— Пожалуйста, рассаживайтесь здесь, — продолжал У Э, указывая на прибрежную траву. — Вот так, ноги под себя. Вы, Алексия, справа от Петровича. А я сяду здесь, с краю. Теперь посмотрите на тот берег. Не правда ли, красиво? Ну а теперь закрывайте глаза. И старайтесь подольше держать в памяти пейзаж, который вы только что видели…
Мы все последовали советам нашего бирманского друга. К тому же и сам он тоже воспользовался возможностью медитации в этом почитаемом месте.
Когда я закрыл глаза, то какое-то время перед моим взором еще были прозрачные облака над горизонтом и зеркальная гладь тихого озера. Но вот изображение стало расплываться: облака растаяли, слившись со сталью озерных капель. Словно гигантская рыба шевельнулась где-то в глубине сознания. Однако не напугала меня, а еще больше успокоила, отогнала какие-то посторонние мысли. Я вдруг почувствовал себя прощенным. Было легко, и казалось, миг — и можно будет взлететь: увидеть сверху озеро и каменный холм, ощутить себя печальным и мудрым журавлем, живущим на границе миров и понимающим свое существование, как великую миссию проводника душ в лучшие сферы. Взмах крыльев, еще и еще… Но почему-то воздух стал вязким, плотным. Над головою сгустились не облака, но тучи, железом заливающие сознание. Лететь было не просто трудно, а невозможно. Тогда я покорно сложил крылья, ожидая, что тотчас камнем паду на мокрую землю. Однако этого не случилось: туча мягко подхватила меня и уложила под цветущее вишневое дерево. Птицы невиданных красок ласкали мой слух протяжным высоким пением, с веток опадали белые лепестки цветов, а на их месте прямо на моих глазах наливались багровым соком крупные вишневые ягоды. Почему-то вспомнилось, что в прежние времена вишню сушили, мочили, мариновали. Знали, да теперь забыли…
И словно по аналогии слух мой насторожился, воцарилась тишина. И среди тишины вдруг раздался точно с неба звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Я ведь уже слышал этот звук. И слышал не в театре. Но когда и где? Я забыл. А может быть, и не знал никогда этого звука, а только путал его со стуком топора по дереву? Звук этот был похож на звук из детства: когда возле наших дач вырубали сосновый лес, топор стучал именно так. Грустно было прощаться с родными деревьями! До самого горизонта простиралось поле, полное васильков, ромашек и колокольчиков. Внизу журчала река, а в реке были рыбы, раки, лилии…
Тогда, в детстве, легкий дождик из набежавшей тучки загнал меня под липу, которая росла прямо в нашем огороде. Год назад я зачем-то спилил сук у этой липы, а потом закрасил ранку дерева коричневой краской. Для чего? Еще видел белую лошадь, побелевшую от старости. Я был верхом на ней без седла, только с уздечкой. Лошадь свернула куда-то, не хотела слушаться меня, потому что я был маленький и слабый, а она большая и сильная. Хоть и старая. Мне было уже не удержаться на ее скользкой спине, и я упал…
Долго летел, пока не оказался в узком переулке. Сверху на меня печально смотрели черные глазницы окон, а с боков напирали желтые стены. Я был в Ленинграде моей юности. Темнеет рано. Значит, уже ноябрь. Где-то на дне сумки с надписью «СПОРТ» и олимпийскими кольцами лежит зонтик. Я не знаю, надо ли его раскрывать, потому что никак не могу понять, идет дождь или нет. Или это слезы? За стенами ничего не видно, но в самом конце переулка я различаю огонек. Он манит меня. Там звучит мелодия прощания и встречи. Я так ждал этой музыки, теперь я слышу ее, но пока не знаю, хватит ли мне сил дойти до конца переулка, потому что я устал, хочу лечь на мокрый асфальт и тогда только постичь светло-серый сумрак этого стареющего на глазах города. Неужели я его боюсь?
Но бояться нечего, потому что города больше нет. Есть каменная набережная неспокойного моря. Где это я? Я не узнаю места, хотя уверен, что раньше бывал здесь. Море угрюмо шумит, волны бьются о камни. Крупными хлопьями идет снег.
Когда это было? Я помню, что так падал снег. Но когда? И куда делось море?
Я начинаю беспокоиться. Почему же мне так трудно? Нет, надо взять себя в руки.
И вот уже я вхожу в парк. Это парк я знаю как свои пять пальцев. Там, за этим холмиком, откроется вид на дворец, перед которым всегда бьет фонтан. Я уже добрался до вершины и отчетливо различаю звук фонтана.
Вот и сам дворец, больше напоминающий оранжерею. Солнечные блики играют в громадных стеклах. Я подхожу совсем близко и только теперь различаю не заглушаемые плеском струй фонтана шаги. Кто-то идет следом.
