"Бодрствуй, душа моя, совершенствуйся по примеру великого патриарха (Иакова), дабы приобрести тебе дело по разуму, дабы обогатиться прозирающим Бога умом, в созерцании проникнуть в неприступный мрак и соделаться великим приобретателем" (ВК 4:9).
Второй этап духовного восхождения, о котором говорит преподобный Исаак Сирин, есть очищение (катарсис), осуществляемое через безмолвие, а третий, высший, – совершенство, "когда превышается мера естества". Но, замечает преподобный Исаак, "этого сподобляется один из многих… Святые в будущем веке, когда ум их поглощён Духом, не молением молятся, но с изумлением водворяются в радостотворной славе". Этот дар подаётся в ответ на подвиг, обычно во время молитвенного стояния, когда душа бывает в особенности собрана и сосредоточена и готовится внимать Богу. Преподобный Андрей не ставил себе задачи подробно описать в Великом каноне эти высшие ступени духовного восхождения, но об этих ступенях он упоминает: "Лестница, которую некогда видел великий из патриархов, служит указанием на восхождение делами, а вместе с тем, и на восшествие разумом; а потому, душа, если хочешь жить в деятельности, разумении и созерцании, – обновляйся" (ВК 4:6). Добавим, что в Великом каноне есть пример получения высшего дара духовного восхождения – преподобная Мария Египетская: "Увидев в тебе, матерь, поистине новое чудо, ужаснулся божественный Зосима, – ведь он увидел ангела…". Но тропари ей составлены уже не преподобным Андреем. Заметим, что Церковь за время Святой Четыредесятницы дважды предлагая нам "комплексную духовную терапию", каковой служит Великий канон, во второй раз показывает на примере преподобной Марии Египетской потрясающий результат духовного врачевства – покаяния.
Потрудимся же и мы взойти по ступеням деятельного восхождения, разумного восшествия, заботливо указанным нам пастырем Критским. Не забудем при этом, что Священное Предание не ограничивало нас только слышанием спасительного пения преподобного Андрея, но предлагало и целый ряд образов покаяния в храмовой росписи, иконах и книжной миниатюре [1], [2], [13], [14], [19], [20].
"С чего начну оплакивать злосчастной моей жизни деяния? Какое положу начало, Христе, моему сетованию? Но Ты, милосердный, подай мне прегрешений оставление" (ВК 1:1), – такими словами начинает Критский подвижник свой сокрушённый плач и обращается при этом к первому греху человека, лишившему всё человечество Богосозданных украшений, – "Грех лишил меня боготканной одежды и как листвиями смоковницы облёк меня деянием стыда, в обличение страстных моих стремлений" (ВК 2:13). Преподобный Андрей убедительно изображает опустошения, какие производили страсти в жизни некоторых даже великих мужей, и призывает грешную душу искать вместе с Авраамом отечества Небесного; в Исааке показывает жертву послушания, а в Исмаиле – пример дерзости, порождаемой ласкаемой плотью; гибельные действия похоти велит зреть в действии огня содомского. По порядку времён беседуют с кающейся душой цари и пророки Израиля... Нет сомнения, – говорит архиепископ Филарет (Гумилевский), – что и прежде святого Андрея дни Великого поста посвящались раскаянию, а это раскаяние, прежде всего, питалось Священной Историей. Известно также, что и прежде Андрея святые отцы, прежде отцов апостолы, прежде апостолов пророки зрели в ветхозаветной истории образы духовного мира и духовной жизни [25]: А всё, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду – Рим. 15:4).
Исследователи Великого канона отмечают, что при своей значительной обширности он имеет вместе с тем отчётливо выраженную структуру [8], [20]. На первый взгляд может показаться, что в Каноне почти выдерживается хронология Библейских событий, но это не совсем так [9]. Начиная своё исповедание Богу, Критский пастырь в глубокой христианской любви своей как бы берёт каждую душу человеческую, вместе с ней вздыхает о неправдах жития и вместе с ней ищет, просит выхода. Библейские аналогии соотносятся у него с состояниями человеческой души, и сказания Ветхого Завета в устах преподобного полны раздумья над сущностью человеческих дел; с большой глубиной, состраданием и любовью предносятся, предлагаются эти раздумья кающейся душе. Вникая в основу покаянных воздыханий преподобного отца, видишь, что он не торопится изложить библейскую историю, а коснувшись того или иного события, возвращается к нему позднее, чтобы сделать своё покаяние, своё раздумье над природой человека всесторонним, неспешным, подлинным [8].
