И вот перед каждым из нас — задача встречи с нашим ближним. Для этого надо научиться смотреть с целью увидеть, слушать с целью услышать. И это нам нелегко дается, это нас страшит. Потому что услышать — это значит связаться с судьбой человека, увидеть — это значит связаться с судьбой человека. Встречается нам знакомый или посещаем мы больного и спрашиваем: Ну, как?.. И наш знакомый или больной глядит на нас с надеждой и со страхом: неужели этот человек поставил вопрос, на который он хочет получить ответ? Неужели этот человек хочет узнать и, значит, свою судьбу с моей соединить? Из глаз, из звука голоса звучит и надежда, и страх; и человек часто отвечает: да ничего, спасибо… И как часто, как постоянно бывает, что мы довольствуемся этими словами; эти слова нас освободили, он нас не затянул в свою судьбу, он не потребовал нашего участия, он не сказал того слова, после которого я не могу отвернуться с безразличием; я смотрел ему в глаза и увидел мольбу, надежду, страх — но я закрыл свои глаза и услышал только слова, и теперь я свободен; я знаю, что ему "Да ничего, не так плохо", — а значит, и хорошо, может быть. А услышь ты звучанье голоса, вглядись ты в глаза и увидь выражение этих глаз — и нельзя так уйти… Но если это допустить, то надо отозваться; и не только добрым словом, не только мгновенным поступком, а завязав отношения или вступив в круговорот событий и отношений, которым, может быть, не будет и конца. А каждый думает: неужели не хватает у меня моего горя? моей заботы?.. Или просто: неужели я дам этому дню, который изо всех дней такой тихий, спокойный, радостный, омрачиться одним словом этого человека? Да, я его люблю, но он может все одним словом разрушить; лазурь, весенний день превратится в пасмурный, холодный зимний вечер; все будет покрыто туманом, все станет холодным, радость потухнет… И мы отходим.
И вот тут нужно в себе воспитать очень много мужества, чтобы заглянуть человеку в глаза, с тем чтобы увидеть правду его слов, вслушаться в звук голоса; чтобы услышать правду или ложь в этих словах. И нужно порой много мужества, чтобы сказать человеку: Не притворяйся, не лги, не говори мне, что хорошо, — это неправда; у тебя душа болит, тебе страшно, тебе одиноко и ты больше не веришь, что даже твой друг, самый близкий, отзовется; ты меня отстраняешь, потому что ты изверился в человеческой отзывчивости… Для того, чтобы найти в себе это мужество, надо преодолеть многое. Первое — это себялюбивый страх о том, что моя спокойная жизнь может вдруг стать неспокойной, что мое благополучие может заколебаться, что свет может померкнуть, что радость может затмиться. Мы всегда о себе думаем и себя переживаем, будто мы — центр нашей собственной жизни, да и жизни других. Помните притчу Христову о добром самарянине. Законник спрашивает Христа: кто же мой ближний?.. Он чувствует, что центр — он сам и оглядывается вокруг: кто ближний? Христос ему отвечает: ты ближний тому, кто в тебе нуждается; он — центр. Ты призван войти в его нужду… Вот этого мы не умеем делать, не умеем ощутить, что не я в центре, что всякий человек, который около меня — и близкий, и дальний, и встречный, и поперечный — имеет свою полную, законченную судьбу, и он для Бога так же дорог, для Бога он значит так же много, как и я; и если бы меня вообще не было, этот человек был бы таким же значительным в глазах Божиих. Я могу быть случайным обстоятельством в его жизни — или проходящим, или добрым, или злым; но этот человек существует сам по себе перед Богом, он — не часть моей жизни, не обстоятельство в моей жизни, он — человек. Он призван Богом жить, Его познать и достигнуть той полноты, которая есть в одном Боге; призван войти в Царство Божие. Над этим надо задумываться и чаще, и глубже, потому что это для нас не естественно.
Кроме того, мы друг с другом обращаемся, в той или другой мере, или как паразиты, или как жадные звери. Как часто мы живем друг другом, как бы пожирая друг друга, отнимая у человека покой, радость, сердечную чистоту и столько богатых его свойств, питаясь ими, пользуясь ими. Нам надо научиться не брать, а давать и не ожидать ничего в обмен или в награду. Это Христовы слова, не мои: давать так же щедро, как нам дано от Бога; даром вы приняли, даром и давайте (Мф.10,8). Чего у нас нет, что бы мы не приняли, чего у нас нет, что бы мы не получили или от Божественной, или от человеческой любви? И поэтому надо установиться так, что мое призвание — быть внимательным, вдумчивым, другом и слугой моего ближнего; все, что у меня есть, я должен быть готов ему дать и никогда не потребовать обратно, и никогда не упомянуть о том, что я чем-то пожертвовал для него, и никакой благодарности не ожидать; потому что дать, послужить активно, вдумчиво, умно полюбить человека — это самое высшее, что нам может быть дано, это наша привилегия; это даже не наш "долг".
