Теперь я хочу остановиться на творчестве Максимилиана Волошина.
Первые его стихотворения, написанные до войны и до революции, содержат очень много библейских мотивов. Волошин жил библейскими образами, они просачивались у него повсюду. Выученик французских поэтов, много скитавшийся по Западу, он в то же время в свою душу, огромную душу человека-мыслителя (Волошин был не столько поэт, сколько мудрец), впитал и Библию, которую он читал очень часто.
Его вдова рассказывала мне, как он обращался к слову Евангелия, как легко это слово передавалось им в кругу людей, я бы сказал, довольно легкомысленных, которые в Коктебеле толклись в его доме. И на рубеже революционных лет он видел в библейских образах предвестие грядущей катастрофы.
В следующий раз я прочитаю вам стихи, написанные во время революции. Ни один русский поэт не поднялся до такой ступени проникновения в события, как Максимилиан Волошин. Иллюзии, в которых захлебывался Андрей Белый, писавший поэму «Христос воскрес», чувства, которые владели Блоком, «слушавшим музыку революции» и написавшим «Двенадцать», историко-научно-поэтические размышления Брюсова — все это не идет ни в какое сравнение с огромным, уникальным для России и для всего мира историческим охватом, который был свойствен творчеству и мысли Максимилиана Волошина. И Библия здесь давала ему огромный материал.
В апокалиптических образах он воспринял и цивилизацию XX в., и мировую войну, а затем революцию и гражданскую войну, в которой он занял удивительную позицию. Я думаю, вы все знаете, какую позицию занял Максимилиан Волошин: «Молюсь за тех и за других». Вдова показывала мне место, куда она прятала — за картину — то красных, то белых. И это было не приспособленчество, нет, и не равнодушное стояние над схваткой, а это было глубинное понимание всечеловеческих процессов, которые происходили здесь, роковых процессов столкновения добра и зла. Поистине нужна была настоящая мудрость, чтобы это понять. Во время Первой мировой войны Волошин пишет стихотворение о Страшном суде. Оно вошло потом в его цикл «Путями Каина», цикл, уникальный в мировой литературе. Я не берусь оценивать художественную сторону произведений Волошина. Я не литературовед и не эстет. Меня интересует духовное содержание, смысл и суть произведений. Меня всегда несколько удручают поэты, которые знают, как сказать, которые владеют формой, но у которых нет мысли, нет духа, нет тех сокровищ, которыми поэт делится с нами, как это делали Ломоносов и Пушкин. А у Волошина всегда есть что сказать.
Изобразить Страшный суд, написать икону Страшного суда (не надо думать, что это реалистическое изображение) может только очень смелый поэт и человек. Я думаю, не все знают это маленькое стихотворение, поэтому я его прочту:
1
Праху — прах. Я стал давно землей:
Мною
Цвели растенья, мной светило солнце.
Все, что было плотью,
Развеялось, как радужная пыль —
Живая, безымянная.
И Океан времен
Катил прибой столетий.
2
Вдруг
Призыв Архангела,
Насквозь сверкающий
Кругами медных звуков,
Потряс Вселенную;
И вспомнил себя
Я каждою частицей,
Рассеянною в мире.
3
В трубном вихре плотью
Истлевшие цвели в могилах кости.
В земных утробах
Зашевелилась жизнь.
И травы вяли,
Сохли деревья,
Лучи темнели, холодело солнце.
4
Настало
Великое молчанье.
В шафранном
И тусклом сумраке земля лежала
Разверстым кладбищем.
Как бурые нарывы,
Могильники вздувались, расседались,
Обнажая
Побеги бледной плоти: пясти
Ростками тонких пальцев
Тянулись из земли,
Ладони розовели,
Стебли рук и ног
С усильем прорастали,
Вставали торсы, мускулы вздувались,
И быстро подымалась
Живая нива плоти,
Волнуясь и шурша.
5
Когда же темным клубнем
В комках земли и спутанных волос
Раскрылась голова
И мертвые разверзлись очи — небо
Разодралось, как занавес,
Иссякло время,
Пространство сморщилось
И перестало быть…
6
И каждый
Внутри себя увидел солнце
В зверином круге…
7
……..И сам себя судил.
