– Это можно, – охотно согласился художник.
Прошло немалое время, можно было бы и работу представить на суд прихожан, да только привычное для художника дело сразу как-то не заладилось. Кисть потеряла трепетность, а глаз – зоркость к миру духовному. И выходил не образ Пречистой, а то, о чём наш насмешливый народ говорит: не сгодится Богу молиться – сгодится горшки покрывать.
Напуганный утратой своей способности к священному художеству, изограф пошел к Матронушке просить прощения.
– Пришёл? – встретила его Матронушка.
– Пришёл, – ответил художник, не понимая, как слепая узнала об его приходе.
– Не получается?
– Не получается.
– То-то и оно, что не получается. Теперь иди и покайся в своем главном и нераскрытом грехе, за который ты не понёс наказания и о котором промолчал на исповеди.
Художник (а на его совести и в самом деле было преступление, о котором, как он думал, никто не знал) так и повалился Матронушке в ноги.
– Грешен! Прости, матушка.
– То-то и оно, что грешен. Бога не проведёшь, Господь всё видит, ничто от Него не укрывается. Ступай к батюшке и впредь не лги.
Одна барыня купила в Себине дом и, прослышав о прозорливой слепой девице, пришла к ней.
– Хочу строить колокольню, – сказала она Матронушке, думая, что та поддержит её благое намерение.
– Не время строить храмы, – ответила Матронушка. – Время спасаться.
– Как это прикажешь понимать?
– Понимай так: что ты задумала, не сбудется.
– Вот те на! Почему не сбудется? Всё у меня есть: и деньги, и материалы, я уже и извести нажгла.
Барыня ушла, сомневаясь в прозорливости Матронушки.
Однако наступали времена войн и революций, когда храмы не строили, а разрушали, а священников расстреливали за верность Православию и России. Много народа погибло: кто по неправде своей, кто по ослеплению, а кто и за правду.
Матронушка в чистоте своего сердца провидела и революции, и гонения на Православие и старалась отмолить у Господа Россию от грядущих бед, но страшен был наш грех одурения и отступничества – вот и попустил Господь сатане.
Матронушка дни и ночи непрестанно молилась за веру, богохранимую страну нашу, благочестивейшего государя и воинство его, – да видно, наступали последние времена и одолела нас духовная и сердечная слепота и гордость, и Бог, вновь оплёванный и осмеянный, ждал со смирением, когда мы повернёмся к Нему и воскликнем со слезами: “Да святится Имя Твое!” и припадём к Его груди, как блудные дети к любящему Отцу.
Матронушка призвала к себе Лидию Янькову, с которой совершала паломничества по святым местам России, и сказала:
– Пусть отец твой поскорее распродаст всё своё, что имеет, и будет готов к долгому странствованию.
Но помещик Яньков считал себя человеком образованным и сочувствовал борцам за свободу от нехорошего царя. Совет убогой Матронушки он пропустил мимо ушей: что, мол, знает слепая девица?
Случилась революция, имение Янькова было разграблено, а сам он отправился в странствование, из которого никто пока не возвращался: его расстреляли. И во многих домах в Себине появилась причудливая мебель, картины и книги на иностранных языках, хотя мало кто читал и по-русски.
“Воистину, нет пророка без чести – только в отечестве своём”, – думала Лидия Янькова словами Спасителя нашего, Которого ни во что не ставили домашние Его.
Братья Матронушки Михаил и Иван поступили в большевики, стали сельскими активистами и воевали то с единоличником, который не желал сбиваться в колхозные стаи, то с Церковью, то с Матронушкой. Присутствие в доме блаженной, которая примером собственной благочестивой жизни учила хранить веру Православную, создавало для братьев большое неудобство: они могли в любую минуту пострадать от власти, ради которой отказались от веры отцов. И Матронушка, жалея их – зрячих, здоровых, грамотных, – стала искать способа уехать. И уехала в Москву ради братьев, которых считала несчастными людьми.
Покинув дом родной и своих партийных братьев, она – слепая и беспомощная – останавливалась, где примут Христа ради. И порой попадала к хозяевам не очень хорошим. Она, подобно святым бессребреникам Косьме и Дамиану, никогда не брала платы за свои исцеления, но ей, правду надо сказать, кое-что приносили: кто хлебца, кто рыбки.
