— Я его ещё не видел, — признался Донал.
— Так вы ещё не всё здесь осмотрели? — удивился мистер Грэм.
— Знаете, наверное, я был так занят своим учеником, что пока не удосужился хорошенько осмотреться и никуда особенно не ходил. Разве что спускался в город, навестить Эндрю Комена, сапожника.
— А, значит, вы с ним знакомы! Я слышал, он человек замечательный. Заезжал к нам как–то проповедник, по–моему из Глазго, не помню, как зовут. Эндрю так его поразил, что тот принял его чуть ли не за пророка! В нём, говорит, выжили и возродились древние мистики. Хотя мне лично крайности не по вкусу.
— Но, может быть, то, что со стороны кажется вам крайностью, выглядит совсем иначе, когда узнаёшь это изнутри, — сказал Донал тоном человека, мирно высказывающего своё предположение.
— Тем больше оснований держаться от всего этого подальше! Если одно приближение к таким вещам уже вызывает к ним любовь, то чем они от меня дальше, тем лучше.
— Но разве такая осторожность не помешает вам по–настоящему увидеть мир? Ведь по чужим рассказам ничего как следует не узнаешь!
— Это, конечно, так. Только ведь в мире не оберёшься глупостей и чепухи!
— Да, но многое кажется нам глупым лишь потому, что мы ничего о нём не знаем, хотя и полагаем себя людьми вполне осведомлёнными. Разве можно понять, как выглядит стул, если видишь только его тень? И разве можно узнать что–нибудь о вере, если не знать о ней ничего кроме того, что говорится в церкви?
Мистер Грэм не любил ходить в церковь, хотя исправно посещал служения, и потому слова Донала ему даже понравились. Но он ничего не ответил, и разговор перешёл на другую тему.
Доналу показалось, что аллея вот–вот упрётся в высокую стену, но чуть не доехав до конца, они свернули под прямым углом, какое–то время ехали вдоль стены, а потом вместе с нею снова повернули. Стена была немного унылая, сложенная из серых камней, скреплённых такой же серой известью, и совсем не похожая на уютные английские стены из старого красного кирпича, но её пасмурный вид немного оживляли островки зелёного мха и лишайника, а также свешивающиеся сверху пучки проросшей сквозь известь травы. Стена привела их на широкий двор. Мистер Грэм оставил коня возле конюшни и повёл Донала в дом.
Они вошли через заднюю дверь, пройдя через увитую плющом веранду, миновали несколько тесных коридоров и попали на другую половину дома. Мистер Грэм провёл Донала в большую старомодную гостиную с невысоким потолком. Здесь пахло сухими лепестками розы, и этот странный аромат наводил на мысли не столько об увядших цветах, сколько о печальных сердцах. Там хозяин оставил Донала оглядеться, а сам пошёл за сестрой.
Осмотревшись по сторонам, Донал увидел низкое окно, открывающееся до самого пола, и подошёл к нему. За ним простирался удивительный сад, который был волшебнее и сказочнее всего, что он только мог себе представить. Раньше он только читал о такой красоте, но ещё никогда не видел ничего подобного, и сейчас ему показалось, что он узнаёт его из давних, забытых времён. Аллеи, проложенные по прямым линиям, были устланы мягким дёрном, и растения тоже устремлялись прямо вверх, словно вовсе не желали застилать собой всю землю, а страстно хотели лишь одного: подняться как можно выше. Донал шагнул через окно в сад, как будто детская мечта властно повлекла его за собой, и неспешно пошёл по широкой тропе; ноги его тут же утонули в бархатистой траве, и прелесть мечты ничуть не померкла.
Прекрасно–нетерпеливые штокрозы, чьи бутоны, как будто не в силах дождаться своего часа, прямо–таки взрывались жизнью и сплошь покрывали свои стебли великолепными яркими соцветиями, приветствовали его подобно сказочным феям и манили его всё дальше, а он, сдержанно–радостный, шёл между ними. Пурпурные и молочно–белые, бледно–жёлтые и золотистые, они, конечно же, влекли его в какую–то чудесную страну, где обитают дивные грёзы и прекрасные видения! Аллея привела его в беседку, увитую розами.
Розы карабкались по резным решётчатым стенам и соединялись вверху в один буйный костёр — или в благоухающий алтарь, охваченный алым и белым пламенем. Доналу казалось, что разум его не может вместить подобного чуда.
Увидеть — ещё не значит поверить, но вера всегда больше видения. Нет ничего настолько прекрасного, во что нельзя было бы поверить, но в мире есть множество самых удивительных вещей, которые просто не объять человеческим разумом: так изумительно они хороши!
