— Мы не вправе осуждать владыку Сергия, — продолжал экзарх. — И наоборот, обязаны признать его Патриархом Московским и всея Руси. И подчиняться только ему. И чрез него получать Божье благословение. В то же время руководство Зарубежной Русской Православной Церкви намерено в первых числах октября собраться в Вене на конференцию и осудить действия владыки Сергия Страгородского.
На сей раз поднялся ропот неодобрения. А отец Георгий Бенигсен даже воскликнул:
— Чистенькие наши!
Протопресвитер Кирилл сказал:
— А вот это мы как раз имеем право не одобрить. Зарубежники всегда упрекали нас в сотрудничестве с большевиками. При этом они не претерпевали никаких гонений. Им и не снилось то море страданий, которое затопило Русскую православную церковь. И при этом постоянно они нас поучают. Да ещё требуют покаяния. Сами же спокойно уживаются с Гитлером...
— Но сейчас и мы уживаемся с Гитлером, — невесело улыбнулся митрополит Сергий.
— Да, но чего это стоит нам и чего стоит им! — возразил отец Иаков Начис.
— И какова будет расплата нам и какова им! — добавил отец Николай Шенрок.
— Конечно! — продолжил протоиерей Владимир Бируля. — После разгрома под Курском немцам уже не оправиться. Близок час их изгнания из России. И что нас ждёт от возвратившихся большевиков?
— Разумеется! Они нас по головке не погладят, — засмеялся отец Николай Жунда.
— Погладить — погладят, вот только вопрос, чем! — сказал отец Иоанн Лёгкий и тоже рассмеялся.
— Отцы, отцы, сейчас не об этом, — остановил беспорядочные выступления экзарх. — Нам придётся пойти на компромисс. Ничего не поделаешь. Я предлагаю следующее: мы решительно отказываемся не признавать Патриарха Сергия. Это раз. В то же время мы не станем высказывать никаких осуждений в адрес Венской конференции зарубежников. Это два. Будут ли возражения?
Разные выступающие после этого в основном соглашались с первым и не вполне соглашались со вторым, давая себе возможность выплеснуть накопившееся раздражение против зарубежников, которые и впрямь, не испив ни капли из той чаши страданий, что выпала священству, оставшемуся в России при большевиках, не переставали клеймить этих страдальцев позором, сидя в тепле и безопасности, требовать от них покаяния, за которое тем пришлось бы испить чашу до самого донышка.
Всё же в итоге приняли точку зрения экзарха и так и постановили. Когда диспут окончился, отец Александр перемолвился словечком со своим любимым другом.
— Отче Александре, как ты жив-здоров? — расцеловываясь, спросил митрополит Сергий.
— Живее всех живых, как сказано советским Горацием про советского Веспасиана, — остроумно ответил отец Александр.
— Наслышан я, что матушка Алевтина детей более не рожает, а семейство твоё всё растёт и растёт. Так ли это?
— Ох, горе моё, растёт оно, — закивал отец Александр.
— Какое ж это горе?
— Да, и счастье, конечно. И счастья гораздо больше в жизни.
— А что с твоим войском?
— И про войско знаете?
— Слухи ходят.
— Кто же не знает, что отец Александр Ионин стал полководцем, — встрял в разговор отец Кирилл.
— С войском моим плоховато, — нахмурился отец Александр. — Комендант лагеря господин Вертер, одноимённый несчастному персонажу Гёте, то разрешает нам окармливать узников духовно и телесно, то вдруг категорически воспрещает. Вот уж месяц, как нам ни разу не разрешили привезти в лагерь обед. А ведь войску надо кушать, иначе это войско постепенно начинает состоять из доходяг.
— Немудрено, что твой Вертер так злобится, — сказал митрополит. — Под Курском-то германцу вломили по первое число. Треск стоял на всю вселенную. У тебя в Закатах-то было слышно?
— Треска не слышно, но что вломили им, это чувствуется, — сказал отец Александр.
— Так что, отче, сколько у тебя сейчас детей в семействе? — спросил отец Кирилл.
— Родных четверо, — отвечал отец Александр. — Вася, Митя, Андрюша и Данилушка. О них я давно уж ничего не знаю. Воюют ли, служат ли, живы ли вообще? — Он с надеждой взглянул в глаза митрополита, что тот снова даст ему какую-то весточку о сыновьях, но в глазах Сергия читалось: «Ничего, пусто!» — А приёмных у меня теперь шестеро — Коленька, Ева, Саша, Миша, Людочка и Витя.
— Даже Ева есть, — тихо рассмеялся отец Николай Гурьянов, стоя неподалёку и внимательно прислушиваясь к разговору.
