Но тогда отчего же вдруг в глазах Мяло Запад схлопывается до натовских маневров, стоит только мне положительно упомянуть о нем? Почему, если призыв жить в Европе звучит из моих уст, то ею он понимается вульгарно-политически – мол, “следуя советам Кураева, “интегрироваться в Европу” – то бишь в ее действия на Балканах” (С. 190)?
Но для меня Европа - это мир Данте и Диккенса, Паскаля и Экзюпери... Русскую культуру можно понять, не зная синтоизма и буддизма. Но понять ее пути, не зная культуры западного христианства, просто невозможно. Цитаты из восточной культуры в нашей традиции есть – как есть они и в культуре немецкой или английской. Но это именно цитаты. А живой контекст нашей культуры – это культура Запада, Средиземноморья. Оттого и говорю я, что Россия – часть европейской, западной культуры. И чтобы слушать Баха, совсем не обязательно записываться в НАТО. Отлучать русскую культуру от европейской – признак слабоумия, а не патриотизма.
“Есть что-то смешное и даже безнравственное в фанатизме неподвижности, - писал Алексей Хомяков к “чисто русской” группе, - не думайте, что под предлогом сохранить целостность жизни и избежать европейского раздвоения, вы имеете право отвергать какое-либо умственное или вещественное усовершенствование Европы”.
Странно также, что полемист, обвиняющий меня в непонимании того, что христианство обращено ко всем людям без изъяна, считает недопустимым обращаться с христианской проповедью к людям, работающим в сфере частного бизнеса. С эллинами надо быть как эллин, с иудеями как иудей, с воинами надо говорить о том, с чем связаны их жизнь (и смерть), с крестьянами надо общаться, учитывая их тревоги и надежды... Но саму попытку заговорить с людьми, работающими в современной экономической модели, о том, что и их мир должен быть пронизан христианскими ценностями, Мяло почему-то считает преступной. Так происходит политическое цензурирование вселенскости христианства[379].
Отчего так безжалостна Мяло к тем, кого она считает своими политическими оппонентами? Она запрещает нам даже дары принимать от тех, кто ей неприятен: “Кураеву должно быть хорошо известно, что большая часть банкиров, от которых наша Церковь бестрепетно берет деньги на восстановление храмов, к Православию никакого отношения не имеет” (сс. 174-175).
Ксения Григорьевна, а про луковку Достоевского Вы забыли? А про поданную чашу холодной воды – “И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей” (Мк. 9, 41)? Отчего же так решительно Вы говорите, что многие тысячи людей, которые от своих средств жертвуют Церкви, пусть даже и не всегда исповедуя нашу веру, не имеют к Православию “никакого отношения”? Отчего же – “никакого”? Если они жертвуют на храмы, значит, уже с их стороны складывается отношение жертвователя. А Церковь ежедневно по многу раз молится о “создателях святаго храма сего” – неужели и это не создает “никакого отношения” между нами?[380]
Хоть и учит Мяло открытости и миссионерству, но ее собственная книга создает ощущение, что написана она человеком без личного миссионерского опыта…
12. КАК ГАСНЕТ МИССИЯ
Евангелие обращено ко всем. Но из этого еще не следует, что оно принимается всеми. Евангелие вселенско по своей сути и предназначению, но оно не таково в нашей эмпирике. Существуют души, мировоззренческие системы и целые культуры, закрытые для Евангелия.
Мяло же в полемике со мной подменяет идеальное, итоговое предназначение и налично-достигнутую реальность... “Разве свет Его не проник во все уголки и закоулки мироздания? И разве не звучат на Пасху слова Акафиста: "Все естество человеческое, Тобою восприятое, прославися воскресением Твоим, Иисусе..."? Все естество! Весь ветхий Адам был искуплен кровью Голгофы, а, стало быть, не может быть границы движению Света Воскресения ни по горизонтали пространства, ни по вертикали времени — весь крест мироздания пронизан благодатным Огнем. И куда бы мы ни направлялись, хотя бы даже и в "страшную" (для Кураева) Индию, мы движемся к уже искупленному, пусть еще и не ведающему о том человечеству — вот суть Благой Вести, какой ее в свое сердце приняла Русь, вот основа ее всечеловечности” (с. 58).
Верно – “все естество” наше обновлено Христом.
Верно – “Самый дух праздника Преображения Господня: "Присно день божественного веселия, восходит на гору Фаворскую владыка Божества своего облистати красоту". Или: "Божественным днесь преображением Человеческое все естество прославляет Божественно, в веселии зовущее: преобразуется Христос, спасая вся!" "Спасая вся!" - именно с этим ощущением спасенности и очищенности всего мироздания жила Русь, отсюда ее бесстрашная распахнутость к звездам и всему миру, которую напрасно искать в Византии” (с. 170).
