Процитируем начало соответствующей (шестой) главы этого послания в синодальном переводе: «Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами. Ибо сказано: во время благоприятное Я услышал тебя и в день спасения помог тебе. Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения. Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах…» (2 Кор. 6:1–6) и т. д.
Имеется в виду благодать дара Святого Духа, который принимает человек при крещении. Апостол призывает учеников пронести дар крещения через все трудности и тесноты жизни, и не просто пронести, а дать ему раскрыться, сделать всю жизнь христианина проповедью Благой вести.
Вернемся вновь к чинопоследованию крещения. В настоящее время к нему присоединяются так называемые «обряды восьмого дня». В ранней традиции они совершались после евхаристии. Они состоят в отирании мира и пострижении волос на голове крещаемого. Смысл данных священнодействий таков: тот опыт инобытия, состоящий из крещения, миропомазания, евхаристии, который пережил новокрещеный, должен иметь конец. «Новокрещеные должны вернуться в мир», чтобы «свидетельствовать о Христе в мире, спасением которого Он является»[212]. Пострижение же волос является символом послушания и жертвы: в падшем мире они являют путь к восстановлению утраченной связи с Богом.
Именно такое обращение к миру и шествие «в скорбех… в нестроениих, трудех… в разуме, в долготерпении, во благости, в Дусе святе, в любви нелицемерне, в словеси истинне, в силе Божии» (2 Кор. 6: 5–7) мы видим в «Повести…». Святые Петр и Феврония действительно много перемещаются, путешествуют: в поисках Агрикова меча святой Петр выходит за пределы града, после битвы он отправляется на поиски врача, а святая Феврония покидает родной дом; они вместе вынуждены уехать из Мурома, потом вернуться, переселиться в монастырь и уже оттуда отправиться дальше… Но главное не сам факт перемещения в пространстве, главное другое: на этом пути они претерпевают трудности, приносят большие и маленькие жертвы: болезнь князя, притеснения княгини боярами, изгнание супругов из Мурома. В благополучное время они не забывают о жертвенности и нищелюбии. Наконец, предают самих себя в руки Божии, оставив княжеский престол и всё мирское. Последней радостной жертвой было, пожалуй, рукоделие Февронии: шитье воздуха для храма.
В «Повести…» речь идет о православных князьях; к тому же о Петре Муромском известно, что он любил уединенно молиться[213]. Спрашивается: для чего вводить крещальный мотив в повесть о православном государстве, о православных — вот уже много поколений! — жителях Мурома?
Думается, ответ на этот вопрос можно найти в самой тайне крещения. Оно дается как дар, и ничто не может этот дар отменить или же лишить силы, даже самый страшный грех. Но при этом таинство крещения является также и неким «авансом» — образом Спасения, который человек призван воплотить в своей жизни.
В неоднократно упоминавшемся житии Евстафия Плакиды таинство крещения также играет ключевую роль. Евстафий с семьей принимает крещение и через некоторое время слышит Божий глас (этот отрывок приводится нами в переводе): «Блажен ты, Евстафий, ибо принял баню моей благодати; теперь ты стряхнул с себя тленного человека и облекся в нетленного. Ныне же проявится дело твоей веры. Поскольку ты отошел от дьявола, он стремится устроить тебе какое-нибудь бедствие. Если перенесешь это несчастье, примешь венец победы»[214].
То есть человеку, принявшему крещение, еще нужно принять бой с бесом, призвав Божью помощь (потому что человеческих сил на этот бой не хватает); только так победа и исцеление, принятые в крещении, закрепятся и приумножат славу Бога.
Если проследить духовный путь князя Петра, то мы увидим разнообразные битвы, одоления… Каков при этом путь Февронии? Мы уже говорили: она подобна мудрым девам из Евангелия от Матфея, наполнившим свой светильник елеем добродетелей и готовящимся войти в Царствие Божие (Мф. 25: 1–13). Феврония не совершает решительных побед, подобно князю Петру, но ее служение не менее важно: ее добродетели оказываются нужны именно тогда, когда духовное состояние князя находится в опасности.
Дьявол устраивает им «бедствия», покушается на их целомудрие, заставляет делать трудный, порой унизительный выбор. Петр, колеблясь, Феврония же, давая ему добрые наставления, вместе проходят узкой тропой через все испытания и торжествуют над сатанинскими лукавствами.
