Дебаты об уродовании женских гениталий крайне медленно становятся достоянием широкой общественности как в Африке, так и в других странах. Следует отдать честь Бахауддину: более восьмисот лет назад он был потрясен практикой, о которой услышал как о «древней церемонии, появившейся в области Хотан в Китае». Вино служило здесь обезболивающим средством.
2:92—94. В последней части этой главки рассматривается взаимное движение божественной сути, чей танец мы можем назвать мистерией центра и движение периферийной сферы вокруг него. Когда мы начинаем жить из наших центров, нас охватывает необъяснимая любовь, независимо от того, что просачивается через периферийную биосферу. Мы также приобретаем чрезвычайную восприимчивость к печалям, остро воспринимая красоту преходящего. Это то самое умирание до того, как умрешь, возрождение и пребывание на нулевой отметке, в полноте «здесь-и-сейчас», в «нигде» — как это выражают в исламе, христианстве и традиции буддизма и даосизма. Быть и не быть одновременно, не отягощая ум и совесть заботой о том, что достойнее. Мы узнаём друг друга в этом внутреннем мире души. Как-то я спросил у Бава Мухайяддина: может ли когда-нибудь объявиться и выглянуть и из моих глаз то, что я вижу в его глазах? Он ответил: это случается, когда индивидуальное растрогано всеобщим. Тогда глаз («я») превращается в «мы».
2:109. У Руми был старший брат Ала-ад-дин, он родился в 1205 г. от Момине Хатун, матери Руми. Бахауддин имел, по крайней мере, еще двух жен и двух детей от них, хотя об их судьбе ничего не известно. Руми был женат дважды. Гоухер Хатун (ум. в 1229 г.) родила ему двух сыновей, Султана Валада и Ала-ад-дина. Вторая жена, Керра Хатун, родила ему сына Мухаффера Челеби и дочь Мелеке Хатун.
2:114. «Если жизненные невзгоды иссушают тебя...» Я думаю, это значит, что, если перипетии твоей жизни уменьшают силу твоего магнетизма, сочную яркость чуткой осознанности, — это значит, что подобные обстоятельства наносят урон твоей душе.
2:115—116. Пища разного рода возносит хвалу во время процесса своего усвоения. Точно так же и мы претворяемся в тайну. Как только мы растворяемся, энергия высвобождается как благодарность. Рассказывают, как Руми пошутил на смертном одре. Дело в том, что земля слегка колебалась, что обычно для этой области (юг центральной части Турции). Он сказал: «У земли урчит в желудке. Успокойся, скоро ты получишь свой лакомый кусочек». Во второй части этой главки Бахауддин говорит, что в основе наиболее глубоких наших переживаний — славы, доверия, смирения — лежит желание любви и любовного единения. Другие наши свойства возникают из разнообразных сочетаний этих энергий. Они плодят внутренние вспышки божественного восторга. Таково прозрение Блейка, Лоуренса, Бахауддина — что интимные отношения надо не запрещать и преследовать, а постигать: ведь они исходят из изначального ядра, они — исток, что пропитывает все другие энергии.
2:123—124. Здесь он принимает решение подвести итог своей работе. Это отчасти напоминает Просперо в «Буре». Бахауддин фактически говорит: «Я — садовник Божий, и хочу, чтобы Хозяин удовольствовался тем, что мне удалось сделать, чтобы яснее проявить Его творение. Ради этого я тружусь. А дальше — я дряхлею, мне все труднее говорить. Но трудности и сами по себе созидают настоящее». Просперо говорит, являя атрибуты своей первозданной магии, посох и книгу: Я посох разобью, Его зарою в землю глубоко, И глубже, чем любой ложится лот, Я книгу утоплю свою (V: 1:63—66)§§§§. §§§§ Шекспир В. «Буря». – Прим. рус. перев.
