— И что же, ты один уцелел?
— Возможно, ещё кто-то спасся и объявится.
— Как же тебе удалось?
— Ранен был в руку и в голову. Очнулся в лесу, дошёл до села Закаты. Там меня спрятал один знакомый человек, Николай Николаевич Торопцев. Под куполом храма у священника Ионина.
— А вот товарищ Невский не прятался под куполами храмов, — рассердился командующий. — Раненный, он добрался до нашего расположения и лечился в нашем полевом госпитале.
— Как? Он здесь?
— Можете с ним повидаться. Не знаю, где были вы, но он тоже участвовал в бою за взятие аэродрома. Объясните, как понимать?
— Возможно... Быть может, он совершил манёвр, о котором не поставил меня в известность?. А что он обо мне говорит?
— К счастью для вас, он говорит, что вы отчаянно сражались и пали смертью храбрых. Вы свободны.
В покровский канун в Закаты приехал Фрайгаузен. Отстоял службу, исповедовался батюшке вместе со всеми, и отец Александр пригласил его отужинать.
— Вы, отец Александр, буквально обросли детьми, — говорил полковник, когда они все вместе шли из храма.
— Не без вашей помощи, — с укором сказала матушка.
— А какие из Саласпилса? — спросил полковник.
— Вот этот Виталик, бывший Витас, — показал батюшка, — и вот та Леночка. Говорунья, каких свет не видывал. Иной раз так и подмывает топнуть ногой: «Заткнись!» Да как вспомнишь, откуда я ее выцарапал...
— А другие дети?
— Двух взял Николай Николаевич Торопцев, девочку Галю — учитель Комаринский, одного Чеховы забрали.
— Нет, я спрашиваю, как другие дети восприняли пополнение?
— Отменно восприняли. Так, словно нашлись ещё их братик и сестрёнка. Они у меня все хорошие. К Православию тянутся, прилежные детишки. И, слава Богу, не болеют. К целителю Пантелеймону часто ходят прикладываться. Он помощник великий в деле здравоохранения. Каждому врачу надобно иметь его при себе. А сколько врачей это понимают? Единицы. А в Сырой низине вспышка дизентерии. Моё пленное воинство болеет. Люди умирают. А Вертер с самого Успения запретил нам всякое общение с заключёнными. И не разрешал ни разу с тех пор привозить им обеды. Сначала говорил, что в лесах действует банда террористов, и пока их не уничтожат, лагерь закрыт для общения. Теперь партизан уничтожили, теперь что? Почему нельзя? А вот просто: нельзя и всё! Прикажите ему, Иван Фёдорович.
— Я поговорю с Вертером, — нахмурился Фрайгаузен, отводя глаза в сторону. — Но и вы должны пойти нам навстречу. Зайдёмте в дом, там договорим.
— Извольте.
— После ужина с глазу на глаз.
— Ладно и так.
Ужинали все вместе. Матушка испекла в огромной сковороде картошню — её коронное блюдо. Сваренную картошку она толкла и взбивала, как сливки, добавляла туда молоко и яйца, укладывала на сковороде, как пирог, и запекала в русской печи. Получалось несказанно вкусно и красиво. Сверху картошня покрывалась красно-коричневой огненной корочкой, внутри была жёлтая, пышущая жаром. И так-то пальчики оближешь, а если ещё сверху полить луковым соусом, то просто объедение.
— Ну что, дас ист гут? — спрашивал батюшка, видя, как Фрайгаузену нравится угощение. — Шмект?
— Шмект, — мурлыкал русский немец.
Дети сосредоточенно уплетали матушкино произведение искусства. Даже Виталик и Леночка, которые поначалу с ужасом взирали на явившегося к ним в дом господина в немецкой военной форме, забыли про свои страхи и старались просто не глядеть в сторону Фрайгаузена. Леночка осмелела настолько, что спросила:
— Дедушка, а можно мне будет ещё малюсенький кусочечек? Вот такусенький, — она показала мизинец.
— Всем по такому ещё достанется, кто не насытится, — сказала матушка. — Только какой же он тебе дедушка? Я сколько раз повторяла тебе, зови его отец Александр.
— Ибо я мужчина ещё молодой, — смеялся батюшка. И мне ещё только седьмой десяток лет. Хоть хожу я с бородой, хоть и весь совсем седой, человек я молодой. «Отец Александр» — не надо, зовите меня все неофициально батюшкой.
— А нет, ты мой дедушка, — возразила Леночка.
— Вот настырная! — с укором сказала Алевтина Андреевна.
— Ну пусть, если ей так нравится, — сказал батюшка. Ино я и могу уже быть дедушкой.
Потом осмелел и латышок. Он вдруг посмотрел строго на немца и произнёс:
— А меня крестили.
