Однако в современном научном мире дело обстоит совсем не так. По большому счету, проблема состоит в следующем: люди, чей профессиональный долг — задавать вопросы, стремятся максимально ограничить их круг, что в определенной мере вызвано информационным взрывом. Лавина сведений грозит затопить, это приводит к сужению научной специализации, и, как следствие, вопросы становятся все более узко специализированными, а круг рассмотрения сужается.
Я не осуждаю сапожников, которые тачают лишь дамские туфельки на шпильках. Это, безусловно, хорошее и полезное дело, но мир не исчерпывается высокими каблучками. Я понимаю, что отваживаюсь на дерзость, произнося подобные речи перед научной аудиторией. Позволю себе зайти еще дальше. Осмелюсь утверждать, что ученые — тоже люди. В силу ограниченности человеческих возможностей они могут оказаться куда более узкими специалистами, чем упомянутые сапожники. Однако это ни в коем случае не избавляет ученого от обязанности оставаться человеком — то есть иметь дело с вопросами, стоящими перед всем человечеством, даже если они выходят за пределы его профессиональной специализации.
В лекции перед сотрудниками Центра космических исследований при Британской академии наук я попытался дать определение научным вопросам и их отличию от ненаучных. В принципе, научные вопросы отличаются тем, что предполагают научные ответы: конкретные, а еще лучше — выраженные в точных числах. В наиболее общем виде научные вопросы могут быть сформулированы так: Как возникло то или иное явление? Какие факторы привели к этому? Однако в мире существуют важные вопросы, не укладывающиеся в подобные рамки. Например: Хороша ли собой эта особа? Не только профессор физики не в состоянии дать объективный ответ на этот вопрос, но и профессор биологии. Но вы не станете спорить со мной, если я скажу, что в мире немало ученых, в том числе великих, которых вопрос этот волнует не меньше, чем проблема массы мезона.
Круг вопросов, которые мы задаем, гораздо шире любого профессионального круга проблем. Можно сказать, что качественный переход в Творении от животных к человеку выразился в создании существа, лишенного специализации. Мы не способны мчаться с быстротой оленей, парить в вышине наподобие орлов, скакать как блохи. А в последнее время выяснилось, что даже в скорости мыслительных операций мы побеждены компьютером. Но наше громадное преимущество заключается в том, что мы способны мыслить обо всем, о чем только пожелаем. О пище, которую едим, о том, что видим, и иногда даже сначала думаем, а потом говорим. Именно способность осмысливать все, что мы хотим, дает нам колоссальное преимущество и в сугубо биологическом аспекте и делает хозяевами этого мира (не всегда, впрочем, рачительными).
Существуют универсальные вопросы, которыми каждый человек задается в силу своей природы. Мы не всегда последовательны в этом и не всегда интеллектуально честны, а порой даже не отдаем себе отчет в том, что задаем их, но это мало что меняет. Один из таких вопросов, который человек задает самому себе, я бы сформулировал так, как он задан в одной из фундаментальных в иудаизме книг, посвященной вопросам морали и этики, — Пиркей-авот: Откуда ты пришел и куда ты идешь? Когда я учился в университете, эти вопросы не задавали на экзаменах по органической химии или физике. Ибо они адресованы всем людям — постольку, поскольку каждый из нас человек.
Один из вышеприведенных вопросов, которые я называю религиозными, касается цели и смысла бытия. В наше время он выведен за рамки научной проблематики — и справедливо. Но этот вопрос доныне остается важнейшим из всех. Решение его для нас существенней решения многих других проблем, даже тех из них, которые заставляют нас не жалеть времени на поиск ответов.
Известная арабская притча повествует о царе, который потребовал, чтобы ему составили краткое резюме человеческой истории. Однако даже на это ученым мудрецам понадобилось столько времени, что царь успел состариться. И вот на смертном ложе, одной ногой в могиле, он позвал главного мудреца — тот тоже давно вошел в преклонные года — и попросил в двух словах познакомить его с содержанием человеческой истории. Все люди родились, все страдали, все умерли, — подытожил мудрец.
Достаточно точное резюме. Но возникает закономерный вопрос: если так, куда и зачем мы спешим? Нет никакой возможности ответить на него в двух словах. Я лишь хотел заново задать его как один из тех вопросов, к которым полезно возвращаться, хотя порой они лишают нас сна. Конечно, вопрос для чего все это? не таков, чтобы человек мог задаваться им каждую минуту, однако он сопровождает нас всю жизнь. Он актуален для пятилетнего ребенка так же, как и для умудренного старца. Иногда этот маленький вопрос способен совершенно изменить течение человеческой жизни.
