"Может, мне нужно вернуться домой ? - подумал я. - И это знак к этому ?" Но мысль о том, что нужно подчиниться этому знаку, который ставит мне Павитрин таким бесцеремонным и насмешливым способом (так как первое чувство было тогда размытым и не имеющим никакого подтверждения ) вызвала у меня протест. Как и сама мысль о конфликте сознания и подсознания тогда могла мне показаться большей утопией, чем вторая, которая заставила меня пойти против его знака. Преодолеть эту стену я просто не мог, так как у меня просто не было сил, а точнее самого начала их зарождения, чтобы начать двигаться вперед. Поэтому я, обойдя квартал, продолжил путь в школу. Еще одним желанием, которое я хотел осуществить в школе - это отпроситься у моего куратора на сегодня. Вкупе с первым это желание воссоздало у меня свой собственный идеальный образ в глазах Елены Александровны, ребят и своих собственных. Но едва я переступил порог учительской, как Елена Александровна, сидевшая за столом, радостно воскликнула:
- О, прекрасно, не уходи - третий урок будет твоим.
Я понял, что влип.
- Елена Александровна, я как раз пришел, чтобы у вас отпроситься. И я не готов.
- У меня тоже нет конспектов. И что теперь - пусть класс гуляет урок?
- Но ведь у меня по расписанию нет уроков, и я рассчитывал, что не будет вообще.
Закончился разговор тем, что Елена Александровна оставила мне учебник готовиться. Но я карандашом выделил из нужных параграфов необходимые для темы урока фрагменты и, оставив ей записку, с извинением ушел домой, досадуя на собственную глупость.
Понятно, что подобные переживания рождали у меня желание узнать точно у виновника моих болей, следствием чего последние являются. Но спрашивать открыто было очевидной глупостью. Отрицательный ответ я получил бы в любом случае и единственное, чем я пользовался при встрече с Павитриным, были многозначные намеки о том, что мне все известно.
Сидя как-то дома я, обдумывая свое поведение, заметил, что к Славе я отношусь также как, Павитрин относится ко мне, с некоторым обывательским страхом, а к Павитрину - так как ко мне относится Слава иронично по поводу этого обывательства. По отношению к Славе я проявлял всю философию жизни Павитрина - примирения и недеяния. К Павитрину - широту и свободолюбивость души Славы, а также деловитость. Как будто мое существо разделено на две половины и только. По логике вещей должна была быть и середина моего существа, находясь в которой я вел бы себя как я. Но у меня и с Славой и с Павитриным было так много общих черт, более того, общих чувств друг к другу, что собственно мое "я" терялось между ними. "А как я себя веду по отношению к другим людям?" - продолжал думать я. В момент общения я вел себя просто как я, не задумываясь над этим, как и любой нормальный человек. Иногда, правда, в общении я пользовался манерами и излюбленными выражениями Славы и Вадима, но эти случаи бывали не чаще, чем любой другой человек подражает увиденной у кого-нибудь привычке, манере или же выражению.
Видения продолжали мне досаждать, но были случаи, которые заслуживают внимания.
К Лене Куропову на день рождения я пошел с Женей Тимошенко. Мы сидели у Лени на кухне. Леня суетился у плиты. Женя открыл было рот, но: "Не надо готовить яичницу",- вдруг за него сказал я. Особенной неожиданностью для меня это не было. Я чувствовал, что говорю его желание, но оно было и моим. Я чувствовал единую вибрацию, единое чувство. Женя с изумлением посмотрел на меня. Он хотел задать суетящемуся Лене дежурный вопрос, чтобы снять у Лени неудобство за наше ожидание, но его опять опередил я. Леня ничего не замечал, так как был занят накрыванием стола. На Женю напал смех от его открытия. "Смотри, как бы на тебя не напал ужас",- несколько печально подумал я. Моя мысль была пророческой, что повеселило бы меня еще больше, если бы не переживание за свое здоровье.
Другим интересным явлением был случай дальновидения, случившийся со мной. Я стоял на крыльце кинотеатра и ждал девушку. Вдалеке от меня шла группа людей. Внезапно я почувствовал, что могу очутиться за их спинами, не сходя с места, и рассмотреть их детально. Или просто увидеть их как в хорошую подзорную трубу. Я это и сделал. Что я сделал, я не знаю, так как просто осуществил желание. Внутри правого полушария что-то сработало, и возникло чувство появления какой-то линзы между вниманием (душой) и глазом -глазницей. Вполне возможно, что это была какая-то полевая структура, благодаря которой я и увидел этих людей рядом. Я мог и стоять на месте, и смотреть на них как в подзорную трубу, и быть от них в непосредственной близости -буквально за их спинами, разгляывая их и осознавать происходящее.