«Бедные мы, маловерные пташки Божии, — подумал он про себя. — Под нами целый лес дерев жизни, а мы порхаем себе над ними, едва осмеливаясь спуститься и клюнуть разок–другой, как будто плоды их ядовиты и всё сотворённое ведёт лишь к погибели! Покачиваем умудрёнными совиными головами и возглашаем, что деревьев жизни и быть–то не может, слишком уж они замечательные! Нет, любой атеист в десять раз последовательнее того верующего, кто видит в Боге самую что ни на есть обычную, умеренную посредственность, — разве только у этого бедняги и вера под стать его Богу, такая же серенькая и плохонькая!»
Такие мысли неспешно плыли в его переполненном сердце, пока цветы один за другим заглядывали ему в глаза, поднимаясь из тёмной земли подобно духам её скрытых сокровищ, которые сами не могли дотянуться до солнца, но выпустили на поверхность листья и бутоны, как свои тайные воздыхания. По траве, ласковой, как руки старой няни, Донал медленно обошёл розовую беседку и повернул назад, к дому, но на полпути его встретила хозяйка сада, лёгкой походкой шествующая ему навстречу — не древняя, как сам сад, а юная, как его цветы, и полная жизни.
Рассказ брата настроил её на дружелюбный лад, она встретила Донала приятной улыбкой, и тот увидел, что в её сияющих тёмных глазах мелькают лучики смеха. Лицо её было смуглым, но чистым, с открытым лбом и приятным носом, который нельзя было назвать ни римским, ни греческим, ни восточным.
Рот её был, пожалуй, несколько больше, чем полагается по обыкновенному человеческому суждению, но при этом оставался довольно милым, открывая в улыбке два ряда ровных, белых зубов. Её приближение нисколько не смутило Донала. С женщинами он чувствовал себя так же свободно и спокойно, как с мужчинами, хотя его отношение к ним носило сильный отпечаток благородного рыцарского почтения. Пожалуй, он не смутился бы даже в присутствии ангела, потому что вся его смелость произрастала из истины; поэтому, облачившись в достоинство почтения, он мог без стеснения и замешательства взирать в лицо самой прелести. Он не стал бы прятаться от Того, Чей голос звучал в саду, но поспешил бы припасть к Его ногам.
Сняв с головы шапку и зажав её в руке, он шагнул навстречу Кейт Грэм. Она протянула ему небольшую изящную руку, явно не чурающуюся работы (и способную, например, отлично подоить корову). Донал увидел перед собой решительный подбородок и чуть растрёпанные тёмные волосы. Хозяйка сада была довольно высокой и стройной, но производила впечатление не угловатой хрупкости, а приятной округлости форм. Доналу понравилось, как легко она приблизилась к нему и как неслышно ступала по траве. Если он и любил что–нибудь в мире зелени и растений, то это были не розы, не маргаритки и даже не душистый горошек, а простая трава, которую то и дело сминает человеческая нога, которая смиренно прорастает в любом пустынном месте и благодарно радуется небесной росе, исцеляющей её жгучие раны, оставшиеся от острой косы. Для него каждая тварь даже в бессловесном зелёном царстве несла в себе свой смысл, свою жизнь и даже (пусть не в такой степени, как у людей или зверей) свои радости и страдания.
Донал принял протянутую руку и почувствовал, что в его ладони лежит честная, а значит, надёжная и приятная рука.
— Брат сказал мне, что привёл вас с собой, — сказала мисс Грэм. — Очень рада познакомиться.
— Вы очень добры, — ответил Донал. — Но как вы оба обо мне узнали? Полчаса назад я сам даже не подозревал о вашем существовании!
Может, это было грубо с его стороны? На секунду он замолчал, но было видно, что он вот–вот заговорит снова. Так оно и случилось.
— Вы когда–нибудь задумывались, как много в мире людей, рождённых быть друзьями, но так никогда и не встретившихся? Людей, рождённых для того, чтобы любить друг друга с первого взгляда, но так и не увидевших друг друга? — спросил он.
— Нет, — откликнулась мисс Грэм, рассмеявшись чуть веселее, чем Донал ожидал в ответ на свои слова. — Признаться, я никогда ни о чём таком не думала. Я принимаю людей, приходящих в мою жизнь, и никогда не думаю о тех, кто так в ней и не появляется. Но, наверное, вы правы.
— Жить в мире — значит иметь великое множество братьев и сестёр, которых мы пока не знаем, — сказал Донал.
— Моя матушка рассказывала мне про одного человека, — оживлённо заговорила его собеседница, — у которого было так много жён и детей, что один из его сыновей, матушкин знакомый, так и не знал всех своих братьев и сестёр.
