Всему на свете приходит конец. Мне пора уезжать. Мы опять встаем на молитву. Читаю, что читается: «Царю Небесный», «Царице моя преблагая», и вдруг мне очень хочется прочитать молитву преподобному Серафиму, потому что его
роль во всей этой истории кажется мне несомненной: отец Серафим Гомельский, отец Серафим Шахмут, схимонахиня Серафима.
— О, пречудный отче Серафиме, великий Саровский чудотворче, всем прибегающим к тебе скоропослушливый помощниче! Во дни земного жития твоего никтоже от тебе тощь и неутешен отыде, но всем в сладость бысть видение лика твоего и благоуветливый глас словес твоих, к сим же и дар исцелений, дар прозрения, дар немощных душ врачевания обилен в тебе явися.
Эта молитва — мое прощание с матушкой, и я вкладываю в неё всю душу. Потом подхожу к старице, склоняюсь над ее постелью. Она без признаков жизни лежит, отвернувшись к стене. Я нагнулась к ее лицу и говорю шепотом, плохо веря, что она услышит, но твердо веруя, что слышит ее душа:
— Матушка, я уезжаю. Я пишу о вашей жизни, матушка, чтобы все люди узнали про Оптину пустынь, про старца Нектария, про батюшку Никона, про его блаженную кончину. Нам так нужно все это, матушка, у нас ничего не осталось. Благословите же меня!
И вдруг измученная старица, не открывая глаз, тихо, но внятно отвечает:
— Бог благословит.
— Спроси, увидитесь ли вы еще, — шепчут мне со всех сторон.
— Увидимся ли еще, матушка?
— Увидимся, — не открывая глаз, еле слышно подтвердила старица.
— Я буду молиться о вас, дорогая матушка, и вы, — дерзнула я, — помолитесь обо мне. Мое имя Анна.
— Анна, — слабо веет с подушки, и я чувствую, что отныне спасена: навеки…
Прощаюсь с сестрами. У Марии заплаканное лицо. На пороге оборачиваюсь, кладу земной поклон и опять в упор встречаюсь с батюшкой Никоном. Он улыбается, почти не таясь. Такое впечатление, что ему надоело придерживаться условностей этого мира, играть «в фотографию», и он вот — вот нарушит все правила игры, выйдет из рамы и перекрестит меня на дорожку. «Ангела Хранителя тебе, раба Божия, — как будто говорит он, — спасибо, что навестила мою Иришу, все щедринки вернутся жемчужинками». Мне даже кажется, что я воочию слышу эти слова, сказанные густым ласковым баритоном.
— Боже мой, как он смотрит, — вздыхаю я.
— Вот — вот засмеется, — согласилась Мария, смахивая слезы, — он всегда смотрит по — разному.
Именно эти слова сказал отец Парфений Крутиков, приподняв параман на мертвом лице батюшки: «Отец Никон улыбается». С этой улыбкой он ушел в жизнь вечную, с ней и приходит к нам, пленникам жизни временной…
Я вышла на улицу. Бушевала весна, лилась через край, лучезарная и зеленая. И вдруг я поняла, что это совсем не пробужденье природы, а просто человечеству ненавязчиво дается обетование великой весны Воскресения, когда мы просветимся и друг друга обымем. И чтобы не иссякла наша вера в это, каждый год на землю приходит весна и каждое поколение процветает своими праведниками, и лишь ради них Господь долго терпит…
* * *Она родилась больше века назад, в 1885 году, на Троицу. В Святом Крещении ее нарекли Ириной, «мирной». Отец, Ефим Дмитриевич Бобков, был рабочим, мать, Екатерина Даниловна (в тайном монашестве Евфросиния), прачкой. Детей в семье росло пятеро. Ирина старшая. Родители всю жизнь прожили в Г омеле, в том самом домике, где сейчас живет 105–летняя матушка Серафима.
Она помнит, как в детстве ее возили в Оптину пустынь и подводили под благословение к отцу Амвросию — это ее первое яркое впечатление. Впоследствии мать много рассказывала о святой жизни старца, о чудесах, которые он творил, и с детских лет Ирине запало поученье отца Амвросия: «Выйдешь на гору — ветер, мантия колышется, старайся — не старайся, не удержишь. Так и помыслы — мятутся, колеблются как волна ветреная, сами пришли, сами уйдут, не обращай внимания, не принимай их в сердце свое».
В отроковицах у нее было две мечты: стать мученицей за Христа и прочитать жизнеописание старца. Но вот беда, грамоте детей не учили. Только брат кое‑как образовался по самоучителю, а сестры освоили книжную премудрость уже в монастыре. Что касается другой мечты, она тоже сбудется в свое время. Редко когда исполнение желания следует сразу за нашей молитвой: между посевом и жатвой должен пройти естественный срок.
