Восходы все еще не отпылали,
Еще не оступался я с высот...
Отзапятаюсь. В жизни так ведется, -
Всегда над нами остается высь!
И в полный круг моя Луна сомкнется,
И так отпишет белой точкой жизнь...
-- Чьи это строки? -- спросила Юля.
-- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат, всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца, Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
-- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
-- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть на Луну.
-- Точка, -- сказала Юля.
-- Да. И она отписала его жизнь.
-- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив, и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
-- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна, прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни, но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то чертовом забытьи, прости.
-- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле, недоверчиво откинувшись на его спинку.
-- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
-- Звони, -- потребовал Юля.
Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
-- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
-- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
Не через долго, зазвучал его голос...
-- Алло, -- сказал он.
-- Да, -- ответили ему.
-- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
-- Кто ее просит?
-- Это я, Миша.
-- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
-- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
-- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
-- Да.
-- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми трубку...
-- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился, молчит...
-- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
-- Тогда, зачем же вы звоните?
-- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
-- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
-- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра.
-- Вы что, пугаете?
-- Я предупреждаю об обязательном.
-- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы ему заткнем рот?
-- Как вам угодно.
-- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
-- Это вы угадали.
-- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы, пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
-- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До завтра. Все.
Но Юля слышала только Мишин голос:
"Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь гадость, против которой не в силах будет протестовать.
Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал, что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. -"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась. Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место. Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?.. Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или неожиданным переживаниям".
-- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
-- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
-- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
-- Это я беру на себя.
Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его спине:
-- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же, правда, не отписала папину жизнь?
-- Нет, Юленька.
Срочное ускорение дела
После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком, пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат, Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
-- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он, когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
-- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена), обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю, что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из руки в руку.
...
-- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
-- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
-- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
-- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
-- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно покажешь.
-- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
-- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
-- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать мужа.
-- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую паузу, -- ты сделаешь им уколы.
-- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
-- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую удачу.
Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на нее.
-- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван, заговорил шепотом.
В тупике отчаяния
Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего -чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой, приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку, вплоть до ощущения физической тошноты.
Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов, он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее обратно в тарелку.
Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие мишени.