— Выкрестушечка, — пояснил отец Александр. — Ага, была даже не помню как, Хива... а, Хава! Ну конечно, по-ихнему Хава, а по-нашему, по-правильному, Ева. Так я её окрестил. Вельми старательная христианка получилась. И даже в чертах лица ничего еврейского не осталось. Вот до чего! А вообще, у меня все приёмные детки хорошие. Озорничают, конечно, по молодости лет, но Закон Божий твёрдо знают, помощники у меня во всём. Такие славные птенцы оперяются под моим крылом! Особенно мальчик Коля. Да что там, все очень хорошие. Даже не берусь сравнивать. А вы просто так любопытствуете или с какой корыстью?
— С корыстью, отец Александр, — ответил экзарх.
— Слушаю.
— В Латвии, в городе Саласпилсе есть детский концлагерь.
— Детский? Да как же это?
— Немцы туда свозили детей казнённых родителей.
— Цари Ироды!
— Нам удалось наконец выпросить этих детей.
— Отдают? Я возьму, конечно возьму! Кого людям пристрою, а нет, то своё семейство пополню! — горячо заговорил отец Александр. — Уж кому, как не мне, знать, что такое концлагерь. А каково там бедным детям!
— Вот, отцы! — сказал митрополит. — Четверых родил, шестерых чужих приютил, и ещё готов взять. Сбывается, отец Александр, твоё юношеское пророчество, что будешь богат детьми.
— Мы все возьмём детей из Саласпилса, — сказал незнакомый отцу Александру совсем молоденький священник. — Кого себе, кого прихожанам пристроим. Когда можно туда поехать?
Домой в Закаты отец Александр возвращался весьма не один.
Всё его существо рыдало, а сам он себе не мог позволить при этом поплакать, чтобы не расстроились дети, которых он вёз из лагеря в Саласпилсе. Трёх мальчиков и трёх девочек дали ему для устройства — десятилетнего Диму, восьмилетних Олю и Павлика, семилетних Лену и Витаса, и Галю пяти лет. То, что довелось отцу Александру увидеть в Саласпилсе, раздирало его душу на части. Жалобные, тощие, изможденные и больные подростки и совсем дети, руки пронумерованы, лица серые, бескровные, глаза, полные боли и страха. И сейчас в машине, которую выделил экзарх, они ехали всю дорогу от Латвии до псковских земель молчаливо, безрадостно. Каждый из них уже знал, что рано радоваться нельзя. И только Леночка иногда задавала вопросы:
— Дедушка, а мы куда едем?
— Я же вам говорил, что будем жить вместе в селе Закаты. Очень хорошее село, люди там добрые, хорошие. Места очень красивые.
— А немцы там есть?
— Немцы есть. Но они вас не тронут.
— Дедушка, а есть такое место, где нет немцев?
— Есть, конечно. И много таких мест.
— А можно мы туда поедем?
— Поедем, но сначала поживём в Закатах.
— А почему?
— Потому что там у меня дом. И дома других людей, которые вас к себе возьмут. Там мой храм Божий, вы все будете в него ходить.
— Дедушка, а можно ты меня возьмешь?
— А вдруг тебя очень захочет кто-то другой к себе взять?
— А я все равно к тебе хочу.
— Ну ладно.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— А в храм это не страшно? Там не будут кровь брать?
— Зачем же! А у вас брали кровь?
— Да, у нас у всех детей немцы брали кровь. Они говорили, что у немецких детишек не хватает крови, и потому мы должны своей кровью поделиться.
Отец Александр сжался весь, чтобы не зарыдать. Аж кадык заломило от невыносимой боли. А Леночка продолжала надрывать сердце:
— А некоторые дети потом умирали, потому что у них своей крови становилось мало-мало. Дедушка, а почему у немецких детишек не хватает крови?
— Не знаю, деточка. Ты о них теперь не думай. Больше никто не станет у вас брать кровь. Я вас не дам в обиду.
— А вы не врете? — вдруг сурово спросил Дима.
— Я никогда не вру, потому что я священник. И у нас в Закатах храм святого благоверного князя Александра Невского. Слыхали о таком? И еще у нас школа. Я там преподаю Закон Божий, а еще много хороших и полезных предметов преподается. Физика там, математика, русский язык, литература, немецкий язык...
— Я немецкий учить не буду, — гневно объявил Дима.
— Ну и напрасно. Немцы есть плохие, а есть хорошие. Это вы случайно к плохим попали. А у нас в Закатах немцы в основном хорошие, не злые, и детей не обижают. А скоро немцы уедут... Только это пока еще тайна, и вы, смотрите, не проболтайтесь, что я вам ее выдал, а то мне плохо будет. Ладно?
— Ла-а-адно, — хором откликнулись дети и немного повеселели.
— Дедушка, а можно я тоже у тебя буду жить? — спросил Дима.
— Да у меня уже есть один сын Дима, — покраснел батюшка. — А там, в нашем селе, другие люди вас ждут, еще лучше, чем я. И Торопцевы, и Комаринские, и Чеховы, и Дорофеевы, и Петровы, и Прокловы. Они еще из-за вас спорить будут, кому кого взять.