Однажды, приехав к Славе в Моховую Падь, где он сейчас жил, я пригласил его в кино, перед которым по программе должен был быть коллаж, составленный из фильмов с участием Цоя. Слава ехать для этого в город не захотел, и, поговорив с ним обо всем, я поехал дальше - на свой огород. На фильм пошел я один. Спустя два дня я сидел дома, когда как-то самопроизвольно начав думать об этой моей поездке к Славе, словно под воздействием какой-то силы по какому-то длинному коридору, который, будучи то ли внутри моей головы, то ли каким-то образом на самом деле, я вдруг оказался в его доме, где он тогда жил. Сначала перед этим как-то приподнявшись своим сознанием вверх своей головы или глядя туда, что для меня было одним и тем же, я увидел прозрачную массу, под действием какой-то силы скользящую относительно себя самой. Однозначно я подумал, что это я вижу Славино мышление. О чем думал Слава, понять я не мог. От прозрачности этой массы в виде чувства шел только Славин самоимидж как человека. Сам коридор казался неживым и застывшим. Мыслью пролетев до его конца, я попал в Славину голову, и через один его глаз (так как второй был мне недоступен) я увидел себя его глазами. Точнее одним этим глазом. Сама его голова была разомкнутой и тоже застывшей и неживой, как и вся эта реальность, которую я увидел. Она, казалось, находится в каком-то микромире. Но живыми в ней остались все его эмоции, которые он проявлял во время разговора ко мне. Находясь здесь в самом месте возникновения этих эмоций, я почувствовал боль от некоторых из них, в то время как во время разговора их внешние проявления я воспринял просто как лукавство - так как их и проявлял на своем лице Слава.
Аналогичной прозрачной массой где-то вверху в районе своего лба, только одновременно как будто и высоко в пространстве я видел и мышление Вадима. Он уже приехал из Китая, где был в служебной командировке и куда я отправил с отправляющимся к нему его коллегой письмо о том, что при имеющемся у нас уровне знаний нам нельзя вести войну. Это письмо Павитрин оставил без разбора со мной и без особого удивления. Как будто он понимал, о чем в письме идет речь.
Когда он приехал из командировки, я стал поддерживать с ним прежние отношения. Только теперь вопрос, влияет ли на меня он дистанционно, был у меня неизменен. Дистанционные влияния к этому времени я начал чувствовать практически от всех людей, с кем у меня недавно были или продолжались отношения, вызывавшие у меня чувства к этим людям. Часто я чувствовал какой-то импульс замереть и прислушаться, сделать что меня двигало желание узнать, кто это хочет узнать мои мысли или думает обо мне. Когда я прислушивался, первые мысли, приходящие ко мне о ком-либо, настраивали меня на этого человека, и я начинал слушать непосредственно его. Но моей ошибкой, отличающей мой настрой на человека от настроя на энергоинформационную волну человека опытными экстрасенсами, было одушевление мной некоторых видений, сопровождавших мой настрой систематически. Белые или прозрачные полевые пятна, появившиеся во время этого импульса на моей голове, я воспринимал за душу этого человека, которую он направил ко мне узнать, о чем я думаю. Тем не менее, мой имидж экстрасенса держался прочно везде. О своих переживаниях я, понятно, никому не рассказывал, а то, что рассказывал, обосновывалось мной с самых материалистических позиций.
Однажды, уходя от Павитрина, я вызвал у него на лице страх, рассказав ему о том, как я слышал Славины мысли. Накануне мы со Славой встретились в Моховой Пади. Я ехал на огород, а Слава с парнишкой шел за грибами. Мы прошлись по лесу, и я позвал их дальше на свою дачу. В ходе этих путешествий на руле моего велосипеда раскрутился и выпал болт одного из тормозов, что я обнаружил, увидев тросик тормоза свободно висящим без самого рычажка.
-Я убрал его в подсумок, - сказал Слава, впившись в меня глазами. Я равнодушно пожал плечами. Слава остался ночевать в Моховой у знакомых, а я, вернувшись вечером домой, на следующее утро ехал по делам в город. Тут какое-то чувство опустило мои глаза на руль. Там, на месте прикрепления ручки тормоза висел в воздухе светлый полупрозрачный шар сантиметров 15 в диаметре, от которого веяло Славино чувство, что он "нашел щель в моем доме". Самое интересное было то, что тормоз раскрутился на правой стороне руля, а шар висел на левой. Правда, это могло быть связано с распределением полевых филиалов людей в моем поле, в том числе и Славиного. Этот страх, проявленный Павитриным, вызвал у меня чувство, что его совесть передо мной нечиста. В этот момент мне показалось, что он вспомнил мои весенние рассказы о том, как я видел, как его сознание опускается ко мне в затылок. Я подавал тогда ему это как видение.