И последнее, что мешает нам встретить человека, — это страх: что другой человек может у меня отнять? Какой опасности он может меня подвергнуть? Это очень реально, потому что мы все друг для друга опасны, поскольку мы все жадны, поскольку мы все себялюбивы, поскольку мы себя или своих ощущаем центром жизни. И вот нам страшно перед ближним, и ближнему страшно перед нами. И эти два страха, две жадности, два себялюбия замыкают двух людей, которые могли бы быть лицом к лицу или друг перед другом. Отец Лев Жилле как-то сказал: мы боимся заглянуть человеку в глаза, потому что не можем этого сделать без того, чтобы и он мог заглянуть в глубины нашей души, — вот чего мы боимся и в переносном смысле, и в прямом. Но это относится в значительной мере и к нашей встрече с Богом.
В первом случае, когда Бог открывается нам в этом сложном сопоставлении, сочетании суда и спасения, осуждения и воскрешения, — в тот момент мы до конца полны этого чуда. Но потом перед нами встает очень конкретный вопрос: Господь мне предложил Свою дружбу, Он мною так дорожит, что всю Свою жизнь и всю Свою смерть, и всю страсть Гефсиманскую готов отдать мне и для меня; и эта жертва так велика, что я должен бы отозваться на нее всем, — если не смертью, то всей жизнью во всяком случае. Не требует ли Он от меня слишком многого? Если бы только Он меня полюбил слегка, я мог бы ответить Ему так же — легкой любовью, легкой дружбой; но быть так любимым требует от меня соответственной любви! Если Бог всей жизнью и всей смертью меня любит, и я должен отозваться всей жизнью и всей смертью; не лучше ли укрыться? Страшно впасть в руки Бога Живого (Евр. 10, 31). Любовь может быть так же страшна, как ненависть, если только понять, что мы не может ее принимать, не отозвавшись соответственно.
И вот тут перед каждым из нас вопрос стоит во всей остроте. Мы закрываемся от Божией любви, мы не задумываемся над тем, что она значит, какая ее мера, не только потому что мы легкомысленны и пусты, но потому что очень было бы страшно соответственно отозваться. Бог говорит в Евангелии, мы слышим Его слова, Он говорит нам: если ты хочешь вырасти в полную меру своего человечества, если ты хочешь стать достойным человеком, вот перед тобой картина того, каким ты должен быть… И вместо того, чтобы воспринять это как потрясающую картину красоты, к которой мы призваны, мы говорим: это заповеди, это — Божии приказания; мой долг — попробовать их исполнить… И отношения взаимной любви, все наше соотношение с Богом мы превращаем в попытку принять Его заповеди, будто это внешние приказы, и свести их до минимума, найти способ, чтобы они были наименее требовательны. И тогда вместо христианской жизни получается изуродованное Евангелие.
Вот три встречи; о четвертой я ничего не хочу сказать подробнее того, что еще в VI веке святой Максим Исповедник говорил: человек создан как гражданин двух миров; своей плотью и душевностью он принадлежит этому земному, вещественному миру, но своим духом он принадлежит Богу. И призвание человека, во-первых, в себе соединить Божественное и земное начала; а во-вторых, найдя путь к Богу, увлечь за собой всю тварь. Это наше призвание.
Так ли мы смотрим на окружающий нас мир? Являемся ли мы вождями этого мира в Царство Божие? Строим ли мы град человеческий, который был бы впору, в меру града Божия? Относимся ли мы к вещам, к природе, к видимому миру, который нас окружает, с тем благоговением, которое мы должны к нему иметь, помня, что все вещество этого мира стало сродни Богу через воплощение Христа, через Его плоть?
Вот все встречи наши. Святой Симеон Новый Богослов говорил: если ты хочешь научиться молиться чисто, научиться чистой молитве — примирись с Богом, примирись с собой, примирись с ближним, примирись с вещами, которые ты трогаешь… Задумаемся над тем, каково наше соотношение: есть ли встреча между нами и Богом? Жаждем ли мы этой встречи не для того, чтобы получить от Бога больше того, что Он уже дал, а для того, чтобы сродниться с Ним и стать на земле как бы Его голосом, Его сострадательным взором, Его руками? Находим ли мы в себе достаточно мужества, чтобы войти в себя и стать цельными, а не раздробленными внутренне; преодолеть не только напряжение, но и войну, которая идет между умом и сердцем, волей и желаниями, плотью и правдой в нас? И как мы смотрим на ближнего? Встречаем ли мы когда-либо даже самых нам дорогих и близких, и чем являемся мы для мира, который Бог создал на блаженство вечное: злом или добром, вождями или губителями?
