Пер. с лат. В.Г. Безрогова.
Bieler L., ed. The Irish Penitentials. - Dublin, 1963. P. 126–128.
1. Что такое покаяние?
2. Какова роль пенитенциалиев в средневековой педагогике?
3. Как относятся авторы-составители пенитенциалиев к молодому поколению?
Для ответов на эти вопросы см.: Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.
Раздел 2
МАГИСТР В ШКОЛЕ И УНИВЕРСИТЕТЕ
ПЕДАГОГИКА ВЫСОКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Во второе тысячелетие по Рождестве Христовом Европа вступила как сообщество бесконечного множества крупных, мелких и мельчайших более или менее самостоятельных владений. Далеко позади остались времена великих империй Цезаря, Адриана, Карла Великого. В политическом отношении Европа представляла собой постоянно меняющуюся, без видимых внутренних связей картинку в калейдоскопе: россыпь графств и королевств, ведущих непрерывные войны с мусульманами и друг с другом на Пиренейском полуострове; возвышение городских центров и создание вокруг них политически разобщенных государственных образований в Италии; около трех сотен территориальных единиц — от архиепископства до герцогства и королевства — в составе рвущейся на юг и восток Священной Римской Империи Германского Народа; как бы разорванные французские земли; Англия, ждущая прихода нормандского завоевателя; и внезапные, острым ножом входящие в плоть европейского общества вторжения викингов.
Но как бы ни отличался нравами, привычками, представлениями пиренейский кабальеро от немецкого рыцаря, лондонский купец от наварского крестьянина, можно, видимо, говорить о существовании к XI в. некой христианско-европейской общности. Те разнородные этноконфессионально-культурные элементы, которые попали в европейский котел в ходе и в результате Великого переселения народов, не растворившись полностью (не только к XI в., но и позже), дали тем не менее особый сплав, сосуществовавший с этими элементами, который к началу развитого средневековья определял характерные черты менталитета, особенности научного знания, образования европейца той эпохи.
Импульс этому слиянию был в свое время дан Каролингским возрождением. На протяжении как минимум трех поколений мы прослеживаем постепенно затухающее влияние этого мощного культурного движения. Трудно переоценить роль церкви и духовенства в его расширении. Еще значительнее, пожалуй, была ее роль в создании определенного единообразия, по крайней мере, ученой культуры, характерной для образованных групп и слоев в обществе. Очень многим она обязана, естественно, той системе школьного образования, которая постепенно складывалась на протяжении раннего средневековья и получила свое логическое завершение и широчайшее распространение при Карле Великом. Однако к XI столетию, очевидно, импульс Каролингской эпохи угас.
Дальнейшая тенденция политического развития в Европе состояла в централизации — хотя и медленной, с отступлениями — государственных образований. Менялась отчасти и структура связей внутри этих образований: объединения, возникшие на основе случайных политических факторов или военных предприятий, сменяются постепенно сравнительно этнически едиными образованиями, учитывающими экономические связи, нередко определяемые относительной культурной общностью.
Но тенденция эта, видимо, существовавшая объективно и ощущавшаяся субъективно, развивалась параллельно набиравшей силу тяге к универсальным образованиям, будь то стремление Рима к созданию единой христианской общности, итальянские претензии германских императоров или общеевропейские амбиции испанских королей.
Это постоянное колебание европейской средневековой цивилизации от замыкания в себе к стремлению объять все и вся, проявлявшееся в политической эволюции, равно как и в духовном развитии, в XI–XIII вв. выливается в особую форму. Три столетия совместного существования с мусульманами на полуострове и столетие довольно успешного продвижения на юг сделало христианское население Пиренейского полуострова восприимчивым к культурным, в широком смысле слова, ценностям иноверцев. Более того, та испано-мусульманская цивилизация, которая была создана здесь за три столетия, заставила обратить на себя внимание и осознать наличие двух если не противоположных, то не совпадающих культур. То же самое фактически происходит и на Востоке. Крестовые походы, начавшиеся в конце XI в. и на два столетия определившие религиозную жизнь, ценностные ориентации верхних слоев общества, поведенческие нормы, даже моды, поставили европейцев лицом к лицу с иными средой и культурой. Было неважно, как эта среда оценивалась и что она оценивалась по-разному. Важно, что это столкновение, эта встреча повлекла за собой осознание себя как частички, принадлежащей к единой общности — и христианской, и европейской.
