— А вам хотелось бы действительно сыграть в какой-нибудь библейской истории? Скажем, в роли того же Иова или, допустим, царя Давида?
— В этом нет необходимости. Пусть Библия остается Библией, а возможности театральной проповеди обильно присутствуют в русской классике. Чехов, например: это просто сокровищница православной мудрости. Вспомните его знаменитое высказывание: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Посмотрите, как оно перекликается со словами Господними: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48). Вспомните его «Чайку» — православному человеку понятно, что это история возрождения человеческой души, которая была соблазнена блеском, мишурой, но потерпела крушение на этом пути, — это история восхождения от юношеской мечтательности и гордыни к смирению и мудрости.
— А как быть православному артисту, если ему приходится играть злодеев? Отказываться от таких ролей?
— Иногда приходится и отказываться. Но, конечно, не всегда. Во-первых, театр — это все-таки производство, и какие-то вещи ты просто обязан делать в силу служебного долга. А во-вторых, нужно учитывать вот что: главный инструмент актера — это страсть. Страсть порождает грех — это знает всякий православный человек… Но я хочу напомнить: есть ведь еще и такое понятие, как страсть бесстрастная, оно тоже известно православным, это — высшая ступень на которую может взойти человеческая душа. Как подняться от страсти греховной к страсти бесстрастной? Давайте отвлечемся от театра, давайте вспомним великопостное «Стояние Марии Египетской». Невозможно прочувствовать до конца святость прп. Марии, глубину ее покаянного подвига, нельзя понять, как это она могла в молитве возлетать на воздух, если не знать прежде, что к святости она поднялась из самых бездн греха, если не помнить, что она была распутницей — и не по принуждению, не по нужде, а по добровольному выбору, по душевной склонности. Об этом, о ее распутстве прямо говорится во храмах перед скоплением верующих, и никто не боится об этом сказать, ибо только так мы сможем оценить высоту на которую она поднялась. Образы кающихся грешников есть в пьесах и классического, и современного репертуара. Но приходится иногда играть и грешников нераскаянных. Это очень тяжело. Актер всегда срастается со своим героем — взаимопроникновение тут очень глубокое. Когда я готовил моноспектакль по Достоевскому «Великий Инквизитор», я был на грани нервного срыва. Но я взял на себя этот труд, потому что, рассказывая о Великом Инквизиторе, Достоевский от противного доказывает нам Божественное величие Христовой веры. Помните, например, какой упрек Инквизитор бросает Спасителю: «Ты возжелал свободной любви человека… свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою…» Инквизитор обвиняет Христа, но в сущности он говорит правду: христианин обязан быть свободным и самостоятельным, чтобы каждую минуту свободно выбирать между добром и злом! Именно поэтому верить так трудно. И трудно бывает стоять в вере. Мне как артисту и как православному человеку приходится общаться с двумя кругами людей: с творческой и с церковной интеллигенцией. Трудно бывает и там, и там: нецерковные интеллигенты, хотя и похваляются своей терпимостью, но верующих людей просто не выносят, относятся к ним с плохо скрытой враждебностью… А наши недавно воцерковившиеся люди, едва лишь узнают, что ты артист, как сразу берут тебя на подозрение, — ты для них становишься человеком второго сорта, пропащей душой… И все же, вера — это счастье, и многие люди этого счастья лишены. Я понимаю теперь, почему старец говорил: «Какие вы счастливые, что в Бога веруете!» И еще я понял, что недостоин этой милости Божией. Порою просто чувствуешь неловкость, говоря: «Я — верующий!» — это такое огромное понятие, вера, что стыдно применять его к своей грешной душе… Но тем не менее иметь веру — это счастье, это милость Божия. И, осознав это, нужно делать следующий шаг: зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме (Мф. 5, 15). Надо свидетельствовать. Как? Мы все страстные люди. Как, не научившись смирению, проповедовать о смирении?.. Вот что самое трудное для меня: понять, в какой мере ты имеешь право учить людей. Мне кажется, что святые люди — это те, кто не на словах, а на деле овладели всем, чему они учат других. А мы… Но если я буду только сомневаться в себе, то как бы за эту нерешительность мне не пришлось отвечать больше, чем за грехи. Путь открыт, надо идти, а идущему Господь помогает.
* * *
Вот отрывки из беседы с другим замечательным артистом БДТ — ныне покойным Андреем Юрьевичем Толубеевым. Я не привожу её целиком, потому что оно во многом повторяет интервью с Валерием Ивченко.
4. «ПЕРЕД ВЫХОДОМ НА СЦЕНУ КРЕЩУСЬ…»
— Андрей Юрьевич, случалось ли вам прежде играть такие роли, которые — и вы чувствовали это — отрицательно сказывались на вашей душе?
