Вторая ступень смирения — в том, чтобы не любить собственной воли, не услаждаться исполнением своих хотений, но подражать в делах своих Господу, сказавшему: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин. 6, 38).
Третья ступень смирения означает послушное повиновение превосходящему тебя — ради любви Божией, в подражание Господу, о Котором апостол сказал: Смирил Себя, быв послушным, даже до смерти, и смерти крестной (Фил. 2, 8).
Четвертая ступень смирения состоит в хранении терпения и духа кротости, если приходится столкнуться в послушании с обстоятельствами трудными и отталкивающими, когда видишь несправедливость…
Пятая ступень смирения состоит в раскрытии своему духовному отцу, по смиренному обету, приходящих на ум дурных помыслов или тайно сотворенного зла…
Шестая ступень смирения — та, на которой монах счастлив в самых худших условиях и, кто бы ни обратился к нему с просьбой или требованием, он равно считает себя перед ним дурным и недостойным рабом…
Седьмая ступень смирения — в признании себя наималейшим и наипрезреннейшим всех, — признании не словом, но сокровенным убеждением сердца .
Восьмая ступень смирения — в том, чтобы не делать ничего, кроме предписанного общим монастырским уставом и примером старцев.
Девятая ступень смирения — в удержании языка, когда монах, достигнув безмолвия, говорит, лишь будучи спрошенным…
Десятая ступень смирения — преодоление наклонности и готовности к смеху, ибо написано: О смехе сказал я: «глупость»! (Еккл. 21, 23).
Одиннадцатая ступень смирения — в том, чтобы монах, когда ему приходится говорить, говорил немногословно, но многомысленно, кротко, ненасмешливо, смиренно и значительно, не повышая голоса, ибо написано: Мудрый познается в немногословии.
Двенадцатая ступень смирения — в том, что монах, будучи смирен в сердце своем, самым телом своим становится знамением смирения для видящих его…
Взойдя по этим ступеням, подвижник вскоре достигнет любви Божией, которая, будучи совершенной, изгоняет страх. Благодаря этой любви все, что он вначале соблюдал не без страха, ныне соблюдает без всякого усилия, как бы естественно и привычно, уже не из боязни ада, но из любви Христовой, навыкнув благу и радости добродетели.
Бенедикт Нурсийский
Устав, 7.
Особенно важно не впадать в тщеславие, не забегать вперед, не кичиться своими аскетическими подвигами, не прославлять самих себя, но одного лишь Бога за всякое благо, совершающееся в нас, или, как нам кажется, благодаря нам. Так нарциссизм уступает место самоотдаче, исполненному доверия забвению себя.
Боящиеся Господа не хвалятся своей праведностью; они считают, что все доброе в них — не от них самих, но от Господа; они прославляют Действующего в них, восклицая вместе с пророком: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу! (Пс. 113, 9).
Бенедикт Нурсийский
Устав, пролог, 29 — 30.
Однажды в Кельях во время праздника братья сообща вкушали трапезу в месте собраний. Некий брат сказал одному из прислуживающих за столом: «Я не стану есть вареной пищи, только немного хлеба с солью». Прислуживающий за столом позвал другого брата и в присутствии всего собрания сказал ему: «Этот брат отказывается есть приготовленную пищу. Принеси ему немного соли».
Тогда один из старцев, поднявшись, сказал потребовавшему соли брату: «Лучше было бы тебе одному в келье съесть сегодняшнюю пищу, чем заявить во всеуслышание о том, о чем ты заявил перед столькими братьями».
Апофтегмы
Анонимные изречения, 124,
Бог сотворяет для нас всякое чудо. Лучше при исцелении тела или души солгать и сохранить свое инкогнито чем приобрести славу чудотворца. Исцеляет только Бог и вера исцеляемого. Вера твоя спасла тебя, — говорит Иисус.
Одна женщина, у которой был рак груди, услышала об авве Лонгине и отправилась к нему. Он жил в девяти переходах от Александрии Когда женщина искала его, он собирал хворост неподалеку от берега моря. Приступив к нему, женщина сказала: «Авва, где живет раб Божий авва Лонгин?» — ибо не знала, что это был он. Старец ответил: «Зачем тебе этот обманщик? Не ходи к нему, он обманщик Что у тебя за дело?» Женщина поведала ему о своей болезни. Он же, осенив больное месте крестом, отпустил ее со словами: «Иди, и Бог исцелит тебя, а Лонгин ни в чем не принесет пользы». Женщина поверила его словам и по дороге вылечилась. Позднее, рассказывая о случившемся с ней и описывая старца, она узнала, что это и был авва Лонгин.
