– Отец Траян! – воскликнул Гайда, поворачиваясь к двери.
Траян молча прошел и собирался сесть за стол, когда понял, что сесть не на что. Настоящий опустил свой стул на пол и пододвинул его проректору. Тот даже не поблагодарил.
– Чем занимаетесь, господа?
– Пишем богословский трактат об иконописи, – не моргнув глазом, ответил Гайда.
– Получается?
– С переменным успехом, – осторожно сказал Настоящий.
– Наверное, – предположил проректор, – изолятор лучшее место для подобной работы; ни послушаний, ни лекций, ни обязательных богослужений, никто не отвлекает… Кстати, а чем вы приболели, господа?
– Миалгический энцефаломиелит, – с безнадежностью в голосе ответил Настоящий.
– Вот как, – Траян сочувственно покачал головой.
– Но мы почти уже совсем здоровы, – Гайда понял, что настало время искренности, – и на следующей неделе нас обещали выписать. Отличные у нас врачи, батюшка.
– На публичное отчисление собираетесь, нет?
– Да. Мы там вообще будем защитниками.
– Неужто, – Траян и не думал притворяться, будто не знал этого. – Какое совпадение. А я собираюсь выступать на стороне обвинения. Не страшно против проректора выступать?
– Мы думаем, батюшка, – скромно потупив взор, ответил Настоящий, – что мы все вместе выступаем на одной стороне. На стороне истины.
– Замечательно, – живо отозвался игумен. – Именно такого ответа я и ожидал. Хорошо, что вы это понимаете. От себя могу сразу сказать, что никакой личной неприязни у меня по отношению к вам нет, и никаким репрессиям вы подвергаться не будете, а то, знаете ли, поползли по семинарии всякие слухи… Вы сейчас болеете, общение у вас ограничено, можете и не знать. Но говорят, будто те, кто выступят против меня и двух недель после процесса не отучатся, будто я чуть ли не на Библии поклялся, что сгною их и со света белого сживу. Но все это слухи, не верьте им. Кроме того, если публичное отчисление понравится Владыке, то и вас, в случае чего, будут отчислять публично, так что выступите в свою защиту. И победите. Вы же не сомневаетесь в собственной победе, правда?
– Лучше нас, к сожалению, никого нет, – с напускной серьезностью ответил Гайда.
– Лучше меня, к сожалению, тоже, – отозвался проректор. – Осталось в очном споре выяснить, кто лучше из нас двоих.
– Троих, – Настоящий приподнял руку, словно хотел, чтобы его заметили.
– Да-да, – отец Траян встал, – выздоравливайте.
Парни поклонились. Проректор ушел. Когда дверь закрылась, Настоящий повалился на кровать, а Гайда спросил:
– Что это было?
– Он нас боится, вот что.
– Тебе показалось?
– Конечно. Мы раздавим его, как букашку.
Гайда постоял немного в задумчивости и поднял свой стул за спинку. Настоящий оскалился и мигом сиганул к своему.
В воскресенье Никита Колудин пошел в изолятор к Настоящему и Гайде, проверить, как движется подготовка. До вторника было рукой подать, а его защитники нисколько не волновались, и даже не было похоже, чтобы они работали. Никита не выдержал и решил на этот раз выяснить в деталях, что готово, а что нет, и как все будет происходить. Он застал друзей напряженно сидящими на кроватях и держащими в руках столовые ложки.
– Все нормально? – деликатно поинтересовался Никита.
– Греем мороженое, – Гайда кивнул в сторону окна. Там, на батарее, стояли два пластмассовых ведерка.
– Ага, понимаю, – ответил Никита. – Вы еще не выиграли спор, вам нельзя простудиться… А как наша подготовка? Заготовки уже есть?
– О, да, – Гайда сходил за мороженым, парни взяли по бидончику и начали с радостными оханиями и причмокиваниями уплетать его. – Это будет фарс с элементами трагикомедии, наполненный черным юмором и внезапными разоблачениями.
Дав такое определение Гайда принялся облизывал ложку высунутым языком.
– И еще там будут элементы ромкома, – сказал Настоящий своему ведерку.
– Чего? – Никита сказал так, будто ни трагикомедия, ни черный юмор его не испугали, а вот ромком…
– Ромкома – романтической комедии.
– В вашей защитительной речи?
– В нашем перфомансе! – воскликнул Гайда.
– Это будет не просто речь! – воскликнул Настоящий.
– Это будет событие!
– Явление!
– Бомба!
– Смерч!
– Это будет начало новой эры.
– Нового мира… Мы покажем студентам то, что хотела скрыть инспекция, покажем им мир без нее, мир без диктата и запретов, мир без границ, мир, где возможно все. Что будет дальше – решать нам.