— Да, да! Сейчас я играю Арбенина в «Маскараде»… Видите, у меня свеча церковная горит на столе — я свечу эту держу специально для «Маскарада»: после каждого спектакля час-полтора прихожу в себя. Такое впечатление, что все во мне противится этой роли. Но поймите: я же не купаюсь в арбенинских страстях. Я считаю, что благодаря моей игре люди видят, какое зло приносит подобный эгоизм. Меня некоторые критики поругали за то, что я отношусь к Арбенину как к убийце, к негодяю. Помилуйте, да ведь он шулер, обманщик, отравитель! Моя христианская задача в этом спектакле — не оправдать его! Пусть зрителю не будет его жалко! Пусть зритель воспримет сумасшествие Арбенина, как Божье воздаяние и одновременно — как Божью милость к этому человеку… Психологически показать все это очень сложно…
Расскажу вам такой случай. Как-то раз, в тяжелые времена, к нам приехала делегация из какого-то совхоза: «Концертик не сделаете?» Почему не сделать? «Только нам платить нечем. У нас зверосовхоз, мы вам по шапке подарим». А у нас денег нет, чтобы такие шапки покупать, и мы с радостью согласились. Шапку эту я лет десять уже ношу. А теперь послушайте дальше… Вот вы говорите: плохая роль, плохой спектакль. Известно ли вам, что английские актеры из суеверия никогда не называют трагедию Шекспира «Макбет» прямо? Говорят не «Макбет», а «другая пьеса». Эта трагедия считается дурной, притягивающей зло: там есть чересчур глубокое проникновение в душу злодея. И вот, в те дни, когда в БДТ шел этот спектакль, у меня случались всевозможные несчастья. А ведь я играю даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга, Банко, которого он же и убивает. Но каждый раз во время спектакля у меня случалось что-то ужасное: мать заболевала, в реанимации лежала… Она и умерла в день «Макбета», и на девятый день я играл в «Макбете», и на сороковой день, и в годовщину смерти… Проходит еще год — мы с женой ночью возвращаемся после «Макбета» домой. 22 декабря это было; теперь отмечаю этот день, как новый день рождения. Вхожу в подворотню и слышу, кто-то дышит у меня за спиной… Думал, сосед. Я оборачиваюсь, хочу сказать: «Сережа, что ты пугаешь меня!..» И вдруг — страшный удар по голове железной трубой! Смертельный удар. Наркоман какой-то подкараулил меня. А жив я остался благодаря моей шапке из зверосовхоза. У нее одно ухо не очень хорошо привязано: труба и скользнула по этому уху. Потом я трубу-то отнял, погнался за ним, но он убежал. Вот вам: с одной стороны, дурная пьеса, а с другой стороны, честным трудом заработанная шапка — какая удивительная связь! А что до «Макбета», то лучше бы нам его не ставить. На этой пьесе умер Владислав Стржельчик, психически надорвался Михаил Волков и еще один артист… Так или иначе пострадало человек десять, а то и более — не все же открываются в своих бедах.
— А бывало ли, чтобы роль приносила в душу что-то светлое?
— У нас есть такой спектакль «Арт»… Пьеса о том, как люди решили не предавать свою дружбу. Вначале герои ссорятся из-за пустяка: одному не понравилась картина, которую купил другой… Дело идет к разрыву… Но в конце концов они выбирают дружбу и не предают друг друга. Ну чем не хороша идея? И зал огромное удовольствие получает, и нам приятно играть. Самому строгому христианину можно ее смотреть: там ничего скверного нет, хотя пьеса и иностранная. Потом — «Лес» Островского. В финале там грустно, но это такая светлая грусть!.. И много зла кругом, а герои — ну да, могут подраться, могут порой слукавить, но они остаются единственными порядочными людьми среди тех, кто населяет это «лес», кому деньги дороже жизни. Добро все равно побеждает.
— Вы с самого рождения жили в театральной среде. Расскажите, пожалуйста, что такое мир актера изнутри, в частной жизни. Какие типические душевные черты ему присущи?
— Я коротко могу сказать: все домыслы об актерской распущенности — чистой воды ложь. У нас всего этого меньше, чем в других слоях общества. Стадо не без паршивой овцы, но сплоченность людей театра, их способность помогать друг другу не меньше, а порой даже больше, чем где-либо. Люди театра, к сожалению, вынуждены все время подрабатывать, у них и времени нет распускаться! Некогда! Не до того. Чем больше играешь в театре, тем меньше зарабатываешь, и нужно подрабатывать, чтобы прокормить семью. И средств нет на беспробудное пьянство. Содержать любовниц? Это привелегия денежного класса. А нам каким порокам предаваться? Напиваться? Тогда и на сцену не выпустят, сразу потеряешь квалификацию. Другое дело, когда работы нет: иной раз артист от этого запивает. Но, если уж запил — то все, он пропал, вылетел из обоймы. И не надо приводить примеры из жизни великих советских артистов: тогда ведь и времена были особые — безбожные. Наши артисты — Николай Симонов, например, — вынуждены были играть Бог знает что; тут запьешь! Душе-то некуда деться: церковь закрыта, молиться нельзя… Но, с другой стороны, когда развалился Союз, сколько отличных артистов погибло!.. Владимир Ивашов, например, — помните «Балладу о солдате»?… Только что пришла весть с Украины: Бронислав Брондуков умер. Он семь лет лежал парализованный после нескольких инфарктов… Тоже православный был человек. Нет работы на Украине! Жил бы в России, был бы востребован, и здоровье бы сберег. Светлый человек, Царство ему небесное! Словом, уверяю: порядочных людей среди нас не меньше, чем где-либо.