Войдя в возраст, Ирина поступила в работницы к священнику отцу Павлу (Левашову), но пути Господни очень скоро привели ее в Оптину пустынь.
В те годы там славился отец Анатолий (Потапов) «Маленький», как ласково прозвали его за небольшой рост. В юности этот батюшка был келейником старца Амвросия. Жизнь бок о бок с великим пастырем принесла свой плод: позднее, будучи в сане иеродиакона, он начинает старчествовать сам. Уже в 1905 году старец Анатолий знаменит среди богомольцев, преимущественно крестьянского звания, отчего его величают духовником простонародья. К нему‑то и пошла Ирина Бобкова просить благословения на монашество. «Через год», — назначил отец Анатолий, желая испытать, как она решилась на такой шаг.
— К батюшке Амвросию, — говорит древняя матушка Серафима: поближе к родимому, что ж тут непонятного…
В 1908 году Ирина становится послушницей. — Какой обители, догадаться нетрудно — конечно же, Шамординской, основанной старцем Амвросием и доселе незримо руководимой им.
В 1871 году жившие на месте обители старые люди решили продать свой дом и доживать дни в монастыре. Старец Амвросий благословил на покупку свою духовную дочь схимонахиню Амвросию (Ключареву). Незадолго до продажи хозяину приснился странный сон, будто над домом его сияет церковь, парящая в облаках.
У матушки Амвросии были две внучки лет пяти, Вера и Любовь. Мать малюток скончалась, отец женился вторично, девочек воспитывала бабушка, а старец Амвросий был их крестным. Необычайно богомольные, Верочка и Люба наравне
со взрослыми ходили ко всем церковным службам, назубок знали их и сами служили всенощные с иерейскими возгласами. Батюшка посоветовал матушке Амвросии построить для девочек дачу, причем лично составил план будущего дома. По мере того, как дом воплощался в действительность, обнаруживалось, что старец замыслил в нем домовую церковь…
В 1881 году мать Амвросия скончалась, отписав Шамординское имение в пользу внучек, но по настоянию старца сделала оговорку, что в случае их смерти здесь надлежит быть женскому монастырю. В возрасте двенадцати лет девочки отошли ко Господу…
Весть, что старшая дочь собралась в монастырь, Ефим Бобков воспринял без энтузиазма, даже с плеткой ходил, чтобы ее вернуть. «Всякое бывало, — улыбается матушка Серафима, — а так он хороший был, никому не делал никакого зла и вреда».
Впрочем, гнев Ефима Дмитриевича быстро прошел, он остыл, и со временем с выбором дочери смирился. Несколькими годами позже к Ирине присоединилась четырнадцатилетняя сестра Анастасия.
Шамординская община была устроена старцем, чтобы дать приют бедным обездоленным женщинам, всем, кого мир счел лишними, бесполезными. Многие из них желали проводить благочестивую жизнь, но, не имея средств поступить в обитель, не знали, где голову приклонить. Молитвами батюшки Амвросия они оказались угодны Господу нашему Иисусу Христу и Его Пречистой Матери. Сюда‑то он и направляет теперь всех вдов и сирот, прибегающих к нему. Приходит, к примеру, оставшаяся в чужой семье молодая вдова, никому не нужная, попрекаемая куском хлеба. «Ступай, в Шамордино», — благословляет ее старец. Или из Сибири бедняк привез дочку — мать померла, дитя не надобно. Из таких брошенных малюток здесь был составлен детский приют. После смерти старца общине грозило закрытие, ведь он был единственным ее питателем, но удивительно, она процветала, более того, в 1901 году переименована в Казанскую Амвросиеву Горскую обитель, а немощная настоятельница, ослепшая от слез после смерти батюшки, возведена в сан игуменьи. Вскоре осиротевшую обитель взял на попечение духовный сын старца московский чаеторговец С. А. Перлов, чей магазинчик в китайском стиле до сих пор торгует на бывшей Мясницкой улице.
Ирина застала Шамордино в самом расцвете. До революции здесь окормлялось более тысячи сестер. Они несли послушание в многочисленных мастерских: живописной, чеканной, золотошвейной, коверной, переплетной, башмачной; кроме того, обитель содержала типографию, где печатались душеполезные оптинские издания. По существу, это было маленькое женское царство, самодостаточное, молитвенно сосредоточенное, но не отгородившееся от мира и принимавшее многочисленных паломников, а также делающее к ним встречные шаги, что выразилось в организации Шамординского подворья в Петербурге (1915 г.), прерванное постигшим Россию нестроением. В этом царстве свято хранили память об отце и кормильце, и это чувство невольно передавалось всем гостям Горской обители.
