясь молиться. Рядом со мной рака какого-то святого. Несколько часов я бессмысленно пялюсь на нее, пока, наконец, мне не приходит в голову прочесть надпись на покрове. «Святой преподобный Кирилл Белозерский».
Вот оно как! Преподобный, которого вся Россия почитала наравне с Сергием Радонежским, который повторил все чудеса, явленные Спасителем в земной Своей жизни (хождение по водам, воскрешение мертвых, насыщение многого народа малой пищей и т. д.), один из тех, чьими молитвами Россия до сих пор держится, — и я стою столбом перед его гробницей, и даже помолиться толком не могу! Господи, за что же мне это? Если уж нужно было мне поболеть, то почему болезнь не застигла меня дома, почему нужно было портить такую прекрасную поездку? Утром я уже «побывал» таким образом в Ферапонтово — сквозь туман припоминаются белые, точно фарфоровые, монастырские стены на фоне темного пасмурного неба, припоминается бездонная синева дионисиевых фресок, а пуще того припоминается головная боль и ломота в ногах.
На следующий день — Спасо-Прилуцкий монастырь. С утра приободрившись, иду на Литургию — исповедь, причастие… Потом сразу экскурсия по монастырю — и тут бодрости как не бывало. Большой мужской монастырь на окраине города Вологды, на берегу реки Вологды. Прочные крепостные стены, сторожевые башни, на храмах купола не луковицами, а воинскими шлемами… Я хожу, передвигаю ноги и думаю: если сейчас, в гриппе, меня все это так поражает, то что бы почувствовал я здоровый? Ведь болезнь, как было сказано, все хорошее с глаз прячет…
И вот, уже в Вологде, проезжая по милым ее улицам, мимо старинных деревянных особнячков, мимо дома, «где резной полисад» (оказывается, в Вологде один-единственный такой дом остался, да и там полисад новодельный, восстановленный), пытаюсь рассудить здраво. По человеческому уму — сорвалось мое паломничество: ни молитвы не получилось, ни новых впечатлений не набрал толком. Но ведь на все же воля Божия. Значит, не было так задумано, чтобы я гулял по вологодским святыням, приплясывая. Пришел, посмотрел, дома галочку поставил: еще одно место на земле осчастливлено моим визитом.
Нет, Вологда так просто не дается. Эта земля — не обычная, и святость ее (о которой основательно подзабыли современные православные) — слишком высока, чтобы «приобщиться» к ней с налету. Она не терпит «паломнических туров», она ждет паломнического труда, и не любования красотами (хотя любоваться тут — не налюбуешься), а трудной борьбы с собственной немощной плотью (не только с физическими ее недугами). Вологодские святыни и видом своим напоминают неприступные крепости: возьми-ка такую за два дня! Она лежит — вологодская земля, чуть дальше, чуть глубже в России, чем мы, и чуть тверже, чем мы, укреплена в почве, и чуть крепче, чем мы, привязана к небесам. Ты хотел сюда прогуляться? Нет, ты соверши сюда восхождение, как на гору духовную. А что ты хочешь? Северная Фиваида — это название не вчера придумано, и к чему-то оно обязывает каждого, кто вступает сюда. Не берусь я сравнивать этот край с Афоном, с Дивеевым, с Оптиной: нет у меня такой линейки, чтобы их замерять, но что-то мне подсказывает — равновеликие это величины.
А какие святые здесь лежат! В России святость — не в редкость, но много ли ты насчитаешь мужей, подобных Кириллу Белозерскому? А вот мало кому известный прп. Игнатий, чьи мощи покоятся в Спасо-Прилуцком храме. Пятнадцати лет отроду он, как возможный, но нежелательный претендент на Московский престол, был заточен Иваном III в темницу, и с тех пор на свободу не выходил 32 года — до самой смерти. В темнице он принял постриг, и всю жизнь молился за московского государя, лишившего его человеческой жизни как за своего благодетеля. Вот святость! И мимо этого пройти, как мимо незначительного экспоната в длинной музейной экспозиции?
Нет, может, чего я и не углядел из-за болезни, но что-то главное я все-таки понял, чего здоровым не понял бы ни в коем случае: поставил бы Вологодский край в одном ряду с другими-прочими и со временем забыл бы об этой поездке. Теперь не забуду — нет!
* * *
Иная командировка в пределах епархии поражает не меньше, чем паломничество в знаменитый монастырь, — особенно, если ты не ожидаешь увидеть ничего особенного. Выходишь из электрички после двух часов езды — перед тобой обычный… посёлок — не посёлок, деревня — не деревня… населённый пункт! — с унылыми линиями-улицами и одинаковыми яблонями за типовыми заборами. «Где ж тут церковь?» — спрашиваешь у первой, подвернувшейся старушки (такие вопросы можно задавать только старушкам, если хочешь получить вразумительный ответ). Но тут и старушка долго хмурит брови, шевелит губами… «Это какая же церковь? Это новая, что ли?» — «Ну, не знаю… Наверное, новая. А что есть и старая?» — «Нет, старой нету… Новая — есть… Дак она далеко… Километров пять… Вот туда идите — и выйдете…» Иду. Выхожу за границы посёлка, шагаю через поле… Церкви пока не видать. Прохожих тоже — спросить не у кого. И вдруг, как-то сразу, на горизонте вырастает большой, новый деревянный храм — до того красивый и так удачно вписанный в пейзаж, что дух захватывает. Это храм святых Царственных мучеников, а настоятелем здесь — известный в епархии священник, писатель, проповедник, духовник отец Александр Захаров.
