— Сестра, сестра, скорее ко мне! — закричала я.
Та нехотя поднялась, медленно, сонно качаясь, но вдруг подбежала ко мне... и поймала дитя.
— Я не ждала так скоро, — сказала сестра.
А я ждала, я верила, что Царица Небесная не замедлит. И такая радость охватила меня, и уже не о том радость, что Родилась дочка, что громко закричала и продолжает орать,
а радость о том, что свершилось чудо Божие, что я уже не мучалась, как при первых двух родах, что Матерь Божия помогла. Так всю ночь и ликовало моё сердце. А предо мною было тёмное окно, через которое я видела большие хлопья снега, падавшего на ветви и покрывавшего все кругом — впервые в эту зиму.
Катюшу мою унесли куда-то близко, я слышала её крик до самого утра. «Ну и певунья будет!» — думала я. Спать я не могла, ужасно хотелось пить, а попросить не у кого -нигде ни души, все спят. Наконец раздалось шлёпанье тапок. Я попросила пить. Из крана кто-то налил мне ледяной воды. Пить её я побоялась, так как была вся потная и знала, что страдаю хроническими ангинами. Опять идёт няня, опять я прошу тёплого питья. «Вскипит вода, тогда принесу», — слышу ответ. Жду, жду... Несут?
— Осторожно, тут крутой кипяток! — слышу.
— Но я не могу взять раскалённую кружку, — говорю я. В ответ:
— Поставлю на полку, остынет и выпьете.
Итак, я опять мучаюсь жаждой. Ночь, темно. Скоро ли утро? Когда же меня напоят? Но на душе радость великая, ликую, как в праздник.
Ещё семь дней я мучалась послеродовыми схватками. Боли усиливались особенно во время кормления, сжимала зубы, чтобы не закричать. Впоследствии я узнала, что одна-две таблеточки «бехтеревки» спасают от этих мук. Но врач была ко мне так невнимательна, что я дивилась: «Со всеми подолгу разговаривает, а меня и замечать не хочет!» Потом я поняла, что, наверное, все окружающие меня матери были знакомы врачам или, может быть, давали им взятки... Не знаю... Но мои родители этого делать не умели, считали, видно, грехом. А мне, значит, Бог потерпеть велел. Но Он и духовную отраду посылал, и терпение давал... Слава Богу за все! Ведь как же страдал наш народ в 1952 году! Аресты, тюрьмы, расстрелы! А я лежала ухоженная, в тёплой больнице — разве это страдание? Это милость Божия: дочку ведь Бог послал нам — Катюшу.
В ту зиму однажды пришла к нам знакомая женщина, привозившая из деревни молоко для городских жителей.
Эта простая баба с ужасом сообщила нам, что «Сталин умирает, теперь все мы погибнем!» Так воспитан был к пятидесятым годам наш русский народ, что доверял Сталину, называл его «отцом» и находился в полном неведении о всех ужасах в лагерях и тюрьмах сталинского режима.
Я сама была в Елоховском соборе, когда служили молебен о здоровье Сталина. Народ молился, но вождь умер совсем неожиданно. Сразу ничего не изменилось, все ещё продолжали трепетать пред именем тирана. Приказано было всем, кто стоял на ногах, идти на похороны Сталина. Куда идти, что делать — никто не знал, однако народ повалил в центр Москвы неорганизованными толпами. Все улицы центра города были три дня запружены такой плотной стеной живых человеческих тел, что и весь транспорт остановился, и вся городская жизнь замерла: ни магазины не работали, ни к одному учреждению нельзя было пробиться через толпу удивлённых и испуганных людей. Чтобы не быть раздавленными, люди заходили в любые подъезды, заполняли дворы, взбирались по лестницам до чердаков. Рассказывали потом, что на Трубной площади, где улица спускалась вниз, было что-то страшное: толпа налегла на стоявшие машины, которые без водителей покатили вниз, давя народ. Из той квартиры, которая была над нашей, юноша восемнадцати лет три дня не возвращался с похорон Сталина. Волнение родителей было непередаваемо. Наконец, через трое суток, сын их смог пробраться через толпы и прийти домой. А все эти дни он с товарищами отсиживался на чердаке какого-то Дома, так как выйти было невозможно, народ стоял плотной стеной, стонал и падал. Говорили, что после похорон Сталина все больницы Москвы были переполнены...
И только года через два, когда расстреляли Берию, правую руку Сталина, люди вздохнули свободно, кончился страх, появились улыбки и шутки. Тогда у меня на детской ёлке сосед-малыш лет четырёх вышел сказать стихи, но пропел частушку:
Берия, Берия, потерял доверие, А товарищ Маленков надавал ему пинков! Все от неожиданности весело рассмеялись.
