– Желание выслушать, – ответил Гайда, ему больше понравилась вторая, что скромно и испуганно сидела от него слева. Несмотря на то, что находилась в изоляторе, она одевалась так, словно была приглашена на званый ужин.
– Не перебивай, – бросил Настоящий Гайде.
– Так ведь это моя теория! – возмутился тот.
– И что? Моисей тоже не сам говорил, за него говорил брат Аарон, потому что Моисей был гугнивым. Тебе кофе или чаю?
– Это намек?
– Это напиток.
Девушки не понимали, что происходит.
– Сам ты гугнивый! Слушай, Настоящий, ты зачем меня всегда унижаешь в присутствии незнакомых людей, а? Вот слушайте, – Гайда пытался обращаться к обеим девушкам сразу, – когда никого нет вокруг, он способен только лежать на кровати и плевать в потолок, или спать. Тогда он просто паинька. Но стоит появиться зрителям, и он превращается в лицедея! Он начинает говорить, и может делать это часами без перебоя. Ты – вампир, Настоящий, ты питаешься реакцией людей на свой эпатаж.
Настоящий слушал обличительную речь в свой адрес, поставив локти на стол и задумчиво размешивая сахар в чашке, держась за ложку двумя руками. Когда Гайда закончил, он достал ложку, облизал ее и, указав ею на товарища, сказал:
– Твой, твой эпатаж. Это ты придумал оправдание многоженства. Я питаюсь реакцией людей на твой эпатаж.
– Да, тем более.
Девушка, что сидела справа от Гайды, попыталась встать из-за стола:
– Мы, наверное, пойдем.
– Нет, что вы, вы никуда не пойдете, – Настоящему показалось, что сахару маловато, и он стал докладывать еще. – Правда, Гайда?
– Конечно, вы не пойдете никуда, о чем разговор, девчата? Мы же в больнице, нам всем плохо, мы должны поддерживать друг друга, помогать больным собратьям. Вы чего? Мы к вам с открытой, можно сказать, душой, а вы? Нам плохо, нам дурно, нам скучно, а вы отказываетесь помочь? Ну, как же так?
Девушки уселись обратно.
Настоящий отхлебнул чая, причмокнул от удовольствия и начал рассказывать, а Гайда пока заваривал себе кофе.
– Итак, что у нас говорит Гайда о многоженстве. Вначале он замечает, что Церковь признает несколько браков, как минимум три или четыре. По снисхождению, но все-таки признает. В отличие, например, от католиков, которые признают только один брак. Им для того, чтобы человека второй раз женить, нужно провести процедуру признания предыдущего брака «не бывшим», недействительным. А у нас не так, все браки считаются настоящими и действительными, и их может быть много. Сначала один, потом другой, потом третий… В общем, мы признаем многоженство, только растянутое, рассредоточенное во времени. «Но что такое время?» – патетически вопрошает Гайда. И отвечает, что с точки зрения вечности, а мы ведь на всё должны смотреть именно с этой точки зрения, так вот, с точки зрения вечности, время – ничто. С точки зрения вечности нет разницы между вчера и завтра, прошедшим и будущим. Вся наша жизнь, если смотреть «оттуда», – это словно картина, которая сразу и вся целиком, у нее нет начала и конца, у нее есть только границы, а в этих границах она есть единое целое. Так же и наша жизнь. И если мы разрешаем в этой жизни несколько браков, пусть и раскиданных во времени, то мы разрешаем многоженство вообще, в принципе. Значит, мы просто признаем многоженство… и многомужество, кстати!
В этот момент отворилась дверь, и на кухню пролез Сковорода, держа в руке связку бананов. Настоящий мигом забыл о девушках и радостно кинулся к бананам. Сковорода бросил связку Гайде, но не очень точно – чтобы поймать ее, тому пришлось, подпрыгнуть и почти целиком растянуться на столе. Чашки зазвенели и опрокинулись, струйки кофе вперемежку с чаем побежали со стола на пол. Девушки вскочили и бросились к выходу. Последнее, что они увидели, был Настоящий, одной рукой схвативший связку бананов, а второй – горло Гайды.
– А что потом? – спросил Пушко.
– А потом эта обезьяна сидела в углу и поедала бананы в одно лицо.
– Хорошие бананы? – Пушко на минутку пришел проведать друзей и уже второй час сидел в палате, слушая рассказ Гайды о злокозненном роке, столкнувшем его жизнь с Настоящим.
– Дело не в бананах, а во внимании, – Настоящий кутался в одеяло, он начинал заболевать. – Дело в добром сердце Леши Сковороды, который не пожалел своего времени, сходил в магазин и купил мне связку…
– Нам!
– Мне, в том-то и дело.
– Нам!!!