В целом придерживаясь хронологии, Преподобный находит необходимым вновь и вновь повторять внутренний урок того или иного уже изложенного факта: сказав вначале о преступлении первозданного Адама (ВК 1:3), он возвращается позднее (ВК 1:10) к мысли о создании человека Богом, чтобы, размышляя о величии человека, убедить, склонить его – падшего – к покаянию: Брение Зиждитель живосоздав, вложил еси мне плоть и кости, и дыхание, и жизнь, но, о Творче мой и Избавителю мой и Судие, кающася прими мя. Кроме того, с первых же песней канона, там, где творцу его оказывается недостаточно только одних ветхозаветных подобий, он свободно обращается к словам и образам Новой Благодати и смягчает, умиряет свою исповедь новозаветными образами, чтобы позднее опять перейти к хронологии библейских событий. Таких новозаветных отступлений только в первой песни насчитывается до пяти–семи в отдельных тропарях. Таким образом, для структуры основной части Великого канона характерны новозаветные обращения ко Христу Спасителю на фоне сохранения основной оси ветхозаветной темы размышлений [8].
Внутреннее сокрушение, глубина покаянных воздыханий нарастают и достигают своего наивысшего развития в седьмой песни канона: "Я грешил, совершал беззакония, нарушал Твои заповеди, ведь во грехах я произведён, да ещё и сам приложил к врождённым язвам новые раны; но Милосердный Боже отцев, Сам помилуй меня" (ВК 7:1). К концу канона покаянные взывания как бы облегчаются; всё чаще появляются строки, повествующие о новозаветном времени. Завершается Великий канон мирным новозаветным настроением человеческого сердца, принёсшего покаяние – здесь снова исповедание милосердия Божия и духовной нищеты человека, который приносит её как приятную жертву Богу: "Не требуй от меня достойных плодов покаяния, – просит у Господа преподобный Андрей, – Ибо сила моя во мне истощилась. Даруй мне сердце, всегда сокрушённое, и нищету духовную, чтобы их приносил я Тебе вместо благоприятной жертвы…" (ВК 9:24).
В структуре Великого канона чётко прослеживаются: а) вступление; б) развитие основной темы покаяния, достигающего своего кульминационного пункта; в) завершение, восходящее к новозаветным мыслям надежды и веры в Искупителя – Господа нашего Иисуса Христа [8].
Один из исследователей Великого канона, Преосвященный Вениамин (Милов), предлагает для более ясного его уразумения объединить аскетические мысли, содержащиеся в тропарях: "В обобщённом виде они изображают многозначительную картину нравственного падения и восстания человеческой личности от греха к святости. Выстраивая, на основе Канона, схему подвига покаяния, автор ищет ключ к пониманию отдельных выражений святого Андрея в развиваемой им далее идее прощения грехов людям Богом-Троицею по молитвам Божией Матери" [3].
Подражая первозданному Адаму, вступил человек на путь греха – что же делает грех с человеком? Первородный грех сокрушает душевный покой, внося в души грешников тоску и томление, смятение – в их ум и чувства, подчиняя волю хотению плотских удовольствий. Вот как размышляет об этом преподобный Андрей: "Вместо чувственной Евы восстаёт во мне страстный плотской помысел, – он обольщает приятным, но всегда приносит вкушающему горечь" (ВК 1:5). Душа отпала от Бога, целью своих действий она видит лишь себя, она замыкается в себе и не видит уже вокруг любви Божией. Вещественная жизнь её перестаёт насыщать (да и насытить не может!), но душа алчно ищет полного своего удовлетворения, гонится за ним, но вне Бога его найти невозможно. Чувственный образ жизни с забвением о потребностях души делает ум грешника праздномыслящим, рассеянным неблагоразумным. Ум должен выбирать желания правильно и дальновидно предпочитать одни желания другим. Оторвавшись от Бога, он не умеет производить должный выбор. Чрез это воля обуревается страстями и беспорядочными желаниями. Нецентрализованность мышления и беспорядочность произволения неминуемо отражаются в сердечных чувствах, живущего вне сознательного единения с Богом. Сердце его горит гневом, ненавистью, любострастием и болит от всякой страсти и скорби. Его всё в жизни волнует, тревожит, беспокоит[3] Но всё же не отнимает Господь у человека свободы и самосознания, оставляет для него возможность нравственного подъёма – через покаяние: "Пробудись, душа моя, – призывает Критский пастырь, – безбоязненно, со дерзновением открывай Христу свои дела и помышления, и оправдайся" (ВК 4:3). Чтобы укрепить кающегося человека в намерении иметь законом жизни волю Божию, необходимо на основе сокрушения о грехах воздействие на человеческую душу божественной благодати. Сознание силы страстей и боязнь ослабеть и допустить снова промахи в борьбе с собой никогда не оставляет человека, несущего покаянный подвиг, и исторгается из глубины его сердца болезненный вопль к Богу: "Господи, помилуй!", "Спаситель, помилуй меня!", "Боже, буди милостив ко мне грешному!" [3]. Сердечное обращение души к Богу проявляется в её болезновании о своей неисправности: "Если стану я свои дела исследовать, Спасе, то вижу, что превзошёл грехами всех людей, ведь грешил-то я осознанно, а не в неведении" (ВК 5:15).