Только на древних фресках в храмах, на западной стене, где изображается Страшный суд, мы находим такие образы. Волошин вдохновлялся ими. Он также вдохновлялся строками из пророка Иезекииля, который увидел поле, покрытое костями. Это церковь, повергнутая во прах. Вот по полю проносится ветер Духа Божия, и поднимаются тела, и воскресают все. Все христианство построено на принципе Воскресения. Камень, который завалил гроб Христов, упал для того, чтобы все видели: Его здесь нет! И с тех пор христианство постоянно хоронится, постоянно погребается, иной раз на эти гробницы ставят свою печать различные власти; но сломаны печати, открыта гробница, и снова раздается голос: «Что вы ищете Живого среди мертвых? Он восстал, Его здесь нет». Таков Господь, таково и христианство.
И в заключение несколько слов о дореволюционном Иване Бунине. Это был человек не символистского склада, как Максимилиан Волошин, это был реалист, созерцатель природы, и через природу, через свежий ветер и теплоту камней увидел он Священное Писание. Он путешествовал по Востоку, был в Египте, в Сирии, в Малой Азии; был в Иерусалиме и прошел по всем местам, где жила Дева Мария и жил Христос. Он описал это в своей книге «Храм солнца», которая вышла в 1917 г.
Бунин пишет, как всегда, очень осязаемо. Вот он идет по Назарету… «Назарет — детство Его. Там, в тишине и безвестности, протекало оно, такое человеческое, такое земное. Там огорчали и радовали Его игры со сверстниками, там ласковая рука Матери чинила Его детскую рубашечку, там таинственно нисходила в Его душу недетская мудрость, и ясное галилейское небо отражалось в очах, задумчиво устремленных в синь зеленых долин Эздрелона, на лилии полевые и птиц небесных. Ветхие пергаменты Назарета остались во всей своей древней простоте. Но скудны и чуть видны письмена, уцелевшие на них! И великую грусть и нежность оставляет в сердце Назарет. Помню темные весенние сумерки, черных коз, бегущих по каменистым уличкам, тот первобытно-грубый каменный водоем, к которому когда-то приходила Она, помню Ее жилище: маленькое, тесное, пещерное, полное вечерней тьмы, пустующее уже две тысячи лет… Как полевой цветок, мало кому ведомый, выросший из случайно занесенного ветром семени в углу покинутого дома, расцвела и здесь легенда, может быть, самая прекрасная, самая трогательная: без огня, по бедности родителей, засыпал божественный Младенец; Мать сидела у Его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая Его, а чтобы не было скучно и жутко Ему в наступающей ночи, светящиеся мушки по очереди прилетали радовать Его своим зеленым огоньком…
А страна Геннисаретская, где прошла вся молодость Его, все годы благовествования, все те дни, незабвенные до скончания века, для них же и был Он в мире, — она и совсем не сохранила зримых следов Его. Но нет страны прелестнее, и нигде так не чувствуется Он!
Как над всей Святой землей, почиет и над нею великое запустение. Многолюдные города и селения, все многообразие древней галилейской жизни, а среди этого многолюдства — Он, юный, неустанный, вдохновенный, окруженный любимыми, — вот что оставляют в воображении Евангелия, история».
Ивану Алексеевичу Бунину хотелось и в стихах передать свое впечатление о Галилее, о Иерусалиме, о детстве Христа. Он пишет поэму «На пути из Назарета», где все простое, все земное, все человечное, но через эту земную простоту, как в «Песни Песней», светится бессмертное и божественное. Вот несколько строк оттуда:
Поклонялся я, Мария,
Красоте Твоей небесной
В странах франков, в их капеллах,
Полных золота, огней,
В полумраке величавом
Древних рыцарских соборов,
В полумгле стоцветных окон
Сакристий и алтарей.
Там, под плитами, почиют
Короли, святые, папы, —
Имена их полустерты
И в забвении дела.
Там Твой Сын, главой поникший,
Темный ликом, в муках крестных.
Ты же — в юности нетленной:
Ты, и скорбная, светла.
Золотой венец и ризы
Белоснежные — я всюду
Их встречал с восторгом тайным:
При дорогах, на полях,
Над бурунами морскими,
В шуме волн и криках чаек,
В темных каменных пещерах
И на старых кораблях.
Корабли во мраке, в бурях
Лишь Тобой одной хранимы.
Ты — Звезда морей:[1] со скрипом
Зарываясь в пене их
И огни свои качая,
Мачты стойко держат парус,