Началась самостоятельная жизнь
В марте месяце я вернулась в Гребнево. Но уже не в старый дом вошли мы с детьми, а в новую пристроечку. Володя с гордостью показывал мне, как уютно он расставил мебель, повесил иконы — в общем, устроил свой домик, чтобы мы могли жить самостоятельно. Для меня это была большая радость, можно сказать — желанное событие жизни. Ни до кого больше не доносились ни наши разговоры, ни крик детей. Никому мы больше не мешали, и нам никто не мешал. Теперь я могла сама собирать обед, ужин, завтрак, готовить могла, что хотела и только для своей семьи. Стало быть, и продуктами я уже стала самостоятельно распоряжаться, обо всем заботиться, а, главное, не ждать, когда свекровь позовёт обедать и т. п.
В общем, мы с Володей стали жить отдельно от родни. Это после пяти лет совместной жизни с семьёй Василия! Слава Богу! Я могла теперь закрыть дверь и хоть на какое-то время остаться со своей семьёй. В старый дом можно было проходить через нашу бывшую комнатку, которая пока тоже оставалась за нами. Там спала наша нянька. Но теперь мы повесили дверь в эту комнатушку и, прорезав стену, сложили крохотную печь. Она отапливала и комнатушку, и узкий коридор между пристройкой и домом.
Я ликовала, но родные Володи были мрачны. Видно, они думали, что с нашим приездом все останется по-старому, как в прежние годы. Но я тут же стала забирать из кухни у свекрови ту посуду, которую пять лет назад привезла себе в приданое. Бедная старушка уже привыкла пользоваться и сковородочкой, и ножичком, и другими вещами, а потому отдавала мне моё со вздохами и неохотно. Но что было делать? В те времена было трудно приобретать что-либо в хозяйство. Буря недовольства разразилась, когда мы купили дрова. Их свалили не там, где раньше, а около входа в нашу пристройку. А дрова были берёзовые, уже напиленные и наколотые так, как требовали мои две печки — шведка и голландка. Володя сложил поленницу под нашим новым домиком, так что Василий не мог больше пользоваться топливом, которое покупал Володя. Тут брат его понял, наконец, что отныне и он, и мы стали самостоятельными. То ли он выпил лишнего, но гнев его вылился в яростные крики... Он даже выбил стекло в своей комнатке. Хорошо, что детки мои ничего этого не видели и не слышали, только до коридорчика доносился какой-то шум, но мы туда малышей не пускали.
Теперь я старалась как можно реже показываться в старом доме, разве только приходилось ходить к Никологорским (это была их фамилия по матери) за молоком. У них была корова, и молоко мы у них всю жизнь покупали. А их ребятишки постоянно питались у меня, пили молоко, купленное у их родителей... Но на это никто не обращал внимания. Я старалась добром и любовью побеждать зло родственников-соседей: я переодевала их малышей в одежду своих детей, подстригала Митю, Витю и Петю, даже стирала на них... Они все дни проводили у меня. Стоило Володе открыть к ним дверь, чтобы войти навестить мать, как все трое моментально оказывались у нас. Конечно, от шести малышей шум поднимался страшный, а Володя этого не переносил. Тогда мы отправляли племянников снова в их дом, куда они уходили послушно, но неохотно. И так племянники росли вместе с нашими детьми лет двенадцать, пока... Но об этом будет рассказано дальше.
Сила благодати преподобного Сергия
Когда мы ещё жили вместе с семьёй Никологорских, то со всяким народом приходилось встречаться на кухне. Василий был ещё на должности церковного старосты, поэтому к нему приезжало много людей, все больше по делам храма: то масло лампадное, то свечи привозили, то хоронили кого-то — и всегда требовался староста. А он бывал частенько пьян, за что его три раза снимали с должности, но после Двух первых раз опять восстанавливали, помня его отца и Уважая все семейство. Свекровь топила печь да ухаживала за скотом, так что отворять дверь и встречать да провожать людей часто приходилось и мне. Мать всегда старалась скрыть недостатки сына, никогда не говорила, что он пьян, а посылала человека искать Василия в ограде, то есть при храме. Его искали, не находили, опять возвращались к нам, обращались ко мне. Мне жалко и неудобно было гонять людей. Я как-то откровенно сказала:
— Его нечего искать или беспокоить — он спит. И не добудишься — пьян.
Уж как на меня рассердилась свекровь! Но Володя был за меня: «Она правду сказала!» А когда Василий был трезв, то принимал не иначе, как поставив бутылку на стол. И потому нам с детьми приходилось тогда сидеть во всяком обществе. И шутки нетрезвые, и безобразные анекдоты — все приходилось выслушивать. Я радовалась тому, что малыши ещё не понимали смысла слов, оба сыночка тогда ещё не говорили. Но на чуткого и восприимчивого ко всему Коленьку эта обстановка производила, видно, тяжкое впечатление.