Кто? Я невольно оборачиваюсь и вижу красавца-павлина! Птица смотрит на меня, раскрыв хвост веером. «Желанья легки, как глаза в оперенье хвоста», — проносится в моей голове запомнившаяся фраза из стихотворения Я только теперь понимаю, что глаза надо открыть.
Облака так же висят над самым горизонтом, так же блестит озеро от солнечных бликов. Только вдоль берега кто-то идет, приближаясь ко мне. Старик. Желто-красные одежды. Машинально поднимаю руку, и старик, увидев знак на моей ладони, падает на колени. Так уже было. Это тоже сон? Нет, это явь, я слышу свою речь:
— Мы пришли с миром. Я Рушель Блаво. Это мои друзья: Алексия и Мишель Мессинги, Петрович, У Э.
Старик поднимается с колен, смотрит на меня. Некоторое время мы молчим. Я стараюсь вглядеться внимательнее в лицо этого человека. Я видел его раньше? Похоже, что нет. А он меня? Он знает нас? Вот в глазах старика появляется искра дружелюбия, нет того страха, который я заметил в его взоре вначале. Старик протягивает мне руку. Я отвечаю на рукопожатие. Какая крепкая рука!
— Разрешите отрекомендоваться, — произносит старик приятным, несколько низким голосом, — Отто Ран, или Звездочет.
Признаться, я предполагал, что Звездочет окажется именно тем человеком, который много десятилетий тому назад оказался в этой стране и о котором мы уже слышали так много. Однако шок я все же испытал. Мои друзья замерли. А Звездочет, кажется, радовался произведенному эффекту и умело держал паузу в стиле Мессинга. Молчание нарушил Мишель, не любивший, как известно, чужих пауз:
— Отто Ран? Я не могу поверить! Вы — живы?
Звездочету понравился несколько наивный вопрос Мессинга. Это было видно по лицу Рана.
— Жив, конечно, — ответил он.
А ведь не такой уж он и старик, как показалось мне сначала. На вид я бы дал ему лет пятьдесят. Неплохо для ветерана Второй мировой. Ему ведом секрет долголетия?
— Постойте, Отто, — заметил я, — признаться, мы все несколько озадачены. Мы так долго шли к этой встрече, и вот теперь мы рядом с вами и, поверьте, даже не знаем, что делать…
— Наверное, слушать, — улыбнулся Отто. — Ведь вы пришли сюда за мудростью, за истиной, не так ли? Естественно, я не могу дать вам каких-то готовых рецептов вечной жизни, не могу обучить вас в одночасье искусству превращения, не могу подарить целебных минералов. Я лишь скромный хранитель, не обладающий в полной мере всем тем, что так необходимо человечеству. Но я могу рассказать о том, что знаю, и могу поделиться некоторыми тайнами, потому что видел на ладони Рушеля звезду.
Я ощутил чувство собственного достоинства и только теперь начал понимать, что финал, итог наших поисков уже близко: вот он, стоит перед нами. И зовут его Звездочет Отто Ран.
— Мы готовы слушать вас, — проговорил я.
Отто Ран предложил нам всем сесть на траву, сам присел рядом, сложив ноги под себя по здешнему обычаю, и начал свой рассказ, который считаю нужным поместить здесь целиком.
Рассказ Отто РанаК 1935 году я уже был известным в Германии и за ее пределами археологом. Сфера моих научных интересов в то время — Восток. Особенно — реликвии христианства. И Грааль относится, конечно, к ним.
Я был молод, энерги чен. И была у меня мечта найти Святой Грааль. Не было одного — денег. Но было желание. И я смог добиться аудиенции у самого Гиммлера. Если бы я только знал, к чему это приведет! Но ведь я был всего лишь историком, а не пророком. Без ложной скоромности скажу, что мне удалось заинтересовать рейхсфюрера, который и направил меня в Аненербе, прямо к Вольфраму Зиверсу, шефу этой организации. Год с небольшим я работал в Вевельсбурге. Ездил и на Восток в поисках Святого Грааля. Параллельно постигал азы астрологии, что для члена Аненербе было как таблица четырехзначных элементов для математика. На курсах астрологов я познакомился с Гербертом Янкуном и бароном фон Зеефельдом. Полагаю, эти имена вам хорошо знакомы. Все шло своим чередом, пока не стало ясно, что Германия не избежит войны со всем миром. Это было в 1937 году. Сам Гиммлер вызвал меня к себе. Признаюсь, причин столь парадоксального приказа я до конца так и не понял. Видимо, рейхсфюрер руководствовался соображениями, понятными лишь ему. Но я был частью Аненербе и ослушаться не мог. Впрочем, я и сам верил в миссию Германии и в мудрость ее вождей. План был таков: я должен был сымитировать уход из жизни, остаться тайно в Вевельсбурге, в апартаментах одной из башен. Для чего? Как пояснил Гиммлер, для будущих дел на благо Великой Германии.
