После того как в течение многих веков обряд обрезания служил неиссякаемым источником шуток о евреях и издевок над ними, вдруг в недавнее время он был признан операцией, достойной всяческого уважения. Оказывается, этот обряд имеет немалое гигиеническое значение. По совету врачей образованные люди во всем мире обрезают своим детям крайнюю плоть.
Если бы Вольтер жил в наши дни, он, возможно, пошел бы в больницу и попросил сделать себе обрезание. И весьма возможно, что в течение одного или двух дней после операции он очень жалел бы, что его родители не сделали ему обрезание, когда он был еще младенцем в колыбели.
Однако для евреев в наши дни, как и в течение четырех прошлых тысячелетий, обрезание является отнюдь не просто полезной гигиенической операцией. Этот знак на плоти — древняя печать договора между Авраамом и Создателем. Благодаря ей еврей, если он обнажен, в течение всей своей жизни выглядит иначе, чем остальные люди. Сторонники концепции полного равенства всех народов любят утверждать, что в голом виде невозможно отличить нищего от короля. Но еврей, голый или мертвый, всегда отличим от нееврея. Да, действительно, в 20-м веке обрезание превратилось из смешного членовредительства в мудрую профилактическую меру, и поэтому критикам и хулителям иудаизма пришлось отказаться от соблазнительной привычки изощряться в шутках и прибаутках по поводу отсутствия у евреев крайней плоти. Между тем, сделанное недавно открытие полезности обрезания едва ли заслуживает большого удивления. Символы и обряды древней религии, выдержавшей проверку временем, — там, где эти символы и обряды касаются человеческого тела, — всегда несут в себе здоровую и разумную основу, иначе они отпугивали бы приверженцев этой религии и побуждали бы их к вероотступничеству. В течение многих веков евреи следовали Моисееву Закону и верили в него, и современная медицина признала это доверие более чем оправданным. Однако слава и величие иудаизма отнюдь не в том, что его предписания в наши дни получили одобрение медицины.
Мы производим нашим детям обрезание на восьмой день после рождения, как сделал Авраам со своим сыном Исааком, — за исключением тех случаев, когда ребенок рождается чересчур слабым и врачи советуют отложить обрезание на более поздний срок. Как правило, младенец на восьмой день после своего рождения легко переносит эту операцию, во время которой он обычно просто спит. Обрезание крайней плоти, произведенное искусным резником-моелом, чаще всего проходит для ребенка практически безболезненно, и рана заживает через несколько дней.
Этот ритуал мы называем словом брит (что на иврите означает договор). Когда обрезание производилось в домашних условиях, у всех на виду, оно всегда сопровождалось семейным праздником, на который собирались друзья и родственники — они вели между собой ученые разговоры, ели, пили и веселились. Каждый этап церемонии обставлялся как можно торжественнее, был ярок и запоминался надолго, а исполнение главных ролей в церемонии считалось честью, которая оказывалась родителями уважаемым родственникам или почетным гостям. Сейчас младенцы появляются на белый свет в тихих, окрашенных в холодные цвета и пропитанных запахом лекарств больничных палатах; этажом выше над такой палатой нередко лежат тяжело страдающие больные, а этажом ниже — труп только что умершего. Больничные правила запрещают в палатах какие-либо проявления веселья. Однако в больших городах в больницах, где бывает много рожениц-евреек, им иногда отводят особую палату где-нибудь на отшибе, в дальнем конце здания; эта палата называется палатой для брита. И оттуда, как и когда-то, доносится эхо древней радости.
На торжественной церемонии обрезания отец ребенка произносит специальное благословение:
«Благословен будь Ты, Г-сподь Б-г наш. Творец вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам приобщить мальчика сего к Союзу праотца нашего Авраама».
В идеале отец должен был бы сам и сделать обрезание своему сыну, как поступил праотец Авраам. Однако согласно общераспространенному обычаю родители поручают эту операцию искусному моелу. Моел, производящий за год сотни обрезаний, приобретает всвоем деле такую высокую квалификацию, которой могут позавидовать многие хирурги. Разумеется, он соблюдает все современные требования антисептики и санитарии.
Некоторые родители-евреи поручают эту операцию врачу: либо потому, что, по их мнению, так безопаснее для ребенка, либо потому, что им попросту все равно, кто обрезает их сына. Такая точка зрения ошибочна по многим причинам.