Верно, верно! Но... Во-первых – лучше не злоупотреблять “высоким штилем”. Боюсь, что Мяло не сможет перевести на прозаико-источниковедческий язык свой поэтический перл – “бесстрашная распахнутость к звездам”, которая, мол, была на Руси[381] и которой не было в Византии[382], и, очевидно, по предположению Мяло, на Западе...
Во-вторых, древнерусские книжники астрологическую ересь (а что еще может означать “распахнутость звездам” в средневековой культуре?) клеймили именно как “эллинство”[383].
В-третьих, зачем же обвинять Византию в непонимании сути Преображения, если сама эта суть изъясняется через цитацию именно византийского гимна (ибо ведь не русскими песнотворцами, а византийскими составлена цитируемая Мяло светозарная служба Преображения Господня)?
В-четвертых, тот свет, который проявлен в Преображении (“обыкновенно свет без пламени исходит в этот день с Фавора...” – Пастернак), не имеет никакого отношения к звездам и даже “всему миру”. Свет Фавора не от звезд исходит, а от надзвездного Бога. От того самого Бога православия, который создал материю, но сам внематериален - вопреки вере “русских космистов” в то, что дух и материя – одно и тоже[384]. “Распахнутость звездам”, то есть – по учению Святых Отцов - бездушной твари, не даст возможности приобщиться ко Творцу и Его нетварному свету.
В-пятых, “апокатастасис (восстановление) естества не отменяет свободы воли”[385]. А потому “Церковь исповедует апокатастасис природы, и молится о личностном апокатастасисе”[386]. Человек своей личностной волей может заслонить в себе действие человеческой природы, обновленной во Христе. Более того, тот, кто не крещен во Христа и не облачен в Него, тот и не имеет соучастия в обновленном человеческом естестве, но пребывает в “ветхом Адаме”. Естество “нового Адама” готово вместить в себя и индусов – но не индуистов. Пока индус продолжает быть индуистом, он еще вне тела Христова и вне нового человечества. Еще на Константинопольском соборе 1097 г. была осуждена ересь некоего монаха Нила, который учил, что принятие Христом на себя всей человеческой природы означает, будто в спасительном соединении со Христом участвуют и нехристиане[387].
Мяло верно пишет, что “Слова “Христос в Гималаях” значат именно и только это – то, что для уверовавших в него Он в Гималаях, как и повсюду во Вселенной” (с. 246).
Но где у Рёрихов рассказы о встреченных ими тибетцах, уверовавших во Христа как Бога и Спасителя? Им интереснее буддистские гуру, для которых Христос не Единородный Сын Божий, а в лучшем случае лишь один из религиозных искателей (вдобавок – ничем не обогативший их собственный, буддистский мир). Но для того, кто не уверовал в Него, для того, кто не осознал, что Бог “спасает воскресением Иисуса Христа” (1 Петр. 3,21) и что “нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись” (Деян. 4,12) – такому неверу присутствие Христа незаметно для его судьбы в вечности и недейственно. Где бы такой невер ни жил - на Воробьевых горах или в горах Гималайских…
И даже тот, кто однажды уже был со Христом – может Его потерять (и один человек, и семья, и вся страна и народ):
Отрекись от Него – и громом
Не расколется небосвод…
Только свет из грешного дома
Может быть, навсегда уйдет.
И заметишь ты это едва ли:
Всё заботы да суета…
Мы не раз уже предавали
И стыдились верить в Христа.
Но глядит Он из дальней дали,
Весь изъязвлен и весь в крови:
Дети, дети Моей печали,
Дети, дети Моей любви.
(Н. Павлович. Наши дети)...
Так что Мяло бросает верный тезис, но умудряется сделать из него совершенно неверные выводы. Она напрасно пишет, будто “Кураев отрицает спасение всего человечества через Христа” (с. 238).
Я не отрицаю, что спасительная жертва Христа принесена ради всех людей. Но я, как и вся православная Церковь, на Пятом Вселенском Соборе отвергнувшая сверхоптимистическую веру в неотвратимость всеобщего спасения, не могу предполагать, будто эта жертва окажется реально действенной во всех судьбах. Спасение не может быть навязано всем. И если тибетский язычник или русский маловер будет жить помимо Христа, вне Церкви – то Жертва Христа окажется в нем и для него бесплодной.