Правда, и этот процесс имел другую сторону. «Иные» люди тем не менее оказывались людьми. Столь типичная для средневековья двойственность сознания допускала приятие «неверных» на повседневном уровне. Это подтверждается и широкими заимствованиями в быту, и активным проникновением в западноевропейскую литературу восточных сюжетов, мотивов, жанров, и возникновение таких этно-конфессионалъных групп, как мосарабы. Наконец, нельзя забывать о том огромном влиянии, которое оказала мусульманская и иудейская образованность на западноевропейских ученых.
Осознание себя европейским обществом вовне шло параллельно с внутренними столь же двойственными процессами. XI–XIII вв. для Западной Европы — эпоха окончательного оформления устойчивых социальных групп. Общество становится по сравнению с ранним средневековьем намного более структурированным. Разные группы, слои, сословия приобретают юридический статус, внешние формы отличия, собственные права и привилегии. Общности разного характера накладываются друг на друга, так что горожанин становится одновременно, скажем, членом соседского сообщества, прихода, братства профессионального или половозрастного типа и т. д. Возникает и закрепляется то явление, которое нам хорошо известно под именем корпоративности. Многие из корпораций имели замкнутый характер.
Но существование корпорации, этого социального ядра, было возможно лишь в качестве одного из звеньев в единой цепи корпораций, в едином сообществе — в государстве или, на более высоком уровне, в европейско-христианской общности. Именно в это время получает особенное распространение и, мы бы сказали, привлекательность концепция трехчленного деления общества на воюющих, молящихся и работающих. Она явилась самым общим выражением единства общества при наличии внутри него членений.
Концепция трехчленного деления отражала в то же время и то, что сегодня мы бы назвали общественным разделением труда. Каждое сословие имело в обществе свои функции, свои обязанности; это влекло за собой понимание того, что ради их достойного исполнения должно существовать для каждого сословия свое обучение.
* * *
Рассмотренные выше процессы отражения политической и социальной реальности в сознании имели параллели и в собственно культурном развитии.
XI в. отмечен оживлением такого весьма важного для религиозно ориентированного общества направления мысли, как мистицизм. Как метод познания и общения с Богом мистицизм характерен для любой цивилизации. Средневековый христианский мистицизм основывался на учениях Плотина, неоплатоников Александрии, Дионисия, позже к нему обращался Эриугена. В XI в. оживление мистицизма совпало с проникновением в него идей зарождавшейся схоластики.
Мистицизм предполагал особый тип жизни и особый тип воспитания и самовоспитания человека. Задача его состояла в том, чтобы достичь духовного совершенства и высшего знания. Способом достижения этой цели были особые упражнения, призванные разорвать все связи души, ума с чувственным миром, освободить их для сосредоточения на себе и растворения в божественной бесконечности, по большей части вызывавшие экстатическое состояние. Для достижения требуемого нужна была огромная самодисциплина, не говоря уже о предварительном знании и вере.
Высшим выражением собственно средневековой философии явилась схоластика. Схоластика, или «школьная», т. е. «ученая», философия возникла как ответ на сомнения и противоречия, существующие в любых религии и философии, тем более в признающих приоритет веры над знанием. Широкое проникновение в Западную Европу в это время античного наследия (через арабов, в переводах, пересказах или в первоначальном виде) — фактически второе, уже на ином уровне, освоение античного знания — дало схоластам новый инструмент, с помощью которого, не отвергая разум, можно было убедиться и убедить в правильности теологических и философских построений. Этот инструмент — логика, или так называемая дедуктивная логика, почерпнутая из трудов Аристотеля. Логический анализ, применявшийся для доказательства, мог быть двух типов. Один заключался в сведении сложной задачи к сумме простых и рассмотрению всех возможных смыслов по отдельности и вместе — мистического, аллегорического, буквального и морального. Таким образом, как бы совершалось нисхождение от сложного к простому и обратно. Второй путь предполагал изложение разных возможных толкований тезиса, их анализ, толкование и выбор верного. В принципе и тот и другой способы не отвергают, а даже предполагают сомнение, если оно основано на разумном размышлении и может быть разрешено указанным логическим методом.