Во-первых, моел — это, как правило, вполне квалифицированный специалист своего дела; он обладает всеми современными медицинскими познаниями, требующимися для совершения обрезания, и на его мастерство определенно можно положиться. Лучший специалист на свете иногда допускает ошибки и промахи, и у самого искусного хирурга может порой дрогнуть рука. У родителей нет более надежной гарантии обеспечить безопасность операции, чем обратиться к квалифицированному и заслужившему доверие моелу.
Во-вторых, моел занимает место отца в произнесении благословения во время обряда обрезания — так было уже в течение тысячелетий. Предполагается, что он знаком с требованиями и у становления ми нашей веры и предан ей.
В-третьих (и это, возможно, важнее всего), еврейский обряд обрезания не тождествен рутинной операции, совершаемой в больничных условиях. В больнице могут произвести эту операцию безболезненно и по всем правилам медицинской науки, но с ритуальной точки зрения не совсем так, как требует иудейская вера.
Слова бар-мицва означают сын заповеди. С церемонии бар-мицвы начинается важный этап в жизни еврейского ребенка — его вступление в сознательную религиозную жизнь.
В своем романе «Марджори Морнингстар» я изобразил обряд бар-мицвы и постарался описать его тщательно и с любовью. Мне казалось, что я преуспел в своем намерении, но, к моему глубокому огорчению, некоторые из моих собратьев-евреев обрушились на меня с самыми яростными нападками. Они утверждали, что в моем изображении святой обряд стал выглядеть комично. Разумеется, в моем описании бар-мицвы были комические моменты, однако я уверен, что эти моменты не родились в воображении автора, а содержатся в самой структуре обряда, представляющего собой древний народный обычай.
Грустное впечатление оставляет народ, который в те или иные обычаи или события своей жизни не вкладывает определенной толики юмора. Из того, что мне известно по литературе, наиболее близким к американской бар-мицве обрядом представляется диккенсовское рождество. Ему предшествуют сложные сказочные приготовления, и оно сопровождается обильным чревоугодием и возлияниями; люди приходят на празднование целыми семьями, наружу выплескиваются бурные эмоции, и все это очень далеко от той торжественности, которая, казалось бы, подобает религиозной церемонии. Рождество в описании Диккенса брызжет весельем и радостью — так же, как наша бар-мицва. Мы, евреи, — народ от природы буйный и любящий повеселиться. В свободной Америке, где впервые за многие столетия мы пользуемся равноправием и равенством возможностей, мы превратили обряд бар-мицвы в роскошное празднество, которое его организаторам обычно влетает в копеечку. Я не вижу в этом ничего дурного. Американский праздник совершеннолетия — это нечто в том же роде. Если бы при всем этом наша бар-мицва сохранила в неприкосновенности и свое религиозное значение, все было бы в порядке. Моя сдержанность и мои сомнения по поводу церемонии бар-мицвы, устраиваемой в Америке, сродни сдержанности и сомнениям некоторых христианских священников по поводу праздника святок в том виде, в каком он сейчас используется прежде всего для увеличения доходов универсальных магазинов. Есть опасность, что поставленное на поток производство праздничных развлечений приведет к забвению исконного, изначального смысла праздника, который в результате превратится в красочный и многозвучный вихрь, бушующий вокруг абсолютно пустого центра. Сам же ритуал бар-мицвы — это волнующее и важное событие.
Образ жизни евреев, как и образ жизни всех других людей, требует, чтобы ребенка с малых лет наставляли. До тринадцати лет ребенок еще не настолько разумен, чтобы самостоятельно приходить к определенным выводам и теориям, и у него нет достаточной внутренней дисциплины, чтобы сознательно соблюдать определенные обряды. Когда ребенку исполняется тринадцать лет, его отец формально слагает с себя ответственность за то, чтобы направлять своего сына в его религиозных обязанностях. Мальчик становится в этом вопросе самостоятельным. Он начинает молиться, накладывая филактерии, и в ближайший шабат после своего дня рождения получает в синагоге право на алию: ему разрешается прочесть отрывок из Торы и произнести благословение над отрывком из еженедельного чтения, —то есть приобщиться к привилегиям взрослых. Это знаменует его новое положение в общине.