— А он у нас латыш! — сказала Леночка.
— Ты сама латыш! — обиделся Виталик.
— Витас! Витас! Биттес-дриттес! — не унималась девчонка.
— Был Витас, а ныне — раб Божий Виталий. А кое-кого я могу и оставить без добавочной картошни, — пригрозил батюшка.
— А я, когда тут подвизался, меня тоже первым делом крестили, — сказал Коля.
— Ишь, как выражается — «подвизался», — умилился отец Александр. — Вижу, быть тебе, Коля, священником.
— И я священником! — сказал Саша.
— И я! — подхватил Миша.
— И я священником! — заявила Людочка.
— Девочки священниками не получаются, — возразил Витя. — Если хочешь, я вместо тебя священником буду. А ты матушкой.
— С тобой?
— Со мной нельзя, мы с тобой кровные.
После ужина Фрайгаузен и отец Александр отправились погулять, запретив кому-либо сопровождать их.
— Слушаю вас, Иван Фёдорович.
— Ни для кого уже не секрет, что наша летняя наступательная кампания провалилась, — скорбно заговорил полковник. — Положение германской армии сложное. Время победных реляций кончилось. Ведомство Розенберга оказывает на нас сильное давление в отношении священников Псковской Православной миссии. Указано, что священники на территории рейхскомиссариата Остланд обязаны ежедневно совершать молебны о победе германского оружия.
— Ох-ох!
— Завтра праздник Покрова Божьей Матери. Он, как известно, ведет свое происхождение от того, что русские корабли с угрозой подошли к Константинополю, но греки опустили в воду покров с головы Богородицы, на море поднялась буря и потопила все корабли. Вы можете сослаться на этот случай и сказать, что не всегда мы празднуем русские победы. Что сейчас Сталин и его армия такие же язычники, как те Аскольд и Дир, которые хотели захватить православный Константинополь. И что в праздник Покрова Богородицы надо молиться, чтобы новая буря смела Красную Армию новых безбожников.
— И вы думаете, я соглашусь на такое? — смело спросил отец Александр. — Никогда! К тому же вы, голубчик, перепутали. Покров это совсем иное. Не про корабли... Там Константинополь был в осаде со стороны мусульман, а наши предки участвовали в той осаде, будучи язычниками. Разница большая!
Фрайгаузен остановился и вдруг свирепо посмотрел в лицо священника:
— Вы обязаны призывать Божью благодать на Германию!
— Перед кем обязан?
— Перед Богом.
— А моему духовному уху слышится иное.
— Вы можете пострадать за свой отказ. Гитлер чётко произнёс, что по приходам Псковской Православной миссии необходимо провести децимацию.
— Это что-то из римской истории?
— Да. Это когда войско проигрывало сражение, над ним производили децимацию — лишали жизни каждого десятого солдата.
— Но сражение под Курском проиграла не Псковская Православная миссия. Пусть и производят децимацию в вермахте.
— Отец Александр!
— Что, герр оберст?
— Если вы будете упорствовать, я не смогу больше покровительствовать вам. Подумайте о своей огромной семье.
— Над моей семьёй — покров Богородицы. И над всей Россией. И это не важно, что Сталин и его люди безбожники. Гитлер ещё худший безбожник. Я бы сказал и сильнее: ваш Гитлер — наложник сатаны.
— Отец...
— Не перебивайте меня, герр оберст! Ваш вермахт трещит по швам, вы наступали на Москву и проиграли сражение. Всё сваливали на мороз. Летом прошлого года вы опять успешно наступали летом и опять проиграли зимой под Сталинградом. Опять виной всему — морозушко. Но в этом-то году вы получили по зубам не в страшный мороз, а в самое что ни на есть лето! Вы говорите, что я пострадаю. Христианину только радостно пострадать за истину Христову. Это большая честь для него. Если Христос пострадал за меня, почему же я не должен пострадать за Него? Пусть меня лучше немцы расстреляют, чем наши, когда придут. Вы говорите, пострадает моя семья. Но послушайте, не в этом году, так в следующем Красная Армия докатится досюда. И что будет с моей семьёй, если я стану произносить гитлеролюбивые воззвания?
— Если даже это и произойдёт, ваша семья эвакуируется в Германию. Я вас заверяю, что не брошу, переправлю и устрою как надо.
— А если Красная Армия придёт и в Германию?
— Бог этого не попустит!
— В футбол вы, конечно, лучше... Да не хочу я в Германию! И детей туда не отдам. Мои-то, которые из Саласпилса, при одном только виде вашей формы чуть в обмороки не падают. У них кровь забирали. Якобы для детей Германии, у которых недостаток крови. Это как понимать?
— Это никак не надо понимать... Среди немцев, увы, тоже попадаются мерзавцы.