Апофтегмы
Лонгин, 3.
Великий монах, умирая, признается, что даже не начал служить Богу. Тексты о египетских пустынниках сообщают о том, как братья собрались вокруг умирающего аввы Сисоя и попросили его сказать им «слово». «Как могу я сказать вам слово, — ответил авва Сисой, — если я еще и не начал покаяния?» Несомненно, это и было «слово».
О том же говорит нам и авва Памва в нижеследующем кратком повествовании:
Передают, что в час смерти Памва сказал окружившим его монахам: «С тех пор, как я пришел сюда и построил себе келью, не было случая, чтобы я ел хлеб, который не заработал бы своими руками, или произнес слово, в котором пришлось бы раскаяться. И все же теперь я иду к Господу как человек, даже не начавший служить Ему».
Апофтегмы
Памва, 8.
Смирение есть условие прощения и отождествляется с им — или, по крайней мере, с молчанием, когда приходит терпеть обиду.
Однажды некоего старца попросили дать определение смирения. Тот ответил: «Это прощение нанесшего вам обиду брата прежде, нежели он сам попросит прощения».
Брат спросил одного из старцев: «Что такое смирение?» Старец ответил «Делание добра тем, кто творит нам зло» Брат возразил: «По если кто не способен на это, что ему делать?» Старец сказал: «Избегать наносящих нам обиду и молчать».
Апофтегмы
Анонимные изречения, 171 и 173.
Но не следует впадать в многословие, слишком много рассуждать о любви. Смирение должно быть проницательным и реалистичным.
Один брат пришел к авве Матою и спросил: «Каким образом живущие в Скиту могут делать больше, нежели предписывает Писание, — любить врагов своих более самих себя?»
Авва Матой ответил: «А я все еще не умею любить как самого себя даже любящего меня».
Апофтегмы
Матой, 5.
Смирение связано с внутренним безмолвием. Следует отвергать стремление к порицанию и учиться хранить безмолвие, молчать перед лицом оскорблений, как это делал Иисус. Подумаем о безмолвии Христа перед Пилатом — безмолвии, любящую силу которого Достоевский показал в Легенде о великом инквизиторе.
Брат спросил авву Виссариона: «Что делать?» — «Храни безмолвие и не веди счет своим достижениям».
Апофтегмы
Виссарион, 10.
Я более не молюсь о грехах, но вот уже тридцать лет повторяю: «Господи Иисусе, защити меня от языка моего». И тем не менее язык — причина моего ежедневного падения и уклонения ко греху.
Апофтегмы
Сисой, 5.
Авва Агафон в течение трех лет носил во рту гальку — не для того, чтобы сделаться оратором, но чтобы научиться молчанию.
Апофтегмы
Агафон, 15.
Если кто–либо порицает тебя за сделанное или не сделанное тобой, ты же хранишь молчание — это сообразно природе Иисуса.
Если спрашиваешь: «Что я такого сделал?» — это не сообразно Его природе.
Если отвечаешь словом на слово — это противно Его природе.
Апофтегмы
Авва Исайя.
Безмолвие — это пространство, в котором обретается сосредоточенность и возможность общения с Богом помимо слов.
Друг безмолвия приближается к Богу.
Тайно общаясь с Ним, он обретает Его свет.
Иоанн Лествичник
Лествица, 11–я ступень, 4(5).
Смирение, безмолвие, множество других аспектов нищеты духовной, отрешенности. Человек вырывается из обустроенности и отправляется в пустыню. Кочевник Бога. Подлинная пустыня — внутри. Огромный город может странным образом стать пустыней.
Духовное углубление с необходимостью проходит через «памятование о смерти». Это памятование есть «поминание», «воспоминание» в самом глубинном смысле: не рассудочная, но экзистенциальная память. В потрясении всего нашего существа мы ощущаем тоску и горечь замкнутой конечности, оторванности, заблудшести, ужаса, ненависти к другим и себе. Это неустойчивость и безнадежная запутанность, близость физической смерти, угроза частично испытанной уже смерти духовной. Это почти агония.
И тогда мы открываем в еще большей близости к себе Христа, победителя смерти и ада. И «памятование о смерти» становится блаженным «памятованием» о Боге — воплотившемся, распятом, связанном пеленами ада и воскресшем. И вдруг не остается ничего, кроме воскресения. Тоска обращается в доверчивую любовь, а горечь — в блаженство.