– Ложки нет, – сказал Гайда, поднял ложку и начал с усилием таращиться на неё.
– Ложки нет, – согласился Настоящий и стал гнуть ее о спинку кровати.
Никита понял, что их понесло и ушел. У колокольни он повстречал однокурсника и рассказал ему о сумасшедших друзьях в изоляторе. Тот, смеясь, объяснил ему, что ложка, которой нет, взята из фильма «Матрица». Никита нашел диск и после отбоя, подменив вахтера, посмотрел «Матрицу» на ноутбуке. Когда пошли финальные титры, он глубоко задумался, потом сильно испугался и не спал всю ночь. Он понял, что все пропало.
КРАСНОРЕЧИЕ ИГУМЕНА ТРАЯНА Часть 5
Гайда с Настоящим стояли в вестибюле актового зала.
– Ну же, ну же, – твердил Настоящий, – сколько времени?
– Еще десять минут.
– А-а-а… Десять минут, как мало, как мало. Слушай, я не смогу выступать, не увидев. Я так долго ждал!
В зал спешили семинаристы, некоторые из них приветствовали Гайду с Настоящим, но в вестибюле никто не задерживался, торопясь занять свободные места, которых стремительно убывало.
– Да они просто издеваются над нами! – воскликнул Настоящий. – Где же они?!
Гайда вытянул руку:
– Вот!
В коридоре показалась дружная группа улыбающихся семинаристов. У всех у них на ногах красовались синие больничные бахилы, надетые поверх ботинок. Настоящий начал хохотать, сгибаясь в три погибели. Гайда посмотрел на часы, охнул и поволок друга в зал. Они успели сесть на свои места за полминуты до прихода Владыки с Траяном. Парней в бахилах остановил перед дверьми дежурный помощник, Настоящий вытягивал голову, пытаясь разглядеть, что происходит, но ректор повернулся к большой иконе Спаса Нерукотворного, зал встал и начал молиться. После молитв ребят в бахилах уже не было у двери. Настоящий начал пихать Гайду в бок и шептать: «Ты видел?! Нет, ты видел, а? Умора…»
Гайда оценивал обстановку. Зал был полон до отказа, пришли все. Людей Пушко они видели за сорок минут до начала слушаний, те расселись по своим местам и выглядели уверенными в себе, за них можно было не беспокоиться. Не беспокоиться можно было и за Утлова, но не потому, что он был в порядке (за последнюю неделю он совершенно расклеился), а потому, что права говорить ему никто не собирался предоставлять. Была бы воля ребят, они вообще не пустили бы его в зал, но Владыка настоял. Теперь Егор сидел на сцене за одним столом с ректором и мелко дрожал, вглядываясь в огромную толпу черных кителей и подрясников перед собой. По правую руку от Владыки за отдельным столом сидел отец Траян, перед ним лежали кроваво-красные четки и больше ничего. Напротив проректора, по левую руку от Владыки сидели защитники, их стол был завален бумагами, и еще на нем стояли несколько бутылок минеральной воды. Гайда подумал, что Траян может решить, что они собрали к себе всю воду с соседних столов, но на самом деле они принесли ее с собой.
Ректор встал и, кратко поприветствовав собравшихся, напомнил всем, зачем они здесь собрались, призвал к спокойному и вдумчивому диалогу, повторил, что у каждой из сторон есть по три речи, причем после второй речи обвинения будет устроен краткий перерыв. После чего жестом пригласил говорить Траяна, а сам сел.
Поднявшегося проректора зал встретил легким гулом. Настоящий с Гайдой схватились за карандаши и враз стали серьезными.
– Ваше Высокопреосвященство, отцы и братья, – начал Траян. – Я надеюсь, что сегодня мы услышим и поймем друг друга. Я верю в то, что какое бы решение мы сегодня ни приняли, оно будет нашим общим решением и пойдет на пользу духовной школе.
После этих слов Траян сел на свое место.
Все молчали. Ректор вопросительно глянул на Траяна. «Я закончил», – ответил тот. Владыка удивленно-утвердительно кивнул и перевел взгляд на Настоящего с Гайдой. Те были огорошены. «Придумай что-нибудь», – написал на листке Гайда и пошел говорить первую речь от защиты. Настоящий нервно схватил бутылку с минералкой и залпом выпил половину прямо из горла. Гайда вышел на авансцену. Зал взорвался аплодисментами, перешедшими в мощную овацию. Настоящий схватился за голову – после спокойной и убийственно короткой речи проректора подобная реакция была откровенно странной. Гайда поднял правую руку, шум постепенно угас.
