Ослепительное утреннее Солнце разбросало по всему двору длинные тени; праздная публика с любопытством уставилась на меня, но туг же успокоилась, не найдя во мне ничего достойного внимания, и вернулась к своему исполненному достоинства безделию. Мне показалось, что я увидел в этот день то же самое, что должен был видеть много веков тому назад какой-нибудь закованный в броню завоеватель-крестоносец, сошедший со своего гарцующего коня, чтобы заглянуть во внутреннее пространство старинной мечети. Каир стремительно меняется, но его многочисленные мечети по сей день незыблемо стоят, как неприступные бастионы, о которые бессильно разбиваются все волны нововведений. И возможно, это к лучшему, ведь они напоминают на-тему беспокойному и суетливому поколению о том, каким спокойствием была проникнута эпоха, создавшая эти мечети, несмотря на то, что люди в то время были далеко не так умны, как сейчас. Здесь, под тенистыми пальмами или под стрельчатыми арками, эти люди могли искать защиту у Бога или просто предаваться мечтам. Во всяком случае, здесь легче в ином свете увидеть собственную жизнь и осознать ее подлинные ценности, ибо все В мечети буквально дышит атмосферой многовекового покоя.
У входа в крытую аркаду я снял выданные мне тапочки: ступать на священную землю мечети в уличной обуви строго запрещено. Я отдал их бесшумно выскользнувшему из полутемной комнаты служке, спустился вниз по лестнице, ступени которой уже успели приобрести полукруглую форму — настолько стерли их сотни тысяч ног благочестивых богомольцев — и вышел в узкий, шумный переулок.
* * *
Пройдя несколько шагов, я остановился, чтобы еще раз осмотреть фасад здания, посвященного Аллаху. К сожалению, часть длинной фронтальной стены оказалась скрытой от меня цепью старых домов, но это досадное обстоятельство сторицей компенсировала прекрасная панорама стройных минаретов, высокого массивного купола, ярких покатых крыш и забранных решетками узких окон. Однако главной деталью этой картины были, несомненно, огромные, но изящные центральные ворота.
У каждого минарета было по восемь граней и по три балкона. Они вздымались ввысь от прямоугольного основания мечети подобно человеческим мыслям и чаяниям, точно также возносящимся к небу в мечети во время молитв. Они походили на непропорционально длинные розовые пальцы, указующие в небеса. Главный купол окружали со всех сторон купола поменьше — слегка приплюснутые и забавно напоминающие большие белые тюрбаны. Они так ослепительно блестели на Солнце, что у меня даже заболели глаза. Окружающие мечеть красно-корич-невые зубчатые стены образовывали правильный четырехугольник, надежно огораживая ее от суетного и меркантильного мира.
Я опять повернулся в сторону улицы. По обе ее стороны расположились торговцы леденцами, турецкими сладостями и круглым печеньем, разложив свой товар на маленьких шатких столиках или даже на тротуаре, поверх расстеленных на нем платков. Хозяева товара с выражением безмятежного покоя на лицах терпеливо дожидались случайных покупателей. Несколько нищих пристроились у самых ступеней мечети, а рядом с ними обменивалась обрывками новостей небольшая компания богомольцев. Продавец лимонада — одетый в обычную для людей его профессии яркую, в темно-красную полоску, рубаху, с огромным, выкованным из бронзы кувшином и связкой стаканов — лукаво поглядел на меня и отправился восвояси. Колоритный старик с невероятно длинной бородой взгромоздился на маленького серого ослика, и тот затрусил по улице, унося на спине свою дряхлую ношу. Вокруг меня царила обычная уличная сутолока. Солнце одиноко сияло на фоне абсолютно чистого голубого небосвода, и воздух уже начал дрожать от зноя в его жарких лучах.
Там — на священной земле мечети — царил многовековой покой; но здесь — в бурлящей, тесной и спешащей по своим делам шумной толпе — от него не осталось и следа. Таковы две стороны нашей жизни, и над обеими простер могучие крылья Аллах.
* * *
Однажды вечером, проходя через площадь Исмаила, я увидел, как какой-то извозчик, оставив на стоянке свою пустую телегу, перелез через окрашенную в зеленый цвет низкую железную решетку, ограждавшую закрытый в это время для посетителей маленький муниципальный сад, распростерся там прямо на земле, лицом к Мекке, и на протяжении шести или семи минут молился в лучах заходящего Солнца, полностью отрешившись от всего происходящего вокруг. За все эго время он ни разу не повернул головы, всецело захваченный религиозным чувством. Это великолепное действо глубоко тронуло меня как несомненным своим артистизмом, так и бесспорной духовной искренностью. Регулировавший движение на площади полицейский наблюдал за молящимся с абсолютным безразличием, даже не пытаясь пресечь это явное нарушение общественного порядка.