– Ты терпеть не можешь бананов.
– Я?!!
– Парни, к вам, похоже, еще гости, – Сережа услышал, как в коридоре кто-то объясняет медсестре, что пришел проведать больных.
Гайда схватил подушку и замахнулся. Когда дверь начала открываться, он метнул ее. Пролетев три метра подушка врезалась в голову Никите Колудину, который от неожиданности не удержался на ногах и вывалился в коридор. Дверь закрылась и наступила тишина. Никита не обиделся, он понял, что пришел по адресу. Он поднялся сам, поднял подушку и осторожно вновь открыл дверь – в него летела вторая подушка, Никита увернулся, он был готов. Парни хохотали.
– Ты кто? – спросил Настоящий.
– Я президент студенческого Совета.
– Ах, точно! Господин президент!
– Добро пожаловать в наш скорбный край лежащих в немощах!
– У меня к вам дело, – Никита положил подушку на ближайшую койку.
– Для президента мы готовы на все, – Сережа Пушко пододвинул ему стул.
– А ты не заразный? – поинтересовался Настоящий. – А то мы тут на спор лежим, что не заболеем.
– Да, я знаю. Нет, я здоров, – Никита присел и начал рассказывать.
Как он и предполагал, парни от его рассказа были в восторге. Они сразу объяснили ему, что в честном бою Траяна не одолеть, и потому нужна серьезная подготовка. Никита поинтересовался, почему серьезная подготовка противоречит идее честного боя, на что Настоящий ответил, что идее честного боя противоречит Траян. А подготовка будет заключатся в формировании групп поддержки, которые будут вести себя необходимым образом на суде. Группы сформирует и натренирует Пушко, а ребята пока будут писать сценарий. Гайда потребовал принести проповедь Утлого и привести его самого, а Настоящий потребовал связку бананов.
Никита принял условия. Подготовка к первому в истории духовных школ публичному процессу по отчислению семинариста началась.
КРАСНОРЕЧИЕ ИГУМЕНА ТРАЯНА Часть 4
«Никто не любит кардиналов, все любят королей, потому что короли добрые, а кардиналы отчисляют за любую провинность. Хотя нет, кардиналов любят короли… Потому что короли добрые», – отец Траян, рассматривая почти на автомате различные прошения студентов, думал о затее Студсовета по публичному отчислению Егора Утлова. Предложение президента было для него неожиданным, но он сразу понял, что ректор даст добро, потому согласился сам. Другого пути не было: Владыка последние несколько лет последовательно поддерживал развитие семинарской демократии, и идея отчислять на виду у всех не могла остаться без его благословения.
Владыка пытался вывести новый тип семинариста. Уверенного в себе, лишенного страха перед инспекцией, хозяина собственной судьбы. Траян делал вид, что категорически не приемлет стремлений ректора, но на самом деле ему было куда интереснее отчислять сложных студентов, нежели тех, кто сами бездумно лезли на рожон. Но покровительство Владыки некоторым идеям студентов было явно неуместным. Как можно отчислять публично? Разве не понятно, что отчислять нельзя всем вместе, что есть вопросы, которые следует решать только в одиночку. Приказ о смертной казни подписывается одним человеком, приказ о помиловании тоже. Отчисление из этого ряда, из ряда ответственных решений одного человека: проректора или ректора. Нет такого студента, которому нельзя было бы придумать оправдание и уберечь от изгнания из семинарии. Что же теперь никого не отчислять? Отчислять нужно все равно ради общей здоровой атмосферы. В этом и состоит высокая трагедия послушания проректора – отчислять даже тогда, когда есть возможность этого не делать.
Зачем Владыка идет на поводу у студентов? Неужели он не догадывается, что они совсем не такие пушистые, как стараются выглядеть в его присутствии? Неужели он им поверил? Поверил, что они и есть семинаристы нового поколения. Он их просто не знает, у проректора никогда не было возможности доказать Владыке, что все семинаристы одинаково испорчены, просто некоторые еще не поймались на этом. Сколько бы представленных Траяном кандидатов на отчисление Владыка ни отправлял в свои родные епархии простым росчерком пера, про остальных он продолжал думать самым лучшим образом.
Траян не глядя поставил отказ на оставшихся четырех прошениях, встал из-за стола и начал ходить по кабинету, заложив руки за спину.
На отчислении у него впервые будет шанс говорить со всеми студентами разом в присутствии Владыки. Этим нужно воспользоваться как раз для того, чтобы показать ректору, кто такие его студенты на самом деле. Доказать, что они ни на что не способны, и в общем-то неплохую идею с публичным отчислением не могут поддержать из-за своей ограниченности, скудоумия и ненависти к инспекции. Нужна не просто победа, а победа оглушительная.
