Фёдор Крашенинников - По тонкому льду

Ознакомительная версия.

Позиция оппонентов власти сводится к двум основным пунктам. Во-первых, они решили сделать ставку не на уличный протест и другие формы противостояния, а именно на участие в законных выборах. Во-вторых, впервые за много лет речь идет о единой и вполне жизнеспособной коалиции оппозиционных сил во главе с известными лидерами. Позиция власти пока обозначена менее четко, зато на самом высоком уровне. Во время традиционного сеанса общения с населением Путин ответил на вопрос Хакамады об участии оппозиции в выборах: «Начнем с оппозиции, которая имеет право и возможность участвовать официально и легально в политической жизни: конечно, может и должна. Если они пройдут в парламент на предстоящих выборах, значит, они получат поддержку народа». Других заявлений на эту тему пока сделано не было, так что выводы придется делать из сказанного.

Во-первых, Путин традиционно избегает упоминать в своем ответе прозвучавшие в вопросе Хакамады фамилии Навального и Ходорковского. Получается, он говорит о некоей оппозиции вообще и уже этим подменяет суть вопроса. Всегда можно сказать, что имелась в виду лояльная «думская оппозиция» вроде ЛДПР, КПРФ, СР или не представленное в думе, но вполне системное «Яблоко».

Во-вторых, все проблемы участия оппозиции в выборах Путин сводит к вопросам, захочет ли она участвовать и проголосуют ли за нее люди. Путин предлагает считать, что если упомянутых Хакамадой граждан в новом составе Госдумы не будет, то это исключительно потому, что они сами не захотели или их не поддержал народ. Это демонстративное игнорирование основной проблемы: по существующим законам и Навальный, и Ходорковский просто лишены права куда-либо избираться, применительно к ним выражение «имеют право и возможность» звучит как издевательство.

Серьезно рассуждать в стиле «ну что поделать, закон есть закон» в этой ситуации могут только ангажированные или неосведомленные люди. В последние годы было множество прецедентов, когда для текущих нужд власти корректировали любые законы с невероятной для традиционного законодательного процесса скоростью. Если бы у верховной власти было желание и готовность сделать предстоящие выборы более-менее честным соревнованием лоялистов с реальной, а не декоративной оппозицией, они могли бы начать подготовку к выборам с корректировки законодательства в сторону допущения к выборам очевидных лидеров оппозиции. Но ничего такого не происходит, и это вполне однозначный ответ на многие вопросы.

В разгар празднования 70-летия Победы невольно вспоминается празднование другого 70-летия, своим размахом и пафосом отчасти напоминающее нынешнее. И плакаты на каждом углу, и лозунги, и концерты с Лещенко и Кобзоном, и торжественные заседания, и иностранные гости из Азии, Африки и дружественной части Европы – все это уже было. И начальники всех уровней с ленточками на груди клялись у подновленных к юбилею мемориалов никогда и никого не забывать, быть верными заветам отцов и еще выше поднять якобы завещанное им знамя. Многие уже не помнят, но 70-летие Великой Октябрьской социалистической революции отмечалось в 1987 году с большим размахом. Разве что ленточки тогда были красными и значки все больше с Лениным, да тематических наклеек на машинах не было, но и частных машин тогда было несопоставимо меньше.

Это сейчас может показаться, что с началом перестройки СССР сразу развалился и остались только пародирующие Брежнева юмористы. Между тем в 1987 году СССР совершенно не собирался распадаться. Наоборот, объявленная Горбачевым перестройка ставила задачей обновить и укрепить Советский Союз, ускорить развитие экономики. Никаких особых причин сомневаться в реальности планов тогдашней правящей партии у большинства наблюдателей не было – главные разочарования ждали впереди.

Теперь очередные годовщины большевистского переворота отмечаются только в кругах ностальгирующих левых, а пафос 1987 года кажется искусственным и трагикомичным с учетом того, чем кончилось построение социализма в СССР и странах Восточной Европы. Но, стоя на трибуне Мавзолея Ленина в ноябре 1987 года, Михаил Горбачев, Николае Чаушеску и Эрих Хонеккер не знали, что ждет их в самом скором будущем. Не знали этого и миллионы тогда еще советских людей, для которых 70-летие Октября напоминало не столько революцию, сколько пышные торжества в честь ее 50- и 60-летия. Если 70-летие что и обещало, то только неизбежное и не менее пафосное 80- и 90-летие той же даты. Мало кто сомневался, что отмечаться будет и вековой юбилей, к которому все советские годы было принято закладывать «капсулы времени» с посланиями потомкам. Между тем всего через четыре года – ничтожный срок в масштабах истории – от всего того, что казалось вечным и безусловным в год 70-летия Октября, почти ничего не осталось: КПСС была запрещена, СССР доживал последние дни, ГДР уже не было, Чаушеску расстреляли еще в декабре 1989-го.