На самом деле эти два высказывания никак не связаны. Мне просто хочется прояснить литературную подоплеку названия, хотя решение этой задачи выходит за пределы сферы эстетики. Ярлыки стачивают поэтическую силу — как таблички с латинскими названиями деревьев в ботаническом саду. Quercus alba, белый дуб. Книга, брошенная в воду — это поворотный пункт, колоссальный рывок в опыт, прочь от слов, мечтаний, химер, ума и воображения, или иначе, — все превращается в немыслимое варево, в бурлящую бессмысленную похлебку. Океан бытия не имеет к этому отношения. Я воспринимаю Бахауддина скорее как мистика, который живет в истине и пытается ее передать, а не как поэта, записывающего сочиненные эпифании.
Но он еще и художник, мастер коротких прозаических заметок, что позволяет подменить личностное звучание его интонации — откровенческим «Мы», без опасений, без акцентирования замены. То, что мы говорим о форме, не укладывающейся в определения, не означает, что у этой формы нет ваятеля. Проза Бахауддина вытекает из океана повседневности: сидение на уличных ступеньках у всех на виду, посадка мяты в саду, пересказ снов. Проза видений и бытовых шуток. У меня такое чувство, будто и я принадлежу его миру, так живо напоминавшему мне о том месте, где я вырос, — на холмах у реки Тенесси, возле начальной школы для мальчиков близ Чаттануги. Мой отец был директором школы. Бахауддин вполне вписался бы в эксцентричную компанию учителей и учеников школы, что посиживала на высоком обрыве речного берега в 1940-е. Работая над переводом, я невольно перенесся туда вместе с ним, снова став зачарованным семилетним мальчишкой... А может быть, это просто игра ума, воображение. Дневник Бахауддина и поэзия Руми — памятки об опыте, весьма обширном и глубинном, который мы, читатели и слушатели, можем претворить собою.
Слова описывают вкус величия и любви, но, несмотря на это, ты не можешь его передать. Описать такое чудо невозможно. Тонкие знатоки вина могут описать его вкус лишь приблизительно, да и то только своим коллегам. Но попробуй передать на словах вкус фисташек или чего-то подобного тому, кто никогда сам не пробовал этого. Что бы кто ни говорил, нам в конце концов придется попробовать самим, если мы хотим остаться только со словами. Можно также воспринимать мистический текст как ключ, который нам дан, чтобы открыть царство в каждом из нас. А также и во всем вокруг. Это глубоко личное дело — использовать ключ для целей освобождения. Иначе ключ, стих, дневниковые записи останутся всего лишь музейным курьезом для школяров.
2:135. Цветов знания немало, какие из них твои? В другом месте Бахауддин говорит: «Каждый раз, когда я произношу слово «Бог», семя выпускает побег. Появляются нескончаемые цветы, чьи лепестки — имена прекрасных человеческих свойств: любви, чистоты, ясности и величия».
2:145. Нам даны пять чувств для восприятия того, где мы и кто мы. Нам также даны способы постижения незримого, дух и душа, и пути их развития — онирические, шаманские, поэтические, музыкальные, мистические пути.
2:164. Второй сон турка. Образ веревки в реальности немыслим, но точен психологически. Веревка уходит в туман бесконечности. Бахауддин держит другой конец в настоящем и плетет новую веревку, продвигаясь вперед, волокна материализуются, удлиняясь по мере его движения. Вероятно, благодаря этому принципиально бесконечному занятию плетения веревки, намерение и усилие добавляют новые пряди в бытие. Это единение с тайной, и дневниковые записи — часть этого занятия.
Вот что сказал Бава Мухайяддин 22 марта 1979 г.: «Бог вне форм. Бог — сокровище без вида и образа, сокровище, способное наделить человеческую жизнь миром и покоем. На языке есть область, которая воспринимает вкус, а в глазу — область, воспринимающая свет. Так же и Бог существует, как область мудрости жизни, область веры, мощи. Бог — мощь, и эту мощь можно разглядеть в себе». Это великая тайна. Как ее открыть и как жить, исходя из нее? Нередко я полностью забываю об этом. Но как бы то ни было, мы всегда узнаем родниковую воду, пробуя ее на вкус.