А в другой раз — тоже вечером, часов около десяти, — гуляя по безлюдной улочке вдоль берега Нила, в электрическом свете лампочки, висевшей на единственном в округе фонарном столбе, я увидел молодого парня с метлой в руках. Это был обычный городской дворник. Он подпирал спиной тот самый единственный фонарный столб, видимо, решив слегка отдохнуть от своих трудов прямо под огромным лазурным куполом вечернего неба. При этом он громко и радостно пел, то и дело подслеповато поглядывая в плохо освещенные светом фонаря страницы потрепанной книжки, которую держал в руках. Пел он самозабвенно и был так увлечен своим занятием, что даже не заметил моего приближения. Глаза его восторженно блестели от счастья общения с самим Аллахом. Я возымел дерзость взглянуть, какую книгу он читал, — в его руках был дешевый, в бумажной обложке, экземпляр Корана. Одежда парня была грязной и изорванной, что не удивительно, — его работа не очень высоко оплачивается. Но выражение его лица можно было назвать живым воплощением счастья. Традиционное приветствие — «Мир тебе!» — на сей раз мне не понадобилось. Он и так уже пребывал в мире.
А в третий раз я решил немного изменить свое привычное меню, отобедав в ресторане Шарии Му-хаммед-Али, который не очень-то жаловали европейцы. Он расположен в самом центре старого города, где еще строго соблюдаются древние традиции. Мне довелось познакомиться с одетым в красную феску владельцем ресторана, и я сразу же почувствовал расположение к этому человеку за его доброжелательный нрав и непринужденную вежливость, явно шедшую от души, а не из кармана. Облаченный в белую рубаху официант, едва успев расставить передо мной на столе заказанные блюда, тут же удалился в угол комнаты, где взял в руки нечто, лежавшее у стены, причем сделал это с такой осторожностью, будто эта вещь была его самым драгоценным достоянием. Оказалось, однако, что это всего лишь старая соломенная циновка. Официант развернул ее и расстелил на полу, сориентировав на восток, в сторону Мекки; и в довершение всего сам опустился на ее жесткую, шершавую поверхность. Следующие десять минут он выполнял все положенные правоверному поклоны и тихо, но отчетливо повторял слова молитвы. Мыслями он вознесся к Аллаху. Кроме меня в это время в ресторане было еще семь или восемь посетителей и всего лишь один официант, помимо того, который молился. Было время обеда, так что новые посетители могли заглянуть сюда в любую минуту; и все же старый хозяин смотрел на молящегося с одобрением и даже согласно кивал головой, покачивая кисточкой на своей феске. Сам он никогда не выходил из своего маленького огороженного помещения в углу, но только наблюдал оттуда за всем происходящим в ресторане, как султан наблюдает за своим дворцом. Он никогда не обслуживал столики и не брал деньги лично. Как и все прочие восточные деспоты, он лишь отдавал приказания и не мешал другим их исполнять. Что же до посетителей, то они вели себя в данной ситуации как и подобает добрым мусульманам, терпеливо ожидая, когда закончит молиться официант. Наконец, многократно, настойчиво и пылко уверив себя и всех присутствующих в том, что «Нет Бога, кроме Аллаха» и «С Аллахом победа», он пришел в себя, вспомнил, что он, как бы то ни было, все-таки служит здесь официантом, скатал циновку и вернул ее на прежнее место. Окинув счастливым взором весь ресторан, он поймал мой удивленный взгляд, улыбнулся и заспешил ко мне за новыми заказами. А когда я уходил из ресторана, он попрощался со мной одной лишь короткой фразой: «Храни вас Бог».
Пожалуй, только так и можно понять мусульманскую религию — наблюдая ее в жизни, в непосредственном действии. Помню, как однажды, путешествуя по железной дороге из Каира в Суэц, мы остановились на маленькой промежуточной станции. Высунув голову в окно, чтобы оглядеться, я заметил скромно одетого рабочего — одного из многих, обслуживавших железную дорогу. Декламируя нараспев стихи из Корана, он отделился от группы своих коллег, пал на колени и коснулся лбом земли. Сидя на песке, всего лишь в нескольких дюймах от железнодорожного полотна, он приступил к молитве. Работа была для него очень важна — ведь она кормила его; но все же не настолько, чтобы из-за нее он мог позабыть о своих обязанностях перед Аллахом. Я постарался рассмотреть его лицо и заметил, что оно озарено каким-то внутренним светом. Мне стало ясно, что этот человек, хотя он и простой рабочий, пребывает в мире с самим собой.