«Повесть…» говорит читателям — и книжным, и некнижным: крещение — благое начало трудного пути для всякого христианина. Таинственная победа в темных водах Христа над змеем-дьяволом ведет к «бане пакибытия» — очищению, исцелению, просвещению верующего — и, наконец, к его спасению. Шествие по этому пути исполнено трудов, испытаний, смирения, но другого пути нет. Все иные к спасению не ведут.
Ничего более важного в «Повести…» нет. Здесь суть ее, альфа и омега. Тот смысл, ради которого нагорожены все «приключения», — Бог весть, до какой степени претерпевали их исторические Петр и Феврония. Таким образом, «Повесть…» — напутствие в самом прямом значении этого слова. А святая чета — путники, благополучно прошедшие по трудной дороге до самого конца.
Вот и вся «высокая тайна» этого выдающегося произведения русской литературы.
Вроде бы просто…
Как просты любовь или Святая Троица — на первый взгляд.
Глава 8
МОСКОВСКОЕ ЦАРСТВО СКВОЗЬ ПРИЗМУ МУРОМСКОГО КНЯЖЕСТВА
Сколько историков склонялись к тому, что «Повесть о Петре и Февронии» по большей части фольклорное повествование! Цитаты из их книг и статей приводились нами не один десяток раз. Но даже сторонники подобного взгляда на это произведение порой отступали от своей позиции и «привязывали» повествование к совсем не фольклорным реалиям русской жизни XVI столетия. Точнее говоря, к временам правления Ивана Грозного.
Что уж говорить об историках, видевших в «Повести…» реальную историческую основу? Они прекрасно понимали: ее исторический каркас скован молотами двух времен — удельной муромской старины и московской державной современности.
Как же иначе? Столичный книжник середины XVI века имел тот образ мыслей, ту манеру повествования и тот набор идей, которые даровала ему не муромская древность, а его собственная эпоха. И вся его «ментальная оснастка» оставила след в тексте.
Много раз уже упоминался выше дотошный и основательный исследователь — М. О. Скрипиль. Так вот, он утверждает, что «Повесть…» задумывалась автором вовсе не как агиографическое произведение. По его мнению, это скорее не житие, а политический манифест, содержащий протест северных княжеств против объединительной тенденции в политике Москвы. То есть книжник, записавший и литературно обработавший «Повесть…», был, как полагает ученый, сторонником «традиций удельно-вотчинного права», а также «горячим патриотом своего края». А работал он еще до завершения процесса централизации Руси вокруг Москвы, во второй половине XV века.
По мнению М. О. Скрипиля, некий «писатель-консерватор», он же «представитель отживающих сил общества», стремясь сохранить (или возродить) «старые порядки периода феодальной раздробленности», обратился к «сокровищнице народно-поэтического творчества», чтобы усилить позиции «своей группы или класса»[215].
Это довольно слабая теория, поскольку трудно ее подкрепить реалиями и сюжетными ходами «Повести…».
Если видеть в Муромском княжестве своего рода идиллию, золотой век древности с ее «идеальными» (как пишет Скрипиль) правителями, где даже боярский мятеж заканчивается быстро и без особых последствий; если воспринимать картины правления двух братьев как своего рода образец облагороженной удельной древности, в которой нет места для державного диктата Москвы, тогда, что ж, по мелочишке наскребается и на «манифест консерваторов».
Но, правду сказать, слишком уж замысловата «Повесть…» для столь прямых и ясных жанров, как манифест или же политический трактат. И слишком много требуется фантазии, чтобы увидеть в художественных образах логику последовательного отрицания того единодержавного централизма, который утвердила Москва.
У Н. В. Водовозова читаем: «Под мнимым историческим прошлым автор Повести развернул яркую картину социально-политической борьбы своего времени. Показал, какой должна быть власть самодержца»[216]. Кроме того, Н. В. Водовозов впервые обращает внимание на детали быта. По его мнению, пиры, на которых выставляются особые столы для князя и княгини, а также и особые суда отдельно для каждого из членов княжеской четы во время речного плавания, да еще и отдельный штат бояр и слуг — детали быта, принадлежащие не к XVI веку, но к более ранней эпохе[217].