Каким бы ни был ответ на него, он будет носить религиозный характер, ибо сам факт появления этого вопроса квалифицирует того, кто его задал, как религиозного человека. Даже ответы, предложенные марксизмом, носили тот же характер, поскольку предполагали, что бытие имеет смысл. Коммунистическая церковь была, быть может, малопривлекательной, но она, тем не менее, являлась церковью во всех отношениях. Как и множество других религий, коммунизм не удовлетворялся ответом на вопрос как? но стремился дать людям оправдание их жизни, на свой лад объяснял, для чего они живут и умирают.
Каждый задающий подобный вопрос вступает в некую область бытия, из которой он, правда, может попытаться выбраться, но которую не в состоянии игнорировать. Этот и несколько других схожих вопросов относятся к числу известных всем, но лишающих покоя любого из тех, кто их обдумывает. Ими предпочитают не задаваться, поскольку ответы на них могут привести к весьма далеко идущим последствиям: кардинальным изменениям нашего мировоззрения.
С этой точки зрения ученый, занятый подсчетом фасеток в глазу мухи, обладает несомненным преимуществом. Сколько бы их ни оказалось, это не потребует от него изменить образ жизни. Задачи подобного рода занимают интеллект, но не тревожат душу. Вопросы типа для чего я живу? или для чего все существует? куда труднее разрешить, к тому же ни один из возможных ответов не будет исчерпывающим.
Вопрос такого рода относится к категории универсальных. Его задает каждый человек, достигший определенного уровня самосознания, независимо от того, к какой расе и народу он принадлежит. Иначе сформулированный, это первый вопрос, появляющийся в Танахе. Творец спрашивает Адама: Где ты? И теперь, в конце двадцатого века, Он обращается с таким вопросом к каждому, однако до сих пор, похоже, не получил на него удовлетворительный ответ. Прозвучав однажды, вопрос этот актуален во все времена, заставляя человека спрашивать себя: Где я, в сущности, нахожусь?
Кстати, этот вопрос тоже не найти в университетских учебниках. Однако я полагаю, что многие из присутствующих сталкивались с ним, и порой это было весьма болезненно.
Я хотел бы коснуться еще одного из тех вопросов, которые мучают нас в предрассветные часы. Многие из присутствующих в этом зале — евреи по происхождению. Я не собираюсь устанавливать, кто хороший еврей, а кто плохой, но хочу задать вопрос: что это означает — быть евреем?
Для сравнения воспользуюсь примером из области биологии. Если мы подвергнем животных, скажем собак или коров, целенаправленному отбору по ряду признаков на протяжении трех тысяч лет, мы увидим, что уже через короткое время начнет образовываться нечто своеобразное. Лучше или хуже остальных — другой вопрос, но иное, отличное от них — это несомненно. Результат может радовать, огорчать или вызывать смешанные чувства, однако ответ на вопрос, что значит быть евреем, хотя бы первоначальный, так или иначе должен быть дан.
Великим открытием в психологии явилось понятие комплекс. Что это такое? Состояние, порожденное проблемой, которую человек не способен сформулировать и поставить. Она мучает его, оставаясь в области подсознательного и не находя решения. И в России, и во многих западных странах еврейство стало чем-то вроде психической патологии у его носителей. Еврейский комплекс развивается там, где евреи стыдятся поставить вопрос о своем еврействе, не решаются честно посмотреть правде в глаза и спросить себя: кто мы и что мы?
Одно из фундаментальных положений греческой философии гласит: Познай самого себя. Я не даю ответы, а ставлю вопросы. Всюду, куда я приезжаю, я пытаюсь устроить что-то вроде сеанса группового психоанализа для людей, которые десятилетиями не решаются коснуться этой болезненной проблемы, появившейся в третьем тысячелетии до новой эры.
Каждый из подобных вопросов всегда влечет за собой несколько других. Это не научные вопросы, а экзистенциальные, вопросы человеческого существования. Они зачастую мучительны, но все же имеет смысл задавать их себе, ибо таково требование нашей жизни, действительности, в которую мы погружены. И если уж мы страдаем, естественно спросить себя: Ради чего?