Нынешний формат празднования Дня Победы парадоксальным образом уходит корнями в те полузабытые времена. В 1987-м очень много говорили о Великой Победе и недавно начавшейся перестройке. События Второй мировой войны для миллионов советских людей были ближе и понятнее, чем превратившаяся в легенду давняя революция, а происходящее вокруг волновало больше, чем случившееся 70 лет назад. За годы советской власти идеалы Октября много раз перелицовывались и к 1987-му окончательно превратились в набор общих фраз и казенный пафос. Чтобы хоть как-то оживить умирающий праздник, руководство страны пыталось наполнить его новыми смыслами. Сейчас мы видим схожие процессы: годовщина Победы-1945 всеми правдами и неправдами привязывается к текущей политической повестке и, что особенно неприятно, к противостоянию с бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции и Украиной.

2015 год удален во времени от победного 1945-го настолько же, насколько 1987-й – от революционного 1917-го. При всей разнице проблемы у двух юбилеев схожи: все меньше живых свидетелей, все больше казенного пафоса и желания современных вождей, не имеющих никакого отношения к празднуемому событию, на нем пропиариться и получить дополнительную легитимность от памятников и ленточек на груди.

Активное использование образа Иосифа Сталина в проправительственной пропаганде объясняется задачами консервации политического режима, поисками работающей схемы легитимизации Путина как несменяемого главы государства с неограниченными полномочиями. Образ Сталина ценен как последний в русской политической истории пример, когда совершенно случайный человек стал де-факто единоличным правителем, легитимизировавшим себя с помощью построенной им системы власти внутри страны и на международной арене. Другое достоинство Сталина: он давно умер, и ни он, ни его самоназначенные преемники не отберут власть у тех, кто обладает ею сегодня. Современный сталинизм не имеет внятной экономической и политической программы, что делает его идеальной оболочкой для любого содержания. Этим и воспользовалась власть, приватизировав его и активно используя в своих целях. В 1990-е сталинизм был одной из форм протестной активности, специфически выраженным требованием справедливости. Сталин был персонифицированной угрозой новой, постсоветской власти, его образом активно пользовалась левая оппозиция. Сейчас протестный сталинизм становится радикальной формой лоялизма. Сталин в этой новой конструкции противопоставляется не нынешней власти, а ее оппонентам и противникам. Для современной версии сталинизма принципиальны прежде всего единовластие и несменяемость Сталина, а не нюансы его политики. Акцентирование личной роли Сталина в победе над Германией тоже вполне прагматично: благодаря ей, а не каким-то там выборам, Сталин был признан мировыми элитами легитимным и неоспоримым лидером СССР и всего восточного блока. Самое настораживающее и неприятное во всяком сталинизме – подспудное оправдание репрессий. Но не стоит искать в этом что-то помимо циничного прагматизма: использовать образ Сталина в пропаганде, не оправдывая его политику, невозможно. Сталинисты негативно относятся к критике кумира, это приходится учитывать авторам госпропаганды. Поэтому, даже когда с высоких трибун звучит скороговорка про ошибки Сталина, которые, конечно же, были, вывод неизменен: зато победил, поднял из руин, и порядок был! Сам Путин не замечен в публичной апологии репрессий, это сомнительное дело поручено всевозможным попутчикам, выступающим как бы лично от себя. Но, демонстрируя оппозиционной общественности усатый портрет, Кремль намекает, что в определенной ситуации может воспользоваться и репрессивными практиками. На многих это действует так, как надо: вызывает ужас и парализует волю. Путин явно не хочет считать себя преемником и продолжателем Бориса Ельцина. Хотя бы потому, что Ельцин навсегда останется первым, а Путин – только вторым. Ельцинское понимание легитимности президентской власти строилось на выборах и соблюдении Конституции, что низводит правителя России до высокопоставленного, но неизбежно сменяемого и не уникального чиновника. Считать себя наследником империи и монархии Романовых, может, и привлекательно в теории, но совершенно невозможно за давностью лет. А вот выстроить преемственность к Сталину через Победу – это может кому-то в окружении президента (или ему самому) показаться отличным выходом. Тем более что есть привлекательный пример КНР, где современная власть строит свою легитимность на спорной фигуре товарища Мао, ошибки которого признаются, антикапиталистическая риторика и экономическая программа игнорируются, но авторитет не оспаривается.

Ознакомительная версия.