Она ежедневно принимала не менее сорока увечных и сломленных духом людей и учила спасаемых не только своими притчами и советами, но примером собственного смирения и стойкости. Ведь у неё не было ничего: ни угла, ни имущества, ни запасов, ни паспорта, ни денег, ни хлеба. Даже тот хлеб, который ей приносили, до неё не доходил. Однажды попала она к злой бабке Пелагее, которая забирала все приношения для своих многочисленных родственников и держала свою кормилицу впроголодь. А порой и поколачивала её, если была пьяна.
Матронушка у неё просит стакан воды, а та ворчит:
– Не время ещё!
Матронушка по примеру гонимых праведников только Господа благодарила за свои новые и новые испытания, крупные и мелкие, а на Пелагею даже не злилась: у этой вздорной особы жизнь тоже была не сладкая.
А то, что Матронушка порой не получала и стакана воды, никак не отражалось на её всегда ровном, добродушном и радостном настроении.
– Зачем осуждать других людей? – говорила она очередному своему гостю, который пришёл за советом и исцелением. – Каждая овечка будет подвешена за свой хвостик. Чего тебе до других хвостиков!
– Чего ты, слепая, понимаешь в овцах! – ворчала из-за перегородки пьяная Пелагея, – Тоже мне, овцевед!
– Близко и при дверях уже времена страшные, – продолжала Матронушка, не обращая внимания на шутки пьяной хозяйки. – Теперь перед вами лежит крест и хлеб. Что выберете?
– Как можно без хлеба? – возражали ей. – Вдруг у тебя самой весь хлеб отнимут?
(А ведь так оно и было!)
– А мы помолимся, возьмем земельки, скатаем шарики, снова помолимся Спасителю нашему, съедим и сыты будем.
Пелагея только посмеивалась:
– Лопай, лопай свою земельку!
– Рады мы ради Христа, Света нашего, пострадать,– говорила Матронушка. – Подаст кто кусок хлеба – спаси его Бог, а не подаст – да благословенно Имя Господне!
И видела в алчной Пелагее чуть ли не посланца Божия, присланного ей ради исполнения заповеди: “Возлюбите врагов ваших”. И любила её, и никогда никому не жаловалась, что её обижают, как не жаловалась на своих обидчиц в детстве.
Как Матронушка, беспаспортная бродяжка, избегала ареста, объяснить невозможно.
Однажды “добрые” люди донесли “куда следует” о бабке, к которой валом валит подозрительный народ. Незамедлительно явился милиционер.
– Нарушаем паспортный режим, – сказал он. – Велено тебя арестовать.
– Иди скорее домой – у тебя несчастье, – ответила ему Матронушка.
– Ты мне голову не морочь, старая. Я должен тебя доставить в отделение, а там решат, что с тобой делать.
– Беги скорее. Слепая от тебя никуда не денется. Я сижу на постели, никуда не хожу.
Милиционер задумался: вдруг правда? А слепая и в самом деле никуда не убежит.
И поехал домой на милицейской машине – благо, что недалеко, – а в доме и в самом деле несчастье: пока он требовал у слепой бабки несуществующий паспорт, взорвался примус, и жена его обгорела.
Милиционер на служебной машине мгновенно доставил пострадавшую жену в больницу, и доктор сказал ему:
– Вам повезло, что вы оказались около дома, иначе бы её не спасти.
На следующее утро, говорят, милиционеру был устроен разгон от вышестоящего начальства за невыполнение приказа. Милиционер рассказал о случившемся – начальство задумалось.
– Ладно, Бог с ней, со слепой, – сказало начальство. – Только предупреди её, гражданку Никонову, чтобы убиралась из нашего околотка, то есть района. И не так открыто помогала людям. Видать, не простая эта бабка.
А жила Матронушка то на Ульяновской улице у священника, мужа Пелагеи, пока его не арестовали за религиозность; то на Пятницкой, то в Сокольниках в летней фанерной пристройке, то в Вишняковском переулке у племянницы, у Никитских ворот, в Петровском-Разумовском, в Царицыно, в Сергиевом Посаде, в Староконюшенном переулке на Арбате, а то и в других местах, о которых никто теперь не знает.
